- Нам необходимо немного подготовиться, - сказал учитель Бэлшуну. - Я предлагаю вам посидеть со мной часок в библиотеке, побеседовать. Затем мы перейдем в лабораторию и…
Библиотека учителя Бэлшуну представляла собой огромную комнату, мрачную, как склеп. Шкафы стояли полупустые, а книги - гигантские тома и затрепанные издания в бумажных переплетах - валялись в беспорядке на полу, на креслах, на подоконнике. Их покрывал густой слой пыли.
Я чихнул. Никогда не знал, что у меня аллергия на пыль.
Учитель Бэлшуну уютно устроился на грязном полу среди книжных развалов и принялся рассказывать мне о своих учениках и клиентах.
Путешествия в прошлые жизни были настолько захватывающими, что я заслушался, изнемогая от зависти. Ожидание томило меня: когда же и я?.. Если все эти торговцы подержанными автомобилями, мелкая храмовая прислуга, мойщики стекол, разносчики товаров по адресам, водители трейлеров, реставраторы по изразцам, журналисты заштатных газетенок и прочий сброд были в прошлой жизни принцами и принцессами крови, черными рыцарями, воинами Несокрушимой Тысячи императора Наву, великими актерами и певцами, вольными путешественниками - открывателями новых берегов, ну - на худой конец, придворными, музыкантами, в самом крайнем случае - богатыми купцами, - если все они хоть на миг согрелись величием прошлых воплощений, то какое же великолепное прошлое ожидает меня! Меня, о котором Цира говорит "невероятные вещи"!..
Потомив еще с полчасика, учитель Бэлшуну пригласил меня в лабораторию. Сказал, что достаточно сосредоточился и настроился на работу.
Я неловко спросил его о деньгах. Он рассмеялся.
- Друг мой, у меня их столько, что я могу приплачивать клиентам, лишь бы приходили. Ведь каждый опыт возвращения в прошлые жизни добавляет что-то в бесценную копилку знаний, которую я собирают уже не первый год.
Больше я с ним о деньгах не заговаривал.
Он уложил меня на кушетку и закутал пледом. Точь-в-точь как Мурзика. После чего встал в головах и начал ворковать, уговаривая быть совершенно расслабленным в этом прекрасном месте.
Я лежал, тяжелый, как полено. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. И в то же время всякая материальность как будто оставила меня. Мне вдруг стало казаться, что я воспаряю над кушеткой. Вместе с пледом. Все окружающее перестало для меня существовать. Я был всем и ничем. Мне было очень хорошо.
Потом я начал медленно снижаться. Голос друга и путеводителя посоветовал мне ласково:
- Взгляните себе под ноги. Что вы видите?
Я посмотрел себе под ноги. И увидел. Сперва смутно, потом все более и более отчетливо.
- Я вижу пол, - сказал я моему другу.
Он обрадовался:
- Расскажите нам об этом прекрасном поле.
- Это дощатый пол, - охотно начал я. - Он темный от времени, склизкий. Он мокрый. И теплый. Я стою на нем в сапогах. Сапоги мои грязны.
- Поднимите глаза выше. Посмотрите на свои ноги, руки. Оглядитесь по сторонам. Что вы видите?
Я начал озираться. Повертел перед глазами растопыренными пальцами. То, что я увидел, мне не слишком понравилось. Мне не захотелось рассказывать об этом.
А мой друг пророкотал весело:
- Мы с интересом ожидаем вашего рассказа, находясь здесь, в прекрасном месте.
- Ну… - занудил я, совсем как Мурзик. - Это… Руки у меня, значит, красные, распаренные. В мозолях. Я нахожусь в городской бане. Я банщик. Я подаю тазы и шайки, приношу мыло. Я вижу множество голых мужиков…
- Это аристократическая баня?
- Да нет, какая там аристократия, господин… Так, фигня. При государе императоре-то, при Наву, помните? Наоткрывали этих бань, ну, общественных, чтобы народ, значит, вшей по улицам не трусил… Вот в такой общественной, прости Нергал, баньке и подвизаюсь. Народишко грубый, хамоватый, мытья не любит. А то! С них же за это трудовую деньгу дерут. А коли патруль на улице на ком вошь обнаружит - в тюрьму посадят. Непременно. В яму. И засекут кнутом, чего доброго. Вот и ходят в баньку-то. Скрипят, а ходят. Такие дела, господин… Давеча мы с моим напарником друг другу чуть бороды не поотрывали… - Я захихикал. История вдруг показалась мне забавной. - Напарник-то пьяный пришел. Ну, я тоже выпивши был. Слово за слово, сцепились - за что уж, и не вспомнить. За бороды друг друга, значит, волтузим. В парилку влетели. Там пар, сыро, народу голого полно. А мы в сапогах да ватниках. Повалились на пол и покатились. Он до горячего бассейна докатился и сверзился, только брызги полетели! "Ой, - вопит, - сичас сварюсь! Братушка, вынимай меня!" Я его вытащил… Мужики хохочут, с полок падают, как те клопы…
В таком духе я продолжал с полстражи. Потом учитель Бэлшуну начал выводить меня обратно, в нынешнюю жизнь:
- Я хочу, чтобы вы знали - то была прошлая жизнь. Сейчас у вас другая жизнь. Сейчас вы вернетесь в ваше нынешнее воплощение. Позвольте вашему сознанию вернуться в ваше тело. По хлопку… алеф… бейс… гимл!
Он хлопнул в ладоши. Я открыл глаза. Учитель Бэлшуну ободряюще улыбался мне, но я видел, что он растерян. Я и сам был здорово обескуражен. Мне почему-то было очень стыдно. Как будто меня застукали за онанизмом.
Я резко сел на кушетке. Голова у меня закружилась, и учитель Бэлшуну торопливо подхватил меня, не дав упасть.
- Тише, тише, друг мой…
- Что это было? - спросил я, лежа в его объятиях и глядя на него снизу вверх умоляющими глазами.
- Только сон, - ответил он, почти матерински.
- Нет, это был не сон, - возразил я и забарахтался. - Да пустите же, больше не кружится.
- Вы не упадете?
- Да нет, со мной уже все в порядке. Все прошло.
Он уложил меня обратно на кушетку и сел в ногах.
- Вы знаете, - упрямо повторил я, - что это не сон. Это подлинное путешествие. Такое же подлинное, как у всех остальных. Я был там. Я осязал этот склизкий пол, эти горячие шайки с водой, слюнявую бороду моего напарника… Слышал, как гулко отдается хохот по всей бане. Я был там! Я там был! Я был этим…
Мои губы искривила судорога. Я не мог больше говорить. Я чувствовал себя глубоко униженным.
Учитель Бэлшуну взял меня за руку.
- Друг мой, - проговорил он прочувствованно, - я удивлен не меньше вашего.
- Обещайте мне… - пролепетал я. - Обещайте, что об этом никто не узнает…
- Разумеется. Строго конфиденциально.
- И Цира… Цира тоже.
- Цира? - Он поднял брови. - Помилуйте! Вы стесняетесь Циры? Это все равно, что стыдиться медсестры! Она научный работник.
- Ну… Мы с ней… иногда… Мне бы не хотелось, чтобы она знала обо мне такое…
Он беспечно махнул рукой.
- Да бросьте вы! Цира может что-нибудь посоветовать. В конце концов, она может найти этому объяснение. Да и то, дружище, - он опять сжал мой локоть, - ведь это только одна из множества ваших жизней. Вы можете прийти ко мне на следующей седмице и мы с вами попробуем снова. Отправитесь в другую жизнь. Я уверен, что в вас воплощена очень древняя душа. Цира - та просто видит это. Я непременно приглашу ее на следующий сеанс. Она может углядеть что-то, чего мы с вами при всем желании разглядеть не в состоянии.
Я сдался.
- Ну, хорошо… Только мне бы не хотелось, чтобы Цира…
- Возможно, ваше новое путешествие доставит вам иные, более приятные воспоминания.
Я попробовал сесть. Мне это удалось. Голова больше не кружилась. Только на душе остался противный осадок. Будто банная мокрота пристала к пальцам и никак не хотела сходить.
Не ведая ни о какой банной мокроте, Мурзик, тем не менее, о моей ходке к учителю Бэлшуну проведал. Не иначе, как от Циры. Дня полтора вокруг меня вился, не знал, как подступиться. А потом вдруг незатейливо повалился мне в ноги и стал упрашивать, чтоб я и ему, значит, дозволил опять к учителю Бэлшуну сходить.
Я удивился. Поглядел сверху вниз на мурзиков толстый загривок.
- Что, Мурзик, еще в какую-нибудь жизнь попутешествовать хочешь? Может, ты в позапрошлом воплощении и вовсе министром был, а? А то и императором!
Мурзик поднял голову. На лбу у него осталось красное пятно.
- Не, - вымолвил он. - Мне и та жизнь сгодилась, первая…
- Понравилось десятком командовать?
- Не, - снова повторил мой раб, - что там, командовать… Я, это… Я по сотнику стосковался. Ну так стосковался - мочи нет! - Для убедительности Мурзик ухватил себя за рубаху и сжал пальцы покрепче. - В груди все горит. Родное же сердце, близкий человек…
- У тебя точно не все дома, Мурзик. Я серьезно говорю. Этот твой сотник вот уж поколений пять назад как помер. Как ты можешь по нему скучать?
Мурзик упрямо мотал головой.
- Ну и пусть, пусть он помер, так ведь в той-то жизни, что у учителя Бэлшуну, - там-то он живой…
- Учитель Бэлшуну занят важной научной работой. Твоя прошлая жизнь ему совершенно неинтересна. Для науки перевоплощений серое бытие какого-то десятника, Мурзик, не представляет ни малейшей ценности.
- Ну… а если вы ему записку напишете? Вам-то он не откажет. А я уж за то… ноги вам буду мыть и воду пить, богами клянусь!
- Ты понимаешь, Мурзик, о чем просишь?
Мурзик безмолвно вылупил глаза.
- Ты понимаешь, Мурзик, что я не могу выставлять себя перед господином Бэлшуну потворщиком твоих рабских капризов?
Мурзик вздохнул, встал и уныло поплелся на кухню.
Оставшись один, я растянулся на диване. Стал думать, глядя в потолок. На потолке у меня жил паук. Ленивый Мурзик до сих пор не озаботился его снять, а кошке было все равно.
Я слышал, как Мурзик на кухне сюсюкает с этой хвостатой потаскухой.
Ладно. Положим, учитель Бэлшуну рассказал Цире о том, что я путешествовал в прошлое. И о моем позоре рассказал ей, конечно, тоже. А Цира, ложась под моего раба, поведала обо всем Мурзику.
А может быть, не обо всем…
С другой стороны, путешествие в позапрошлую жизнь может быть опасным. Более глубокое погружение во тьму веков, то, се… Но не могу же я навсегда остаться бывшим банщиком!
- Мурзик! - рявкнул я.
Мурзик появился в комнате. Он глядел себе под ноги и вообще всячески показывал свое уныние.
- Ты, наверное, считаешь, Мурзик, что мы, рабовладельцы, все как один изверги и негодяи, - начал я. - Такое мнение глубоко ошибочно. Оно основано на твоем преступном прошлом, Мурзик.
Мурзик поднял голову. Он явно ничего не понял из сказанного.
Я нацарапал на обломке влажной глины записку. Просил учителя Бэлшуну уделить моему рабу еще толику времени. Мол, это связано с экспериментом над моими собственными путешествиями. Позволял, кстати, проводить с Мурзиком более жесткие опыты, чем со мной. Пусть учитель Бэлшуну не боится причинить этим мне ущерб, поскольку раб застрахован, да и срок гарантии на него еще не истек.
- Гляди, пальцами не затри, глина еще свежая, - наставил я моего раба. - Завтраком меня накормишь, посуду приберешь - и можешь идти к господину Бэлшуну. И веди себя там прилично.
Мурзик просиял. Открыл рот - хотел сказать что-то, но подавился и передумал. Я видел, что он был счастлив.
Вечером следующего дня ко мне заглянул Ицхак. Просто так заглянул, посидеть, как он объяснил.
В трусах и майке я восседал на диване. Ноги мои, которые, по правде сказать, давно не мешало вымыть, нежились в тазу с горячей водой. Стоя рядом на коленях, Мурзик усердно отмывал их. Я шевелил пальцами, чтобы Мурзику было удобнее отмывать.
Ицхак примостился рядом на табурете, рассеянно наблюдая за этой патриархальной процедурой. Похоже было, что он думает о чем-то другом.
- Вот, Изя, - сказал я, - твоя темпоральная лингвистика в действии.
- А? - Ицхак посмотрел на меня так, будто я его разбудил.
- Знаешь присловье "ноги мыть и воду пить"?
- Знаю…
Ицхаку было совершенно безразлично.
- Да что тебя гложет, Иська?
Он посмотрел на Мурзика, будто решая, стоит ли начинать разговор при рабе. Наконец, махнул рукой: какая разница. Все равно Мурзик в курсе всех наших дел.
- Да девка эта, Луринду, - начал он. - Маме она не нравится. Да и мне самому… Видишь ли… А тут еще карьера у нее в рост пошла… Ну нельзя на такой жениться, нельзя! Всю кровь из тебя высосет, в тряпку превратит, ноги вытирать начнет…
- Начнет, - убежденно сказал я. - Да брось ты ее.
- "Брось"! - Он посмотрел на меня страдальчески. - Знаешь, как она трахаться здорова?
- Будто других радостей в жизни мало, кроме как об эту доску биться. Да ты, Иська, может быть, в прошлой жизни императором был… а здесь по какой-то программистке с прыщами вместо сисек сохнешь…
- Каким еще императором?
Я принялся рассказывать ему об учителе Бэлшуну. Подробно описывал те истории, которые в "Главной книге" прочел.
Мурзик вытащил мои ноги из таза, обтер их полотенцем и облачил в чистые носки. Потом со вздохом поднес ко рту таз с нечистой жидкостью и начал пить.
Ицхак удивленно посмотрел на него, потом на меня.
- Он что, всю воду из таза выпьет?
- Не знаю. - Я пожал плечами. - А что? Говорю же тебе, темпоральная лингвистика в действии. Мудрость предков налицо.
- Да не выпьет он всю воду. Тут вон сколько. У него живот лопнет.
- Не лопнет.
Мурзик безмолвно хлебал.
Ицхак вдруг растревожился:
- Слушай, Баян, прекрати это дело. Подохнет раб-то.
- И пусть подохнет, не жалко. Не больно-то и нужен. На него все равно гарантия еще не кончилась.
Мурзик пил.
- Давай спорить, что выпьет, - предложил я. - Ставлю десять сиклей на Мурзика.
Ицхак ударом ноги своротил у Мурзика таз, едва не выбив ему при этом зубы. Таз опрокинулся, вода разлилась.
- Прибери, - сказал я, поднимая ноги в чистых носках, чтобы не замочились. И когда Мурзик вышел за тряпкой, повернулся к Ицхаку: - Гуманист хренов! Да этот беглый каторжник спит и видит, как мы с тобой… и все свободные вавилонские налогоплательщики…
Мурзик вернулся с тряпкой и принялся гонять воду. Ицхак еще некоторое время горевал по поводу своих отношений с Луринду, а потом заинтересовался путешествиями в прошлые жизни. Спросил меня, был ли я уже в прошлом. Я сказал, что был и собираюсь еще.
Мурзик на мгновение замер, а потом как бы между прочим вставил:
- А вот у меня там такой друг остался… сотник…
И пошло-поехало. Остановить Мурзика было невозможно. Он сидел на корточках с грязной тряпкой в руках и захлебываясь рассказывал о своем сотнике.
…Как они в составе тысячи вошли в Вавилон. Встречал их Город цветами и кликами радости. Медленно ехали по лазоревой дороге к храму Инанны. И проплывали на изразцовых стенах, чередуясь, воины в долгополых одеяниях, с копьями в руках, с заплетенными в косички бородами, и тучные черные быки с отогнутыми назад рогами. И сказал десятнику сотник: "Знавал я тут одну харчевню за Харранскими воротами - ох, и знатная же это была харчевня, сынок!" И повернули коней, улучив миг, и поехали в ту харчевню.
И встретила их пригожая харчевница, телом дородная, ликом приветливая. Руками всплеснула, на шее у сотника повисла, да и десятника приветила. И угостила их кашей. Отменная была каша, домашняя, сытная, из настоящей пшеницы, зернышко к зернышку. Отведали с наслаждением. Как домой вернулись.
А пригожая харчевница за руку мальца вывела и сотнику на колени посадила: твой, говорит. Сотник на мальца поглядел - тому уже седьмой годок пошел - и заплакал…
…А то еще поехали как-то они с сотником в одну деревню. Там девка жила - петь искусница. Навезли ей подарков разных. Девка эта при храме числилась, храмовая рабыня, только не из тех, что для утехи паломников, а простая, для работ. Она в поле работала, а поле храмовое было, вот как. Ну, откупили они у надсмотрщиков время девкино, отвели ее на берег канала, какой для орошения нарочно прокопан был, и дали хлеба с медом, а еще - две цветные ленты с золотой ниткой, вплетенной узором. И петь попросили.
Ох, как она пела! Заливалась птахой. И не было такой песни, какой она не знала. А еще знала множество таких, каких ни десятник, ни сотник в жизни не слыхивали. Обо всем для них спела, а после засмущалась и прочь побежала. И ленты за ее спиной развевались вместе с волосами…
…А то еще раз они с сотником…
Тут я сказал:
- Да заткнись ты со своим сотником! Лучше убери отсюда всю эту грязь и согрей нам чаю. Не видишь разве, господин Ицхак в расстройстве. Да руки помой, прежде чем к посуде прикасаться! Всему тебя учить надо, чушка неумытая…
Мурзик послушался. Ицхак помолчал немного. Видно, грусть в себе успокаивал.
- Ты ведь всяко ее трахать сможешь, - утешил его я. - Ведь она же не отказывает. А жениться не обязательно.
- Сегодня не отказывает, а завтра диссер свой защитит - и откажет. Ух, знаю я таких стервищ! - Он погрозил кулаком отсутствующей Луринду.
Я уж и не знал, как друга утешить.
- Ну, хочешь - я ее выебу?
Ицхак разволновался.
- Не смей, слышь! Баянка, не вздумай! Как друга прошу…
- Да ладно, - лениво ответил я, - я просто так спросил, для порядка… Давай Мурзика в ночной магазин сгоняем? Пусть нам портвейна купит…
- Не хочу портвейна, - сказал Ицхак.
Я понял, что он всерьез прилепился душой к этой бляди.
- Иська, есть только один способ. Ты должен постичь свое былое величие. И с высоты этого величия плюнуть.
В глазах Ицхака появилась слабая надежда.
- Ты думаешь, поможет?
- Чем джанн не шутит? Вдруг поможет! Вон, Мурзик-то у меня как расцвел… десятником себя вспомнил…
- А ты кем себя вспомнил? - спросил Ицхак.
- О, мой опыт многообразен и неоднозначен… Скажу тебе, Изя, что дело это серьезное и на полпути останавливаться я не намерен. Я желаю выяснить о себе все. Я ношу в своем теле древнюю душу. Душу славную и богатую подвигами. Думаешь, почему я стал ведущим специалистом?
- Потому что я тебя пригласил, - брякнул Ицхак.
- А пригласил ты меня потому, что ощутил скрытые во мне возможности. Думаешь, это все просто так? Нет, Изя, просто так ничего не бывает. Переселения души, Изя, вещь тонкая, хрупкая даже и в то же время несокрушимая…
Я долго пересказывал Ицхаку речения учителя Бэлшуну. Но ходить к учителю пока что запретил. Сказал, что поначалу он хочет закончить опыты со мной. Поскольку видит во мне неисчерпаемые перспективы. И только потом я возьму на себя смелость рекомендовать учителю обратиться к опытам с Ицхаком.
- Но ты будет ему настоятельно рекомендовать? - с надеждой спросил Ицхак.
- Разумеется! - сказал я.
Мурзик подал нам чай и вставил реплику:
- Уж в таком-то деле, как у господина Ицхака, сложностей никаких и нет. Сходили бы к той же Алкуине. Уж это-то она умеет: отворочу, приворочу…
- Приворожу, - поправил я, чувствуя в рассуждениях моего раба отзвуки его разговоров с Цирой. Ревность шевельнулась в моей груди. - Что для тебя сгодится, Мурзик, то благородному господину древних семитских кровей - ровно укус клопиный.
- Я как лучше хотел… - проворчал Мурзик. И забрал чайник, чтобы мы с Ицхаком не обварились ненароком.
Ицхак выпил чаю и молвил печально:
- Ну, я пойду.
Я встал его проводить.
- Не горюй, Иська, - сказал я. - Это месяц бельтану, проклятый, тебя ест. Вот выпадет снежок и сразу полегчает.