- Не передергивайте, Родион Пантелеевич, вы отлично поняли, что я хотел сказать. Конечно, я тоже иногда ошибаюсь...
- Иногда? - перебил Лютов. - Иногда! Да вы все время ошибаетесь. С первого шага! Вы не имели права согласиться идти на журнал. Вы не можете его редактировать! Вы не понимаете самой сути спортивного издания! Пишите, пишите! Вы прекрасный очеркист, публицист, фельетонист, не знаю уж там, кто еще! Но не редактор! Не редактор!
- Чтобы так говорить, надо иметь основания. - Луговой встал, он был глубоко уязвлен. - Понимаю, вы обижены, вы считали себя лучшим редактором на свете, и вдруг нате! Назначают какого-то Лугового! Щелкопера! Дилетанта!
В дверь заглянула Катя и, застыв на мгновение, исчезла. Луговой нервным движением нажал клавишу интерфона.
- Катя!
- Да, Александр Александрович.
- Меня нет! Не пускайте ко мне и не соединяйте.
- Хорошо, Александр Александрович.
- Я говорил...- снова начал он, но Лютов крикливо перебил:
- Вы говорили, вы говорили! Важно не то, что вы говорите, а то, что делаете. Вы разрушили журнал! Вы превратили его в "роман-газету", в сборник поэзии, в альманах "На суше и на мОре", в развлекательный листок! Настоящий любитель спорта не найдет в нем ни глубокого отчета, ни анализа, ни научного обзора, ни авторитетной статьи...
- К черту! К черту! - вспылил Луговой. - Я знаю эти ваши ветхозаветные теории. Уж лучше, чтоб журнал был "роман-газетой", чем, как при вас, телефонным справочником - имена да цифры. Что узнавал читатель? Кто, сколько и за сколько пробежал, кто, кому, когда забил гол. Все! Ничего больше. А статьи ваши хваленые, в них авторитетного только и было, что имя автора. А остальное - жвачка - за всех писали, и писал всегда один и тот же ваш сотрудник. Старательный-- не спорю. Но одному за двадцатерых и Толстому бы не удалось написать.
- А сейчас у вас двадцать пишут, и все - чепуху! - Лютов тоже встал, он зашагал по кабинету, руки за спину, как когда-то, когда был главным редактором. - Возьмите мой отдел, вы что, недовольны им?
- Ваш отдел неплох, - Луговой успокоился, снова сел, - вы отлично знаете свое дело. Между прочим, вы сами не замечаете, что ведете его по-новому. Да, да. Приглядитесь. У вас уже многое изменилось, хотя мне бы хотелось большего. Живости, оригинальности, если хотите, сенсационности в хорошем смысле. И поменьше ваших любимых цифр, которые девяносто процентов читателей пропускают...
- Те, кто не знает спорта.
- Вот-вот, очень верно. Именно те, кто не знает. Мы не учебник и не "Теория и практика", рассчитанные на специалистов, мы "популярно-массовый журнал"! Массовый! Массы все любят спорт, а знать его, как уважаемый товарищ Лютов, отдавший ему всю жизнь, не обязаны. Вот вы расскажите о спорте, заинтересуйте им, вовлеките в него. Такова задача. А занудными анализами со ссылками на имена, факты, которых половина читателей не знает, этого не сделать. Неужели такие вещи надо разъяснять?
- Но есть же и настоящие любители спорта, знатоки! Их миллионы, кто для них будет писать? Что им читать? Ваши дважды два - четыре?
- Да нет,- Луговой устало махнул рукой,- ну что вы, Родион Пантелеевич, кроме черного и белого, ничего не хотите видеть. Помещайте и специальные статьи, хоть, статистические обзоры, но пусть в них не превращаются все материалы. Господи! Ну как вам объяснить! Вы Перельмана "Занимательную физику", "химию", "астрономию" читали? Наконец, передачу "Очевидное - невероятное" по телевидению смотрите? Вот и в спорте самые сложные, самые специальные, казалось бы, вопросы надо подавать занимательно! Понимаете? За-ни-ма-тель-но!
- Мы не "Затейник" и не...
- Опять вы за свое, Родион Пантелеевич, я не хочу больше говорить на эти темы. Вы много лет редактировали журнал и делали это так, как считали нужным, разрешите уж мне, коль скоро теперь этой чести удостоили меня, редактировать его так, как я считаю нужным, как я понимаю. Между прочим, вам дано право обратиться в любые, самые высокие, инстанции и изложить то, что вы мне сейчас излагали. Кроме того, мы оба коммунисты. Пожалуйста, на первом же партсобрании - вы знаете, как раз в четверг в повестке дня "итоги работы за квартал" - выступите с критикой главного редактора и его порочной линии руководства...
- Я этого не говорил, - пробормотал Лютов, он тоже устал от спора.
- Нет, говорили! Вот и выступите. Учтите, Родион Пантелеевич, я за критику никогда не мщу, хоть вы и обвиняете меня в бонапартизме. Но вот чего я категорически требую от вас и для чего, собственно, и вызвал, извините, - Луговой усмехнулся, - пригласил сюда, так это, чтобы вы прекратили ваши шепотки, намеки, лишнюю кулуарную болтовню!
- Какую болтовню?! - вскинулся Лютов. - Я бы попросил вас выбирать выражения, Александр Александрович.
- Я и выбираю, - жестко сказал Луговой, - поделикатнее. А иначе выразился бы по-другому.
- Так скажите! Скажите! Вы только что напомнили, что мы оба коммунисты! Говорите, не стесняйтесь!
- Пожалуйста,- теперь Луговой говорил почти шепотом. - Я считаю, Родион Пантелеевич, что иные ваши разговоры носят просто провокационный характер. Да! Да! Не спорьте, вы восстанавливаете против меня коллектив. А это, во-первых, вредит делу, а во-вторых... - он сделал паузу и закончил: - А во-вторых, по-человечески нечестно.
- Не знаю, кто вас информирует, - вяло возразил Лютов, - но они искажают мои мысли и слова, уж не знаю значительно или незначительно. Вы, простите, окружили себя...
- Я никем себя не окружал, - снова повысил голос Луговой, - не мелите вздора. Вы отлично знаете, что я прав. Так вот, если у вас есть возражения, несогласия и так далее, пожалуйста, в любую минуту приходите ко мне, выступайте на собраниях, на совещаниях, пишите руководству, жалуйтесь в ЦК... Но чтоб интриг мне в коллективе не разводили! Иначе, Родион Пантелеевич, хотя я ценю вас как работника, нам придется расстаться. И давайте на этом закончим разговор, он и так затянулся.
Не дав Лютову возразить, Луговой нажал клавишу интерфона и сказал:
-Если есть кто ко мне, Катя, пригласите.
Лютов молча встал и вышел из кабинета, навстречу ему входили заждавшиеся в приемной люди.
После этого разговора Лютов изменил свое поведение. Надолго ли? Но Луговой чувствовал, что отношение к нему и к переменам в журнале осталось у Люто-ва прежним.
"Ну что ж, - размышлял Луговой, - поживем - увидим. Слишком много других важных дел, чтобы тратить время и силы на борьбу с одним упрямым ретроградом", Так он теперь мысленно окрестил Лютова.
ГЛАВА V. "СПРИНТ"
Вист любил свою работу, любил свою газету. Он любил, проснувшись часов в одиннадцать утра (он ложился очень поздно), обильно позавтракать и выпить пару чашек очень крепкого черного кофе, который замечательно готовил его камердинер-итальянец. Ну, камердинер - слишком громко сказано, поскольку этот маленький чернявый человечек с печальным взглядом влажных черных глаз выполнял по дому все работы - готовил, убирал, стирал, подавал...
Вист жил теперь в новой квартире, выходившей на крышу роскошного дома. Половину крыши занимала его терраса, представлявшая собой настоящий сад с бассейном.
Здесь, вопреки всем правилам, после завтрака Вист долго занимался гимнастикой, упражнялся со штангой, нырял в бассейн, плавал, делал самомассаж.
Затем принимал холодный душ, брился, выбирал в гардеробной один из бесчисленных костюмов, в зависимости от погоды, предстоящих дел и свиданий, и спускался на лифте прямо в подземный гараж.
Там он садился в свой двухместный гоночный "порш" и, застревая в неизбежных уличных пробках, ехал в газету. "Спринт" занимала старинный огромный особняк, к которому с годами делались разные пристройки и надстройки. Постепенно особняк превратился в беспорядочное и хаотичное нагромождение этажей, флигелей, башен. И порой, чтобы пройти из одного помещения в другое, требовалось потратить столько же времени, сколько Вист тратил на поездку от дома до работы.
Выйдя из машины, он, всегда пешком, поднимался на пятый этаж, кивком приветствовал сидевших в большой комнате сотрудников и проходил к себе в кабинет. Он громко здоровался с Элен, хотя, бывало, она покидала его дом в восемь утра того же дня. Элен редко оставалась ночевать у Виста. Он этого не любил. В таких случаях тихонько, чтоб не разбудить его, она вставала, готовила себе завтрак, иногда плескалась в бассейне, а затем уезжала на своей маленькой машине в редакцию. Любовь - любовью, а служба - службой. Вист требовал, чтобы к девяти все были на местах.
К его приходу Элен, как всегда элегантная, безупречно причесанная, пахнущая дорогими духами, уже сидела за машинкой. Почта, разобранная и рассортированная, лежала у Виста на столе в плетеных проволочных корзиночках с подписями: "срочно", "несрочно", "интересно", "может подождать", "в корзину". К каждому письму был подколот проект ответа, которые составляла Элен и которые Вист давно привык подписывать не читая. Он доверял ей. Тут же, на столе, лежала памятная записка с перечнем всех предстоящих на сегодня дел - звонков, свиданий, совещаний, поездок, список всех звонивших ему накануне после его ухода и сегодня до его прихода и номера магнитофонных пленок, на которых было записано то, что звонившие хотели ему сказать.
Телефон всегда, когда Вист уходил, переключался на службу "отсутствующих абонентов", автоматически отзывался, записывал поручения и выключался. Утром Элен прослушивала пленки, записывала для Виста их краткое содержание и складывала в специальный регистрационный шкаф.
Впрочем, когда Вист и сам снимал трубку, мгновенно включался магнитофон и регистрировал весь разговор. В его стране так было надежней.
Просмотрев все приготовленное Элен, Вист брался за полдюжины газет, которые читал по утрам. Собственно, "читал" не совсем то слово. Из двадцати-тридцати страниц, из которых состояли газеты, его интересовали лишь спортивные и те, где были какие-нибудь материалы о СССР или других соцстранах, имеющие хотя бы отдаленное отношение к спорту. А все такие места были уже просмотрены Элен и жирно подчеркнуты красным карандашом.
Чем важнее было сообщение, тем толще была красная черта.
Затем Вист просматривал местные спортивные газеты, собственную газету (чтобы директор не мог обвинить его в отсутствии патриотизма), разные сводки, отчеты, рефераты, подготовленные его помощниками, и собирал "летучку".
На "летучке" присутствовали, кроме него, лишь День, Ночь и еще один-два сотрудника. И, конечно, Элен.
Обсуждались новости, планы на день, итоги прежних заданий и задания новые, утверждалась его рубрика в очередной номер, который к часу нужно было сдать в секретариат.
К часу все заканчивалось, и Вист отправлялся обедать, как правило, с Элен. Если, разумеется не было деловых официальных обедов, приглашений, обедов с друзьями, в пресс-клубе и т. д.
Вторая половина дня строилась иначе.
После обеда директор собирал редакторов отделов и рубрик и другое газетное начальство. В большом зале за огромным круглым столом сидели человек пятнадцать: кто изысканно элегантный, вроде Виста, кто в рабочей робе с плексигласовым козырьком на лбу, кто с сигарой в зубах, а кто жуя бутерброд -не успел даже пообедать. Директор обводил своих ближайших помощников строгим взглядом и кивком головы предоставлял каждому слово. Он не любил длинных докладов - все это знали.
- Матч первой лиги, - рапортовал редактор футбольного отдела, - "Бигония" - "Луфф" - отчет. Информация о Кубке европейских чемпионов. Хроника: заработки Пеле, предполагаемый развод Беккенбауэра, скандал в "Челси", линчевание судьи в Гватемале.
- Столкновение на гонках в Ле-Мане, трое убитых, двадцать раненых,- бубнил редактор отдела автоспорта...
- Чья машина? - перебивал заведующий отделом рекламы.
- "Альфа-ромео"...
- Не пойдет, - категорически отрубал заведующий, - они у нас дают три объявления на сто тысяч в месяц.
Редактор автоспорта не спорил: он прекрасно понимал, что с машиной фирмы, рекламирующей свою продукцию в "Спринте", ничего плохого случиться не может, и немедленно выдавал на-гора резервный материал:
- Самоубийство бывшего чемпиона мира Лестера, мартиролог погибших с начала года, отчет об африканском ралли, новая конструкция реактивного мотора для автомобилей, почему русские не участвуют в профессиональных автогонках...
- Стоп! Стоп! - прерывал Вист. - Это моя епархия. А почему, кстати, не участвуют?
- Там интервью какого-то их руководителя: утверждает, что у нас не гонки, а конкурс самоубийц.
- Не пойдет! - неожиданно вмешивался директор.- Такое интервью, а рядом мартиролог погибших в подтверждение? Вы соображаете, что к чему? Давайте, Вист.
-Хроника первенства СССР по футболу, новый рекорд страны по прыжкам в высоту. Сообщение американского корреспондента о задержках в строительстве олимпийских сооружений в Москве, слухи о болезни Борзова, открытие нового стадиона в колхозе... в колхозе...- Вист заглянул в блокнот,- в колхозе "Луч", -он посмотрел на директора, - строили сами крестьяне в ущерб основной работе. И,- закончил он, - международная встреча по водному поло СССР - Венгрия. Выиграли венгры. Да, еще хроника о спортивной жизни в Чехословакии.
Так один за другим редакторы докладывали свои полосы. Последним выступил редактор отдела университетского спорта. Он перечислил несколько очередных скандалов, связанных с лжелюбительством, привел десятки лучших горнолыжников за сезон, сообщил о сенсационном репортаже из жизни звезды легкой атлетики Фосбюри и заметку о новом измерительном приборе в метаниях.
Заведующий фотослужбой продемонстрировал на большом экране фотографии, которые шли в номер, потом была сделана информация о материалах дополнительных и ночных выпусков, о тираже за вчерашний день, о финансовых вопросах и т. д.
Вист всего этого уже не слушал. Но терпеливо досидел до конца совещания. И отправился в пресс-клуб.
Наверное, добрая половина информации, поступавшей в любые газеты столицы, во всяком случае, такой информации, которую, мягко выражаясь, нельзя было считать "точной", добывалась журналистами именно здесь.
Пресс-клуб в миниатюре отражал всю иерархическую лестницу, какая существовала в газетной империи страны. Это был новый десятиэтажный дом из стекла и бетона, стоявший на берегу реки. Когда-то здесь предполагалось устроить купальню и пристань для лодок и парусных яхт. Но пока строили дом, река превратилась в форменную сточную яму. Она лоснилась от нефти и масел, на ее тяжелых водах покачивались бесчисленные отбросы, консервные банки, шелуха, картонные коробки. Какое уж тут купание! Впору было защитить дом от чудовищного зловония, исходившего от этой убитой реки.
Впрочем, до крыши пресс-клуба никакие запахи не долетали, как и отголоски многих-многих других бед.
Здесь, под сенью широко разросшихся деревьев, на берегу искусственного пруда, украшенного миниатюрными водопадами и домиками, в которых жили белые лебеди, за столиками восседали директора, владельцы, главные редакторы газет, крупнейшие обозреватели с мировым именем и их гости - рекламодатели, знаменитости из мира бизнеса, кино, телевидения, политические деятели, дипломаты...
Здесь все стоило очень дорого, но не в том было дело. Даже если б какой-нибудь газетчик рангом пониже не пожалел денег, он никогда не посмел бы подняться на "крышу". То действительно была "крыша" - вершина, вотчина сильных мира сего. И невидимая, но непреодолимая граница кастовой субординации ограждала "крышу" от остальных этажей надежней метрдотелей в смокингах и швейцаров в ливреях.
На верхних этажах размещались тоже фешенебельные рестораны, бары, бильярдные, салоны, где проводили время заместители, помощники, редакторы отделов, обозреватели рангом пониже, вроде Виста, и их гости. А еще ниже - следующая ступень газетной братии. И так до первых этажей, куда зловоние реки доносилось отчетливо и где в дешевых продымленных барах и кафетериях самообслуживания толпились, напивались, шумели, ссорились (а иной раз и дрались) репортеры, хроникеры, корреспонденты, фотографы - неудачники. Или прибившиеся сюда после долгой жизни, отданной журналистике. Или только начинающие в ней свою жизнь.
И каждая категория этой вавилонской башни втайне мечтала перебраться на более высокий этаж, ревниво следила за продвижением более удачливых коллег, злорадствовала, наблюдая падение тех, кому не повезло.
Этаж, на котором проводил здесь время журналист, служил безошибочным мерилом его места в столичной прессе, более точным, чем любое другое.
Конечно, на практике все было намного сложнее, существовали десятки нюансов, исключений - например, редактор захудалой газетенки приравнивался к завотдела большой, или кто-то блефовал, лез выше, чем положено, но обычно такие быстро получали по рукам. Бывали космические взлеты: какой-нибудь до того скромный полицейский хроникер вдруг разоблачал "преступление века" и сразу, как в игре в "гуськи", перепрыгивал через два-три этажа, и, наоборот, преуспевающий владелец крупной газеты, внезапно обанкротившийся, скакал с десятого этажа во двор.
Порой, как ни грустно, не в переносном, а в прямом смысле...
Ну и существовали еще журналисты некоторых коммунистических и прогрессивных газет. Правда, как правило, они почему-то в пресс-клуб не ходили, но если уж заглядывали, то плевали на его неписанные законы и шли туда, куда хотели.
Вист "добрался" до девятого этажа. Ему оставался десятый и "крыша"!
То была мечта каждого журналиста, как маршальский жезл, если верить распространенному мнению,- мечта каждого солдата.
А разве он, Вист, не был солдатом? Да еще каким! По сравнению с джунглями прессы, в его стране любые настоящие джунгли могли показаться райскими кущами. Ого-го, какая тут шла война - не на жизнь, а на смерть. С западнями, засадами, неожиданными атаками, где все средства дозволены, с паническим бегством, предательством и насилием (иной раз вполне реальным).
Он прошел через все это, а вернее сказать - миновал, и теперь почти на вершине. Важно удержаться, важно во что бы то ни стало удержаться! Не споткнуться, не упасть под колеса этой бешено несущейся жизни. Вист мало читал, но прочитанное запоминал надолго. Однажды ему попался роман Альберта Мальца "Крест и стрела". Он запомнил в нем одно место, где про героя говорилось: "Он не мог понять, что он был жертвой основного закона нашего времени, неписаного кодекса, по которому человек в нашем обществе должен заранее взвесить и тщательно обдумать каждый свой порядочный поступок, чтобы самому же за него не поплатиться,-жестокая истина, доказывающая, что этот лучший из миров устроен так, чтобы заставить людей быть иными, чем им хотелось бы, сделать их более трусливыми и в то же время более эгоистичными, чем они есть".
Вот именно! Только герой Мальца не мог этого понять, а он, Вист, прекрасно понимал и уже по одному этому переставал быть жертвой. Судя по всему, гоняться за "порядочными поступками" ничего хорошего не сулит. Ну и не надо, можно гоняться за другими, более полезными для себя, раз уж мир так устроен, что превращает всех в эгоистов. Нет - это отличная цитата!
Вист выучил ее наизусть и порой пускал в ход, чтобы оправдать иные свои поступки, к которым определение "порядочные" не очень подходило. Не часто. Так, иной раз, в разговорах с Элен, которой доверял.
В тот день у него была назначена встреча с коллегой, работавшим в крупной телекомпании.