- М-да!.. - сказал сержант. - Налицо двести двадцать девятая статья. Придется возбуждать дело.
Дело, однако, возбуждать не пришлось, и вот по какой причине. На другой день утром Паша Божий, сидя па корточках возле поселкового магазина, рассказывал бичам о Полтавском сражении и на самом интересном месте полез в нагрудный карман за своей сломанной авторучкой, чтобы начертить на песке схему окружения шведов под Яковцами, и вместе с авторучкой извлек из кармана лотерейный билет, от которого остро припахивало землей. В течение минуты Паша задумчиво рассматривал билет, потом поднялся и пошел в сторону заброшенных мастерских. В мастерских он снял с себя новый костюм, переоделся в лохмотья, которыми были застелены верстаки, и направился в новосильцевскую бригаду, мывшую золото примерно в трех километрах вверх по течению Картхалы.
Новосильцева за монитором не было, он колол кувалдой негабарит, но, почувствовав спиной постороннего человека, обернулся и зло посмотрел на Пашу.
- Ты зачем сюда пришел, охломон?! - сказал он, презрительно сощуривая глаза. - Ты что, не знаешь, что без пропуска появляться на полигоне запрещено?
- Давайте отойдем, - мирно предложил Паша.
Новосильцев немедленно переменился в лице, точно он догадался, с чем пришел бич, и, бросив кувалду, пошел за Пашей. Отойдя шагов на пятьдесят, они одновременно остановились; Паша Божий опустился на корточки, достал билет и протянул его Новосильцеву.
- Посмотрите, - сказал он при этом, - не ваш ли это билет?
Новосильцев принял бумажку, повертел ее и ответил:
- А черт его знает, думаешь, я помню?! Дома у меня номер записан, а на память я, конечно, не соображу.
- Я вечером зайду, - сказал Паша. - Вы сверьтесь с записью: если номера не сойдутся, вернете билет обратно.
Вечером, в начале седьмого часа, Паша Божий зашел к Новосильцеву домой и по приветливой физиономии хозяина тотчас понял, что все сошлось.
- Прямо я и не знаю, как тебя благодарить! - сказал Новосильцев, вводя Пашу в комнаты. - Давай, что ли, примем на грудь? Ты что больше обожаешь: водку или вино?
- Я водку не пью, - сказал Паша.
- Что касается выигрыша, - продолжал Новосильцев, - то четвертая часть - твоя.
- Мне ничего не надо.
- Ну, ты ненормальный!.. Паша пожал плечами.
- Слушай, а как он к тебе попал?
- Нашел, - ответил Паша и опустил глаза долу.
- В нагрудном кармане синего пиджака? Паша кивнул.
- Ладно, - сказал Новосильцев, - мы это дело замнем на радостях, только ты признайся: сам откапывал?
- Что откапывал? - спросил Паша.
- Значит, не сам. Тем лучше.
Новосильцев пошел на кухню и через пару минут вернулся в обнимку с банкой кабачковой икры, бутылкой водки и двумя бутылками марочного вина.
- Послушайте, а что это у вас такой разгром? - поинтересовался Паша. - Точно Мамай прошел…
Новосильцев самым добродушным образом рассмеялся.
- Это я лотерейный билет искал, - сказал он сквозь смех. - Еще денька два поисков, и жить было бы негде. Ну ладно, бери стакан. С добрым утром, как говорится!
- А почему "с добрым утром"?
- Ну, это так говорится, чтобы интереснее было жить. Сначала говоришь "с добрым утром", а после того, как выпьешь, "утром выпил - весь день свободен". Это вроде поговорка такая. А вы что, безо всего пьете?
- Мы безо всего.
- Скучный вы народ, бичи, неизобретательный, нет у вас огонька!
Паша смолчал.
- Скажу больше: паскудный вы народ - ты уж не обижайся. Ну, посуди: здоровые мужики, а живете как паразиты, бутылки собираете - это же срамота! Неужели вам нравится такая позорная жизнь?
- Вообще, бичуют не потому, что нравится.
- А почему?
- Потому, что по-другому уже не могут. В другой раз отколется человек от житья-бытья, да так, я бы сказал, фундаментально отколется, наотрез, что обратного хода нет.
- Не понимаю я этого! - сказал Новосильцев и крепко ударил по столу кулаком. - Ноги есть, руки есть, голова на месте - ну все есть для того, чтобы вернуться к нормальной жизни!
- Нормальная жизнь - это как? - немного слукавил Паша.
- Работать иди! Деньги будешь иметь, общежитие дадут - вот как!
- Да некуда идти, в том-то все и дело. В начальники меня не возьмут, в контору какую-нибудь завалящую и то не возьмут.
- На стройку иди, на стройку возьмут.
- Да ведь на стройке, чай, вкалывать надо, а у меня руки спичечный коробок не держат. Я ведь насквозь больной, истлел весь внутри.
- Ну разве что внутри, - недружелюбно заметил Новосильцев. - Снаружи ты еще молоток.
- Это только так кажется. Я еще годика два побичую, и все - холодный сон могилы.
- В таком случае твое дело табак. Как говорится, налицо полное отсутствие перспективы. Только вот что интересно: как же ты дошел до жизни такой?
- Обыкновенно дошел, - сказал Паша и протяжно вздохнул. - В семь деся т восьмом году приня л срок за раст рат у. Отбывал его в Сусумане. В семьдесят девятом жена прислала развод и сразу же вышла замуж. В восемьдесят первом освободился я и на радостях в Сладком загулял. Когда через неделю очнулся - гол как сокол. И есть нечего, и ехать не на что, да и ехать-то, будем откровенно говорить, некуда…
- Слабость это, - сказал Новосильцев. - Не мужик ты, вот в чем беда.
- Ничего не поделаешь, у всякого своя внутренняя конституция.
- Никудышная у тебя внутренняя конституция: говоришь и плачешь.
- Да как же мне не плакать, если я горе лопатой ел?!
- И все-таки я это отказываюсь понимать! Ведь в такой стране живем: палец о палец только нужно ударить, чтобы человек был, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке, и тем не менее кое-кто умудряется горе лопатой есть!..
- Никто не обязан быть счастливым, - сказал Паша.
- Нет, обязан! - возразил Новосильцев.
- Нет, не обязан!
- Нет, обязан, потому что, если есть возможность достигнуть счастья, человек обязан достигнуть счастья!
- Нет, не обязан, потому что для некоторых счастье - это несчастье, и наоборот!
- Что-то я не врублюсь, - сказал Новосильцев, изображая тупое недоумение. - Ты, что ли, намекаешь на то, что некоторые нарочно наживают себе несчастья? Да ведь это же анекдот, не дай бог за границей узнают про такие наши дела - животы со смеху надорвут!
- Ну, не то чтобы нарочно… Тут, конечно, все немного сложнее, но отчасти в общем-то и нарочно. Понимаете, какое дело: есть в нашем характере одна загадочная струна, которая постоянно наигрывает такую строптивую мелодию, - в народе она называется "только чтобы не как у людей". Это очень могущественная струна, которая во многом определяет музыку нашей жизни. Даже когда у нас на каждом углу будут бесплатно раздавать легковые автомобили, каждый десятый станет принципиально пользоваться общественным транспортом или демонстративно ходить пешком. Даже когда у нас созреет полное, всеобщее и, может быть, даже неизбежное счастье, то, уверяю вас, проходу не будет от юродивых, непризнанных гениев и возмутительных одиночек. И это не потому, что каждый десятый у нас просто не приспособлен для счастья или его сбивает с пути струна, хотя тут отчасти и неприспособленность и струна, а потому, что наша жизнь как-то заданно, запрограммированно рождает разных намеренных несчастливцев типа генерала Уварова, который в один прекрасный день вышел из дому, погулял по Питеру и исчез…
- Погоди, - сказал Новосильцев и стал разливать спиртное. - Мы с тобой за этими разговорами совсем пьянку выпустили из виду.
- Я даже думаю, - продолжал Паша, - что без этих людей наша жизнь невозможна, без них мы будем не мы, как Афродита с руками уже будет не Афродита. Вы спросите почему? Да потому, что всеобщее благосостояние - это та же самая сахарная болезнь, и организм нации, если он, конечно, здоров, обязательно должен выделять какой-то горестный элемент, который не позволит нации заболеть и ни за что ни про что сойти в могилу. Вот у нас сейчас действительно нет голодных и холодных, действительно только палец о палец нужно ударить, чтобы завалиться холодильниками и коврами, и тем не менее в другой раз квартала не пройдешь, чтобы какой-нибудь хмырь не стрельнул у тебя двадцать копеек из жалости к самому себе. Или: у нас, слава богу, полная семейная свобода, по разводам, слава богу, держим первое место в мире, и тем не менее в другой раз и кружки пива нельзя выпить без того, чтобы тебе не пожаловались на жену…
- Ну, с добрым утром! - сказал Новосильцев, опрокинул в себя стакан, выдохнул и добавил: - Утром выпил - весь день свободен!
- Вот вы говорите - "свободен", - опять завел Паша. - Да где же свободен-то?! На самом деле вы не только не свободны, а вы просто-напросто белый раб! Вы белый раб промышленного производства, собственных потребностей и общественных предрассудков. Кто действительно свободен, так это я! А вы из-за несчастного лотерейного билета чуть собственный дом по бревнам не разнесли!
- Эх, голуба моя! - проговорил Новосильцев, и взгляд его как-то окаменел. - Если бы ты знал, на что я пошел ради этого дурацкого билета, ты бы со мной здороваться перестал. Ведь я из-за него родного отца из могилы вырыл!
- Да ну вас, - отмахнулся Паша. - Вы тоже скажете…
- Даю голову на отсечение, что правда вырыл! - сказал Новосильцев и крепко ударил по столу кулаком. - Вот до чего я черствая, бесчувственная скотина! И главное, непонятно: на хрена мне сдался этот билет?! Ведь я безо всякого билета хоть завтра три "Москвича" возьму и еще останется на запчасти! Нет, наверное, я, точно, раб. Послушай, а может, мне того… тоже забичевать?
- А что? - сказал Паша. - Вы не смотрите на нас, среди бичей были и выдающиеся фигуры, например Хлебников, Горький, Александр Грин… Наконец, кто такой Иисус Христос, если не самый заправский бич?!
- Погоди, давай еще выпьем, - предложил Новосильцев и уже нацелился разливать спиртное, но Паша торопливо прикрыл свой стакан ладонью.
- Я больше не буду, - сконфуженно сказал он при этом. - Честно говоря, я вино видеть не могу. И вообще: пойду-ка я, пожалуй, домой. То есть не домой, просто пойду, а то совсем уже ночь.
- Тогда давай я тебя провожу?
- Так я и говорю: некуда меня провожать.
- Действительно… - сказал Новосильцев. - Ну, будь здоров! А костюмчик ты носи, пусть это будет как бы память о нашей встрече. Ты ничего человек, гражданин бич, я отвечаю, - положительный человек. Только вот философия у тебя завиральная - чистый идеализм. Я буду говорить откровенно, ты уж не обижайся: прохиндеи бичи, алкоголики и полные прохиндеи. Неужели ты и вправду подумал, что Аркадий Новосильцев может забичевать? Да он скорее выроет всех своих предков до тр… сейчас… до тринадцатого колена, чем будет собирать пустые бутылки и похмеляться одеколоном!
Пашу Божия эти слова задели. Сначала он собрался в отместку тоже сказать что-нибудь обидное Новосильцеву, но потом передумал и решил ему по-хорошему объяснить, что-де даже в качестве прохиндея и алкоголика средний бич олицетворяет собой протест против диких благосостоятельных суеверий. Впрочем, ему тотчас пришло на ум, что всякие теории, исходящие от человека в лохмотьях, пахнущих машинным маслом, должны прозвучать неизбежно и именно завирально.
- И билет ты зря отдал, - вдруг сказал Новосильцев с видимой неприязнью. - Дурак ты, дурак!..
- Зря, - согласился Паша.
НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ
Сколько русских рассказов народилось благодаря железнодорожному транспорту, то есть сколько художественных идей и просто строптивых мыслей в разное время ни драпировалось путевыми знакомствами, а также купейными разговорами, которые у нас почему-то обязательно венчаются моралью и станцией назначения, я вынужден навязать читателю еще один, так сказать, железнодорожный рассказ. Тут уж ничего не поделаешь, поскольку занимательное знакомство, одинаково лестное и для нашего национального самосознания, и для наших форм социального бытия, о котором пойдет речь в этом рассказе, действительно совершилось в вагоне электропоезда, следовавшего из Загорска в Москву, как сейчас помню, 11 сентября позапрошлого года. Я, может быть, и рад был бы опереться на какую-то более свежую обстановку, но что было, то было; вообще, сочиняя рассказы, я всегда ориентируюсь на действительность, так как для меня очевидно, что наша жизнь - это чистой воды художественная проза.
Итак, 11 сентября позапрошлого года я сел в электричку и, чтобы скоротать время до отправления, принялся за газету. Кстати замечу, что газеты я читаю "от корки до корки" и на все четыре полосы у меня уходит максимум полчаса. В тот раз я даже уложился минут в пятнадцать, хотя мне попалась мудреная статья о похищении целого молокозавода, и, когда я уже дочитывал прогноз погоды на 12 сентября, напротив меня поместилась одна старушка. То, что это была не наша старушка, я понял с первого взгляда. Она представляла собой сухонькое, седенькое, какое-то надтреснутое существо в замечательно белом плаще и в очках с цепочкой, придававших ее лицу нечто лошадиное, гужевое. Я решил: должно быть, это американская старушка, из тех, что сто лет бьются как рыба об лед, чтобы на сто первом году проехаться по Европе. По причине того нервно-приветливого отношения к иностранцам, которое нам привили еще в петровские времена, мне очень захотелось с этой старушкой поговорить. Я светски посмотрел ей в глаза, улыбнулся, кашлянул и сказал:
- Хау ду ю файнд рашн чечиз?
- Чего-чего? - спросила она.
Я смутился. На лице у старушки было явно американское выражение, то есть такое выражение, будто, кроме нее, никого на свете не существует, но это свое "чего-чего" она произнесла совершенно так, как его произнесли бы, скажем, в цветочных рядах на площади Ильича.
- Я говорю, как вам понравились наши церкви?..
- Церкви как церкви, - сказала старушка, - обыкновенные церкви; я в этой архитектуре, честно говоря, ни бум-бум.
Затем она внимательно посмотрела мне в глаза и добавила:
- Да вы небось подумали, что я иностранка? Я кивнул.
- Нет, с одной стороны, я действительно иностранка, но, с другой стороны, стопроцентная русская. Я ведь в Калининской области родилась, в Старицком районе, деревня Тычки.
Электричка дернулась и поплыла вдоль перрона. "И правда, - подумал я, - чего бы она поехала в электричке, если бы была полная иностранка?"
- Но как раз перед войной я очутилась на Украине, и в сорок третьем году меня угнали в Германию. Поэтому я через два года оказалась гражданкой Соединенных Штатов, так как нас освобождали союзники и мне сделал предложение один американский артиллерист. Я тогда, несмотря ни на что, убедительная была девка - кровь с молоком!
В эту минуту к нам подсела компания из четырех человек. Двое немолодых мужиков в каких-то безобразных соломенных шляпах, вообще одетых оскорбительно неопрятно, стали решать кроссворд, а двое мужиков помоложе, один из которых, судя по интонации, наверное, был какой-нибудь некрупный руководитель, затеяли горячий и маловразумительный разговор.
- Ну вот, - продолжала моя старушка, - с тех пор я там у них и живу. Город Маунт-Вернон, штат Иллинойс.
- Стало быть, - сказал я, - вы там живете без малого сорок лет, как же вы до сих пор по-английски-то не выучились говорить?
- Ну почему, - как-то квело возразила моя старушка. - Немного по-ихнему я кумекаю. Но, правду сказать, с мужем я сорок лет разговариваю на пальцах.
Старушка примолкла, и до меня стали доходить соседские голоса.
- Опера Беллини из пяти букв?
- "Норма".
- Тогда я ему говорю, - заглушил кроссвордщиков некрупный руководитель. - "Если ты, гадина, - говорю, - не починишь сегодня передний мост, то я из тебя душу выну!"
- А он чего?
- А он отвечает: "Будет сделано, товарищ начальник".
- И все-таки это странно, - сказал я старушке. - Как это: за сорок лет не выу читься английскому языку?! Я прежде держался такого мнения: направь русского человека в понедельник на Сейшельские острова, он в среду уже стихи будет по-ихнему сочинять…
- Главная причина, что я женщина малограмотная, - сказала моя старушка. - Не помню, как в школе дверь открывается. До войны я всего и проучилась-то пять с половиной классов. Спроси меня, где находится какой-нибудь Берингов пролив, я не отвечу, вот до чего я темная!
- Действительно, - согласился я. - На сегодняшний день это звучит несколько диковато.
- Но, правду сказать, в Маунт-Верноне, штат Иллинойс, в глаза это особенно не бросается. Там, если даже с кем и побеседуешь по душам, то до Берингова пролива дело все-таки не дойдет. У меня так далеко разговор сроду не заходил…
Сказав это, старушка что-то призадумалась, и до меня опять стали доходить соседские голоса.
- Однако проходит день, проходит другой, - рассказывал некрупный руководитель, - а эта гадина, как говорится, ни шьет, ни порет. Тогда я вызываю его к себе в кабинет, достаю из сейфа небольшую монтировку и говорю: "Если, - говорю, - гадина, ты к завтрашнему не починишь передний мост, то я тебе вот этой монтировкой голову проломлю!"
- А он чего?
- Он говорит: "Будет сделано, товарищ начальник".
- Советский писатель из семи букв?
- Новиков-Прибой.
- Ты что, очумел?! Тут же два слова через дефис!
- Я исхожу из того, что, может быть, сначала он был просто Новиков, а Прибоя ему присвоили за выдающиеся литературные результаты.
К сожалению, критику этой идеи я не расслышал, потому что в следующую минуту несколько парней, стоявших в дальнем конце вагона, оглушительными голосами затянули известный цыганский романс на слова Аполлона Григорьева и, надо отдать им должное, не успокоились, покуда не спели все.
- А вообще жизнь там скучная, - вдруг сказала моя старушка. - Если бы не телевизор и расовые беспорядки, то форменная тоска.
Только она закончила эту фразу, как в наш вагон вошел подозрительный малый с каким-то, я бы сказал, плачевным выражением на лице. Он молча снял с головы кепку из искусственного каракуля и приставил ее козырьком к животу, давая понять, что он собирает милостыню. Я было застеснялся за этого малого перед американкой, но вовремя вспомнил, что она только отчасти американка. Между тем попрошайка прошел полвагона, собрав с пассажиров кое-какую мзду, в которой, я так теперь понимаю, у нас уже не отказывают никому, будь ты хоть профессорской наружности, хоть косая сажень в плечах, как вдруг его остановила тетка в цветастом платье.
- Нахальная твоя морда! - сказала она попрошайке и сделала угрожающий жест рукой. - Тебе бы камни ворочать, а ты побираешься, сукин сын!
- А почем ты знаешь, на что я милостыню прошу?! - с готовностью сказал малый, точно он только и дожидался этого замечания, причем выражение его лица немедленно поменялось на вполне работоспособное, даже злое. - Может быть, я на колхозное строительство милостыню прошу?!
- Именно что на колхозное строительство! - ядовито сказала тетка. - Я так сразу и подумала, что на колхозное строительство, прямо вся душа у тебя об нем изболелась!