Патологическая подозрительность Шмуля хоть и носила явно избирательный характер и слово "протекционизм" он кричал, как вор кричит "держи вора!", но патологии в его практике было все же предостаточно. Даже министерские чиновники не могли уложить его поведение в рамки крайних вариантов нормы, когда он приехал к ним и настаивал, требовал сократить 11 доцентских должностей в институте. Делалось это якобы по причине его бескорыстного радения о государственном кармане, о ликвидации в институте дармоедов и бездельников на этих должностях и замене их ассистентскими. А те бесплатно будут выполнять доцентские обязанности. Так он убирал неугодных.
Почти все его поездки в министерство носили этакий праведно–истерический оттенок и шли по одному алгоритму. Вначале в Минздрав, а потом в ЦК с жалобой, с правильными лозунгами и праведным гневом. Я‑де хочу государству сэкономить средства, а чиновники меня не понимают. Чиновникам тут же "разъясняют". А поскольку длилась эта история почти четыре года, можно себе представить, как он надоел там. Мог ли он хоть что‑то путное для института сделать такими методами?
3
Над чем нам следует прежде всего сосредоточить свои усилия, чтобы решить стоящие перед нами задачи, или, выражаясь словами В. И. Ленина, где находится то звено, ухватившись за которое, можно вытянуть всю цепь?"
Из доклада А. И. Шмуля
Тем самым ключевым звеном он считал идеологическую работу. А так как пора от слов переходить к делу, то он и перешел.
Медицинский институт ПРИКАЗ
14.03.83 г. №49
Все наши разговоры об эстетическом воспитании студентов и привитии им культурных навыков являются пустой болтовней и не оказывают должного воздействия потому, что сами
преподаватели и студенческий актив, которые должны показывать пример, очень часто нарушают элементарные нормы поведения в общественных местах.
Стало общим правилом, когда преподаватели ходят в институте в верхней одежде и головных уборах и разрешают это же делать студентам.
В целях соблюдения правил социалистического общежития и норм культурного поведения
ПРИКАЗЫВАЮ:
1. Впредь запретить хождение в институте в верхней одежде и головных уборах.
2. Проректору по АХЧ обеспечить работу гардеробной с 7.30 ч. до 20.00 ч., обеспечить дежурных по институту красными повязками.
3. Обязать всех заведующих кафедрами не допускать до занятия и лекции студентов без халатов и шапочек.
4. С 21 марта установить дежурства преподавателей, свободных от занятий, в главном учебном корпусе с 7.30 ч. до 18.00 ч., кроме субботы (в субботу с 7.30 до 15.00). График дежурств кафедр прилагается.
5. Всем преподавателям необходимо провести разъяснительную работу среди студентов…и т. д. и т. п.
Этот шедевр напомнил Изольде еще одного борца за "культурное поведение" - Медунова с его беспощадной борьбой с курением. Пункт 9 этого приказа конкретно сближает позиции этих деятелей. Заметьте, не беззаконие и коррупция, не воровство и кумовство, а верхняя одежда и курение, оказываются тем звеном, за которое они собираются вытянуть всю цепь! Как милого узнают по походке, так и "должны показывать пример" стопроцентно указывают на автора этого шедевра - заслуженного деятеля науки РСФСР, профессора А. И. Шмуля.
А жизнь, между тем, продолжалась. Больше десяти лет проработала Изольда в одной больнице, что была базой кафедры, с которой она пришла в нее, а затем другой, которая от нее отпочковалась. Больница - труженица. Больница скорой помощи. Когда у людей много работы, а как может быть ее мало, когда
решительно все подразделения работают в режиме экстренной помощи, так вот, когда много работы - людям не до склок. Климат в больнице был хороший. Главный врач - умный покладистый человек. Изольда его очень уважала. Как‑то она пришла к нему с необычным предложением.
- Люди так много и так трудно работают, что не грех и хорошо отдохнуть. Мне не нравятся наши общебольничные "мероприятия". В них мало вкуса и много градусов, хоть людей небездарных в больнице немало. Давайте силами нашей клиники устроим, скажем, осенний бал.
- Господи, да кто же против? Устраивайте, с удовольствием приду с супругой.
Не пришел, правда, но бал был хорош. Изольда в нем не последнюю роль играла. Пела, читала свои стихи.
А второй, Новогодний бал, где хирурги выступали в доле с гинекологами, был еще лучше и веселей. Все были в ударе. Изольда импровизировала в роли ведущей и опять пела. Люди хорошо отдохнули, встряхнулись. Вскоре после этого до начала заседания хирургического общества, когда обычно в Доме ученых собирались не только люди одной профессии, но и старые друзья, учителя и ученики, однокашники из районов и городских клиник, стоял оживленный говор, к Изольде подошел ее знакомый, который тогда был в фаворе у Шмуля. Не без смущения он протянул ей бумажку. Как жаль, что ей не достался на память этот образчик приказотворчества, который не уступал предыдущему! Если то произведение было посвящено раздеванию, то это - увеселению. Там ей недвусмысленно приказывалось… петь. Фаворит предполагал, конечно, что за ответ он получит.
- У меня крутится кое‑что солененькое на языке, но ты ведь трус и не передашь ему мой ответ дословно. А потому сообщи, что я согласна только в паре с профессором М - о - дуэт Ольги и Татьяны из "Евгения Онегина" "Слыхали ль вы…"
(профессор М. была глуховата).
Каков гусь! Петь в приказном порядке! Так ведь и "Приглашение" на заключительный концерт фестиваля искусств коллектива студентов и преподавателей института сдобрено императивом: "Ваша явка и явка всех преподавателей кафедры обязательна!". Вот так и не меньше.
Он искал врагов и беспощадно боролся с ними. Иной жизни он себе не мыслил. Лозунги о борьбе должны были вдохновлять всех. "Распущенность, расхлябанность, безответственность, равнодушие - вот наши самые опасные враги. И мы должны с ними бороться без всяких компромиссов".
Практика борьбы была не так пряма и не так принципиальна. В начале приказов (№ 56 от 12 марта 1983 года) выволочку получили те, кто его замещал, т. е. проректоры - правая и левая руки. Потом те, кто руководил парадом - финансами, материальными ценностями и другими "точками опоры". Резонный вопрос - зачем такие заместители, которые нуждаются в каждодневной порке? Их пороли в приказах, публично на собраниях, а они сидели в президиуме и заинтересованный зал мог наблюдать, как подобно светофорам менялась окраска их физиономий. Создавалось интересное положение - они явно не справлялись, он их публично сек, но не заменял. Так как факт этот повторялся, резонно было заподозрить: может быть, они договорились? Те - молчать, а этот бить своих, чтоб чужой духу боялся. Может быть и так, но уж больно это было противно даже слышать. Как он трясет публично их грязное белье, как попрекает тем, что они устроили в теплых местах своих детей, что попустительствуют кафедрам, где работают их жены и дети. Омерзительно было и то, что никто, ни один из них не возмутился таким унижением, не плюнул, не ушел. А терпели, вытирая плевки с физиономии, держась за хлебные места.
А тучи над головой Изольды все сгущались. Она кожей чувствовала эти плотные слои атмосферы. Хирург всегда ходит по лезвию, поэтому особое ощущение опасности, чувство тревоги, которое всегда оборачивается осложнением в течении болезни, жалобой, неприятностями в коллективе, редко бывает напрасным. Так и весной этого года. Изъявила желание приехать с выездным циклом солидная московская клиника. Почему бы нет? Это шанс за месяц получить солидную подготовку для тех десятков врачей районов и города. И при этом почти дома, без поездок и затрат. Врачи клиники пообщаются с хорошими специалистами, шефом–академиком, человеком во многих отношениях интересным и неординарным.
Институту до такого события дела нет. Это не борьба с врагами, и не звено, за которое надо тянуть. Но семена Борзи- ковского протекционизма неожиданно взошли ядовитым злаком. Протеже этого регулярно высекаемого сподвижника считала себя уже почти два года без пяти минут руководителем кафедры. Она доверительно беседовала с одними работниками, сообщая им, какие порядки она установит, сев в кресло. Другим очень откровенно и решительно предлагала искать себе другое место работы, т. к. "мы не сработаемся". А тут приезжает всемирно известная клиника и шеф ее публично распространяется о порядке и благополучии на кафедре и в крае, о хорошей организации работы выездного цикла, о достоинствах руководителя краевого центра. Засим незамедлительно следует террористическая акция. В те годы еще не взрывали бомб в сортирах, но эта акция очень соответствовала авантюрности ее вдохновителей. Академика и иже с ним… обокрали. Среди бела дня. Из кабинета зав. кафедрой, когда все были на утренней конференции, украли не только материальные ценности избирательно не хозяйки, а гостей, но и вещи, не представляющие никакого интереса для грабителей: уникальный хирургический инструмент академика, собранный с бору по сосенке.
- Этот иглодержатель мне подарил Гросс в Штатах, а этот диссектор Рикхем в Швеции…
Академик, человек пожилой и далеко не ангельски кроткий, должен был через час оперировать мальчика с опухолью желудка. А инструмента нет… И привычный для него ассистент на операции, доцент его клиники, не может с ним оперировать, т. к. у него украли документы, деньги и билет на самолет на сегодняшний рейс.
Хозяйка кабинета, Изольда, звонит в их присутствии по трем серьезным адресам: Управление внутренних дел, безопасности, крайком партии. День только начался, все друзья на месте. Все, как один, дружно матерно излагают версию, что и ежу понятна.
- Это же акция против тебя, Изольда. Чтобы ты предстала в облике человека, который не может ничего организовать по–человечески.
- Да что я, не понимаю, что ли? Конечно, это расчет на естественную реакцию академика, который сейчас вот сидит передо мной, как туча, и вот–вот сорвется…
- Ты что, плачешь?! Немедленно прекрати. Они только этого и хотят, мать…
- Тебе хорошо, а мне даже так нельзя облегчиться. Вот тут сидит академик и слушает меня…
Академик тут же:
- Изольда, если тебе от этого будет легче, валяй. Мы тут свои люди… Так, ребятки, кина не будет. Они просчитались. Я пойду оперировать. А вы тут оставайтесь, ждите милицию. Только ко мне стряпчих не допускайте, я их не люблю.
По гроб жизни будет благодарна этому человеку Изольда. Немолодой, нездоровый, он начисто отмел этот стресс. Он оперировал скверными инструментами, с людьми, которые не знали его привычек. Уж что там было у него на душе, но он даже подшучивал над собой по ходу операции, отпускал комплименты операционной сестре. В операционной была теплая, светлая обстановка. Оперировал он блестяще и быстро. Мальчик перенес операцию легко и вскоре был выписан. Доцента отправили самолетом в Москву со справкой вместо паспорта.
На следующий день к институту подбросили удостоверение ограбленного доцента. Вероятно, чтобы поставить в известность руководство. Пришла туда же ориентировка из милиции. Выговора Изольде почему‑то не последовало, хотя и - не обеспечила, не уберегла и налицо разгильдяйство. Возможно, там тоже догадались, чьих рук это дело и решили не обострять.
Не все проблемы разрешались так. Изольда чувствовала, что ее "пасут", ждут какой‑нибудь ошибки, скандала. Если он не возникнет сам, знала, что его спровоцируют. Когда еще не уехали москвичи, врачи–все как один опытные и знающие, - в клинике случилось несчастье. На шестые сутки после операции по поводу гнойного аппендицита внезапно умерла девочка двух лет. Непросто развивалась ее болезнь. От ее начала до операции прошло девять дней. За это время она пролежала день в хирургии, потом четыре дня в инфекционной больнице, потом возвратилась в хирургию и там оперирована. Будь у нее аппендицит с самого начала, то за эти девять дней ребенок двух лет уже бы умер без операции, а у нее был гнойный аппендицит и, судя по изменениям в отростке, развивался он в последние сутки–двое. Даже вскрытие картины не прояснило. Было очевидно, что аппендицит развивался на фоне тяжелой вирусной инфекции.
Жалоба от родителей ребенка не заставила себя ждать. Академик с нею ознакомился и дал свое заключение по этому случаю. В нем он писал, что значительное число высококвалифицированных специалистов, обследовавших больную на всех этапах диагностики и лечения, подтверждает тот факт, что ребенок имел максимум внимания и что несомненна трудность диагностики и тяжесть микст–заболевания. Он полагал, что печальный исход, который наступил несмотря на внимание персонала и интенсивную терапию, произошел в результате крайне тяжелого, не полностью диагностированного даже после патологоанатомического исследования, заболевания вирусной этиологии.
Академику в этой узкой специальности не все ясно, а вот "ум, честь и совесть" разобралась быстро и досконально. Дама, представляющая эту могучую организацию, имела подмоченную репутацию еще в медицинском институте, где она была "румяным комсомольским вождем". Это, как водится, не помешало продвигать ее далее по партийно–советской стезе. "Двигателям" она импонировала. Соврать таким, что плюнуть. Дама говорила как о прошлом и благом деле, о проведенной реконструкции того корпуса, где почти двадцать лет маялись в тисках вечного ремонта шесть детских отделений, где пять лет
подряд не было горячей воды, а потом столько же - только горячая, зимой и летом. Где корпус, как в Венеции, стоял в буквальном смысле на воде. Последние десять лет ее и не пытались откачивать из подвала. "Вождь" известил актив медработников города, что реконструкция замка на воде успешно завершена. Еще "вождь", комментируя этот несчастный случай в том же корпусе, известил, что все врачи, лечившие эту девочку, перечислив их поименно и не забыв зав. кафедрой, "скомпрометировали себя нарушением врачебной этики, безразличием к больным, низкой профессиональной квалификацией". Скомпрометированные, конечно, знали что партии, которая рулевой, с ее идейных позиций видней, но знали они также, кто вертит этот самый руль.
4
- Ты все еще в институте, Изольда?
- А где я должна быть?
- Разве у нас интересуются этим, когда сокращают штаты? Насколько я знаю, Пиночет интересовался, чем занимается твой муж и прокормит ли он, когда тебя сократят вместе с твоей доцентской ставкой.
- Ну и …?
- Остался доволен. Прокормит.
- Ну что ж, пора нападать. Это классический вид обороны.
Она напала. Ее письмо как и неотправленное письмо мужа, было адресовано в высшие партийные инстанции, перед которыми Шмуль благоговел и откуда даже звонки слушал в положении стоя. Письмо было коротким, всего на двух с раницах. В нем Изольда излагала факты, касающиеся только ее. Факты беззакония. О том, как шесть лет ее держати. о. зав. кафедрой и за это время не представили к званию доцента. О том, в состоянии какого развала она получила кафедру от предшественника, как лихорадило тогда работников и какой была служба в крае. Как это изменилось, как активизировалась наука на кафедре и в клинике, какой авторитет завоевал специализированный центр в крае. Она писала о той канители, что устроили ей ректор и проректор по науке с планированием диссертации, как откровенно грабят ее с зарплатой, когда руководитель на протяжении четырех лет получает меньше рядового работника. Это были конкретные факты, которые невозможно было опровергнуть. Писала она это письмо в КПК при ЦК КПСС в июле. До октября она не получила оттуда никакого ответа.
А за это время по сигналу со Старой площади, дошедшему до крайкома и далее, Шмуль назначил комиссию. Он, надо отдать ему должное, умел выбирать руки для грязной работы. Профессор Отрыжкин был непорядочен и угодлив. Он угождал начальству всякому и всюду. Он "искренно и нежно" любил предыдущего ректора, а потом участвовал в его размазывании по пейзажу с ректором последующим. Длинная его фигура угодливо изгибалась перед Медуновым и всякой малой сошкой из его окружения. Потом он резко сменил окрас и дальше всех, и смачнее других плевал в его направлении. Шмуль знал, что он и здесь отслужит в соответствии с указанием. Отрыжкин не утруждал себя расследованием. Он даже для приличия не побывал ни на кафедре, ни в больнице, где Изольда проработала без малого двадцать лет. Он оболгал ее в своей справке в точном соответствии с указанием. Да, мол, допущены некоторые Нарушения, но человек‑то, человек каков? Вздорный и меркантильный, никуда не годный врач, плохой преподаватель и никчемный организатор. Ошибка, одним словом, допущена, ошибка в подборе кадров, которую следует немедля исправить. В таком контексте чинимые в отношении Изольды несправедливость, травля и прямое нарушение трудового законодательства как бы получали некое обоснование. Ни Шмуль, ни, тем более, Отрыжкин справки той не подписывали. Там стояли подписи проректора по учебной работе и секретаря парткома. Курировал это расследование в райкоме фрукт по фамилии Косорылов.
Спустя три месяца после отправки жалобы в ЦК Изольда поинтересовалась у соответствующего товарища в крайкоме - нет ли запросов по ее делу. Тот сильно удивился и сказал, что есть не только запрос, но и ответ, с которым она, судя по документам, ознакомлена. Ответ направлен еще в июле, а сейчас октябрь на дворе. Последовало приглашение в райком на собеседование с Косорыловым на определенный день и час.
Косорылов являл собой зрелище вальяжного, очень уверенного в себе, только что насытившегося, изредка цыкающего гнилым зубом человека. Трапеза его затянулась сопровождалась легким возлиянием, а за опоздание на час у таких людей извиняться не принято. Минут через пять после начала беседы с Изольдой, то и дело прерываемой телефонными звонками, он сообщил своему абоненту, что минут через десять–пятнадцать
освободится. Беседа продлилась почти два часа. Изольде она доставила удовольствие. Она долго ехала домой трамваем и тихо усмехалась своим мыслям. Мог бы секретарь парткома предупредить, что этого спесивого щенка могут примерно высечь, а потом сделать героем второй, еще более обоснованной "телеги", уличив во лжи и подтасовке фактов. Да, поубавилось у него спеси и всего‑то за каких‑то два часа. Жидки они на расправу, эти вальяжные.