При журнале создали общественный совет из двух секций: в одну вошли тренеры, специалисты, известные спортсмены, ученые, в другую - журналисты, писатели, композиторы, художники, фотографы. Председателем первой Луговой неожиданно для всех назначил Лютова.
Казалось бы, что еще желать? Столько новшеств! При прошлом редакторе такого не бывало.
Но Луговому всего этого было мало.
Он снова и снова искал, выдумывал, требовал предложений от сотрудников, в голову ему приходили все новые идеи.
- Понимаешь, Ирина, никак не успокоюсь, - говорил он ей летним днем, когда они гуляли по аллеям Ботанического сада.
В этот удаленный от центра города сад рядом с ВДНХ они приезжали иногда погулять в свободные часы. Удаленность создавала иллюзию надежности, уединенности. Здесь им никто не мешал, не было встречных, тем более знакомых. Они садились на скамейку где-нибудь в гуще зелени и говорили. Просто говорили...
Ирина, восторженно размахивая руками и то и дело поднимаясь со скамейки, повествовала о своем потрясающем успехе в недавнем мотокроссе, где она обошла "саму Ленку Шубину" и сумела войти в первую двадцатку (в кроссе участвовало от силы двадцать пять спортсменов), заливаясь смехом, она рассказывала, как за ней начал ухаживать новый зам. ответственного секретаря газеты. "Ирина Ивановна, позвольте пригласить вас, разумеется в случае, если вы не обременены иными обязательствами, сегодня в двадцать один час в Дом кино на французский кинофильм. Прошу вас!" Она смешно изображала, как зам выделывает при этом ногами кренделя, сгибается в старомодных поклонах и смотрит на нее многозначительным взглядом.
-Старый черт, а туда же! - фыркала Ирина, забывая при этом, что ее новый поклонник на несколько лет моложе Лугового.
Ирина делилась своими литературными планами.
Слушай! Я хочу написать серию корреспонденции о людях ночного труда! А? Например, уборщице в метро, патрульном милиционере, ночном стороже, ну, разных... И как им помогает спорт.
- Нет, это не годится, - решительно заявлял Луговой, к литературным делам Ирины он относился очень серьезно и втайне мечтал сделать из нее первоклассную журналистку, понимая в то же время, что вряд ли это удастся. - Не годится! Их ничего не объединяет...
- Ну и что? - вскидывалась Ирина, и ее рассыпанные по плечам русые, всегда спутанные волосы смешно прометали до черноты загорелое лицо с облупленным носом.
- А то, - терпеливо пояснял Луговой, - что нет у нас "ночных профессий". Тот же милиционер сегодня дежурит ночью, завтра днем, и уборщицы, и кто хочешь.
- А сторожа?
- Думаю, что сторожа тоже, а если какой-нибудь дед Мазай и сторожит склад утиля, потому что ему в день два часа сна хватает, так ручаюсь, что его единственный спорт - крутить цигарку.
Ирина молчала, она явно огорчилась, что идея ее не получила поддержки. Надула губы и была похожа сейчас на маленькую девочку, которой не купили мороженого.
Луговой улыбнулся, притянул ее к себе, обнял, и она прижалась к его щеке.
-Я смотрю, у нас одинаковые характеры, - рассмеялся Луговой, - у тебя и у меня масса новых идей. Я ж тебе говорю, что никак не могу остановиться все чего-то придумываю. И ты тоже.
- А что мне придумать? - простодушно спросила Ирина.
- Ну, мало ли что, - Луговой задумался. - Если уж ты обязательно хочешь написать серию очерков о том, как спорт помогает людям схожих профессий, возьми, например, людей тяжелых профессий - горновых, стеклодувов, водолазов... или опасных профессий - того же милиционера, пожарного, летчика-испытателя.
- А ты меня очень любишь? - неожиданно спросила Ирина, устремив на него внимательный взгляд, в котором затаилось беспокойство.
Луговой улыбнулся.
- Ты очень последовательна, ничего не скажешь.
- Нет, ты ответь, ты любишь меня?
- Ты же знаешь...
- Требую полного ответа: "Я люблю тебя!" Ну!
- Я люблю тебя.
- А ты мог бы без меня жить? - она помолчала. - Потому что я без тебя - нет.
- А почему ты задаешь этот вопрос? - Луговой помрачнел. - Почему мы должны жить друг без друга? Живем вот... Не так, конечно, как хотелось бы. Но что поделать. Поздно мы с тобой встретились, Ира...
- А я ничего от тебя не требую. Я просто хочу, чтобы ты жил на свете, чтобы с тобой ничего никогда не случилось.
Луговой рассердился:
- Да что с тобой сегодня? Я не собираюсь умирать и тебе не советую. Прямо какие-то старушечьи речи ведешь. Стыдись.
- А я и есть старушка, - Ирина, вскочив, сгорбилась, засеменила, зашамкала, - старушка, старушка! Скоро четверть века стукнет.
- Ну хватит, - решительно заявил Луговой, - давай все-таки продумаем твои очерки.
Некоторое время они рассуждали на эту тему. Так ничего и не решив, замолчали.
Ирина была единственным человеком, с которым он делился сокровенным. Не с Люсей же! Она давно перестала его понимать. На работе он был сдержанным и особо ни с кем не откровенничал. "С Ириной я могу говорить обо всем",- считал Луговой, но при этом не желал признавать, что в такие минуты говорил не столько с ней, сколько с собой. Ему просто надо было высказывать вслух мысли, не дававшие покоя. Это всегда были мысли о работе, о делах, неприятностях, хлопотах, заботах, о радостях и удачах в делах.
О его доме, о Люсе, о дочери они никогда не говорили.
Вот и теперь Луговой излагал ей свои новые замыслы, высказывал сомнения и опасения, связанные с их осуществлением.
Ирина отнюдь не оставалась безучастной во время таких бесед. Она возражала, спорила, выдвигала свои предложения или поддерживала, одобряла.
К сожалению, ее жизненный, не говоря уже о профессиональном, опыт был столь невелик, а темперамент настолько довлел над трезвым рассудком, что как советчик большой помощи оказать Луговому она не могла.
- Я знаю, - говорила она порой, - ты считаешь меня девчонкой. Или дурочкой. Ничего умного сказать не могу. Ну и считай!
- Да нет, Ира, - успокаивал ее Луговой, - но, право же, ты порой рассуждаешь как-то уж очень прямолинейно. Тебе что-то не нравится - значит, это надо отменить, нравится - поддержать. Не все так просто. Все взаимосвязано, все имеет причины и следствия...
Однажды он осторожно спросил ее:
- А ты бы не хотела перейти на другую работу?
- Ты имеешь в виду свой журнал? - мгновенно догадалась Ирина. - Нет!
- Почему?
- Ты прекрасно знаешь почему. Спрашиваешь неизвестно зачем...
Больше на эту тему они не разговаривали.
Сегодня Луговой поделился с Ириной весьма заботившим его делом.
Дело это заключалось в следующем.
В одной из периферийных команд - "Мотор", выступавшей в первой лиге, тренером был некто по фамилии Ростовский. Странный человек - фанатически влюбленный в футбол, он отдавал ему почти все свое время, готов был заниматься с игроками сутки напролет, без конца учить, разрабатывать и отрабатывать новые тактические комбинации. Обнаружив, талантливого парня, он приходил в восторг, обтачивал, шлифовал его талант, превращал новичка в подлинного мастера.
Ютясь в небольшой комнатенке коммунальной квартиры, разъезжая на трамвае, Ростовский с удивительной энергией выбивал своим питомцам квартиры, право на приобретение машин, всевозможные блага.
Но если почти все свое время он отдавал футболу, то те немногие часы, когда не был с командой, он беспробудно пьянствовал. Он бросил семью, потому что она мешала ему пить и тренировать команду. Он заводил каких-то случайных подруг, в гостиницах возникали скандалы, поступали жалобы. Ростовского наказывали, отчисляли из команды, но тут же возвращали, потому что при нем футболисты добивались все новых успехов, и в конце концов "Мотор" перешел в первую лигу.
Естественно, молодые футболисты брали пример со своего тренера. В спорте это приносило успех, в других областях все обстояло, к сожалению, иначе. Если тренер самозабвенно занимался с ними, то самозабвенно трудились на поле и они, но если тренер пьянствовал и дебоширил, то не загорами было время, когда тем же начали бы заниматься и его подопечные. Участились случаи пьянок, драк.
То, что дозволено Юпитеру, как известно, не дозволено быку. Тренер еще мог, продрав глаза после очередного запоя, прийти на стадион, и, хоть это кажется невероятным, умело руководить тренировкой, а вот даже слегка выпивший накануне футболист тренироваться полноценно, конечно, не смог бы.
И тогда двое игроков, недавно пришедшие в "Мотор" (их разыскал и привел в команду Ростовский), более смелые, чем их товарищи по команде, написали в "Спортивные просторы" письмо. Они писали, что Ростовский может вырастить великолепного футболиста, а воспитать человека не может, что он первоклассный" тренер и никакой педагог и что пусть лучше их команда как спортивный коллектив будет похуже, по как коллектив человеческий, общественный - получше. И вообще, что делать?
Луговой сразу понял значение письма. Это был не частный случай, это был принципиальный вопрос, важный не для одного "Мотора", а для спорта вообще: в чем обязанность тренера - воспитывать чемпиона или гражданина?
Луговой послал в "Мотор" своего лучшего фельетониста. На следующий день, сообразив, что сделал ощибку, отозвал фельетониста обратно и поехал сам. Нет, это дело требовало не фельетона.
Он поговорил с авторами письма, с игроками, еще кое с кем (Ростовский от встречи уклонился) и быстро разобрался в обстановке, да и разбираться почти не пришлось - все было ясно.
В очередном номере "Спортивные просторы" опубликовали письмо двух футболистов и редакционный комментарий. Такие материалы случалось публиковать и
раньше.
Новшество заключалось в том, что журнал не высказывал на этом этапе своей позиции: в комментарии с протокольной сухостью излагались точки зрения других игроков, руководителей клуба и профсоюза, в который он входил, местных руководителей.
Одни осуждали поведение тренера категорически, другие оправдывали, третьи толкли воду в ступе, четвертые призывали к снисходительности и т. д.
Журнал предлагал читателям, в первую очередь болельщикам "Мотора", высказаться.
-Зря вы это затеяли, - неодобрительно заявил Лютов на редакционной "летучке", специально посвященной "делу "Мотора"", как его уже окрестили в редакции. - Ну, получите вы письма. И что? Ручаюсь вам -девяносто процентов болельщиков поддержат тренера, назовут авторов письма "предателями", в чем, кстати, есть доля истины, да и другие читатели выскажутся
так же.
-А вы считаете, Родион Пантелеевич, что доля истины в том, чтобы считать авторов письма предателями, все же есть? - спросил Луговой.
-Подумайте сами, - Лютов говорил со все большей горячностью. - Ростовский выискивает молодых ребят, разжигает в них искру божью, берет в прославленную на всю республику команду, оказывает доверие, день и ночь работает с ними, не жалея времени и сил, выращивает первоклассных футболистов. И как они его благодарят? Публично (с помощью нашего журнала) поливают помоями...
- Но ведь за дело! - выкрикнул кто-то.
- Что значит "за дело"? Конечно, Ростовский не святой, кто с этим спорит. Но он тренер, понимаете, тренер! Что главное в работе тренера? Добиться победы своей команды, вырастить классных мастеров кожаного мяча, подарить сборной страны таких игроков, которые, быть может, прославят нашу Родину! Вот задача тренера, и вот чем определяется его ценность как работника!
- А ценность футболиста чем определяется? - спросил Луговой.
- Ну что вы задаете такие вопросы, Александр Александрович? - пожал плечами Лютов. - Классом его игры, ясно чем.
- Нет, Родион Пантелеевич, не только этим. Хотя и этим тоже, - Луговой говорил не торопясь. - Если следовать вашей логике, то, окажись в тюрьме убийца, но гениальный игрок, его надо выпускать на поле, что, кстати, как вы знаете, случается в Америке. Почему вы не хотите понять, что сначала у нас в стране человек является гражданином, а уж потом футболистом, бухгалтером, инженером, скрипачом, заведующим отделом в журнале - да мало ли кем. Кстати, футболистом он является даже в третью очередь. Потому что, как вам известно, такой профессии у нас нет. Так вот, если плохой бухгалтер или инженер одновременно хороший футболист - еще куда ни шло, но вот если хорошим футболистом окажется плохой гражданин - это никуда не годится...
Это все слова, - махнул рукой Лютов, - красивые слова. Я не говорю, что неправильные. Правильные. Но на практике все сложней - что зна-чит плохой гражданин? Вот Ростовский...
- Плохой! - раздался голос.
- Да почему плохой? Потому что пьет, не безупречен в моральном отношении? Да он бессребреник, если хотите знать. Он все отдает спорту. Ну да, нет у него духовных запросов. Песталоцци не изучал, может, и Макаренко не читал, но свое-то прямое дело он делает великолепно. Я знаю людей, которые тоже попивают, да и таких, которые в семейной жизни не образцы, а их все считают хорошими гражданами...
Поднялся заместитель главного редактора, с места закричал еще кто-то, началась словесная перепалка.
Большинство присутствовавших осудили позицию Лютова, однако были и такие, кто считал, что не следует выносить сор из избы - печатать такой материал во всесоюзном журнале. Это роняло авторитет футбола, авторитет тренера, могло натолкнуть на склочничество молодых, чем-нибудь недовольных или обиженных. В конце концов, не все же в команде "Мотор" шли по стопам своего тренера! Можно было тихо убрать этого Ростовского или поставить на команду сильного начальника, мало ли что еще...
Луговой молча сидел, собираясь с мыслями. Намек Лютова был более чем прозрачен. Значит, он знает. Кто еще? И как он дальше намерен действовать?
Вскоре начали поступать письма. Луговой распорядился приносить их прямо к нему. И испытал чувство полного торжества.
Во-первых, подавляющее большинство писавших (а их оказалось великое множество), в том числе болельщики "Мотора", осуждали Ростовского и поддерживали молодых футболистов - авторов письма в "Спортивные просторы", во-вторых, писали не только отдельные любители футбола, а целые коллективы - комсомольские, рабочие, спортивные.
Поддержал журнал и президиум Федерации футбола СССР.
Но были и иные письма. Они шли не в журнал, а в различные высокие инстанции, и писали их не простые болельщики, а местные высокопоставленные меценаты или болельщики с весом. Лугового обвиняли в очернении действительности, чуть ли не в клевете, в поддержке склочников, затеявших все это дело лишь потому, что не удовлетворили каких-то их квартирных или автомобильных капризов, в том, что Луговой дает пищу западной реакционной пропаганде, раздувая на страницах журнала мелкие дрязги и неизбежные ошибки чуть ли не до размеров национального бедствия, и т. д. и т. п.
Один из авторов письма не выдержал нажима и отказался от своих обвинений, в команде произошел раскол, одни поддерживали Ростовского, другие восставали против него, "Мотор" проиграл три встречи подряд. Ему грозило возвращение во вторую лигу.
Любопытно вел себя в этой истории сам Ростовский. Так, словно все это его абсолютно не касалось. Он с тем же энтузиазмом и самоотдачей продолжал тренировать своих игроков - и тех, что были за него, и тех, что против. Но и пить продолжал.
А однажды, когда у "Мотора" должна была состояться встреча с московской командой и моторцы на три дня прибыли в столицу, в журнал явился посетитель. К концу рабочего дня Луговой уже укладывал бумаги в папку, когда в дверь просунулась голова Кати. Лицо ее выражало тревогу.
-Александр Александрович, к вам товарищ... Ростовский.
Она испуганно смотрела на главного редактора.
-Пригласите, - спокойно сказал Луговой, не прекращая укладывать папку.
Ростовский вошел. Это был неряшливо одетый, худой, почти лысый мужчина лет пятидесяти, со впалыми щеками и нездоровым, землистым цветом лица. Однако держался он прямо, а широкие плечи и крупные, сильные руки свидетельствовали о спортивном прошлом.
Садитесь, пожалуйста,- пригласил Луговой, не глядя на визитера. Он нажал клавишу и негромко произнес в интерфон:
- Принесите два стакана чаю, Катя, если это вас не затруднит.
Потом сел напротив Ростовского за столик, а не в свое редакторское кресло и устремил на пришедшего внимательный взгляд.
Ростовский не опустил глаз. Глаза у него были карие, молодые, в них горел странный, какой-то отчаянный, огонек. Он усмехнулся.
-Если один чай для меня, - не беспокойтесь. Я ведь, коли верить "Спортивным просторам", кроме водки, ничего не пью, и не стаканами, а литрами.
Вошла Катя, настороженно поглядывая на Ростовского. Она поставила на стол чай, сахар, печенье. Луговой некоторое время продолжал смотреть на Ростовского, потом не торопясь встал, подошел к бару, вынул оттуда бутылку коньяку и бокал и поставил перед Ростовским.
-Извините, водки не держу.
Землистые щеки Ростовского покрылись красными пятнами. Он снова усмехнулся.
Один - ноль в вашу пользу. Когда налью, пригласите корреспондентов?
Один - один, - констатировал Луговой и улыбнулся. - Ну что ж, товарищ Ростовский, слушаю вас. Вы ведь ко мне, наверное, не в футбол играть пришли? И не чай с коньяком пить, между прочим, уберите это.
Луговой так же спокойно отнес коньяк в бар, положил себе сахар и начал помешивать ложечкой.
-Вы, наверное, заметили, товарищ Луговой, - начал Ростовский, - что я не захотел с вами встретиться, когда вы к нам приезжали, что я не писал в газету и, между прочим, никуда не писал. Другие за меня писали, я их не просил. Я как делал свое дело, так и делаю и, между прочим, будут делать, не сомневайтесь. А в "Моторе" или в дворовой команде - это не важно. Коли выгонят, без дела не останусь. - Он помолчал. - Я к вам зашел, чтобы сказать, что я думаю. Да и то между прочим. Не приехали бы в Москву играть, не зашел бы. А так думаю - время есть - воздержусь один вечерок от питья и обычного дебоша в ресторане, - он опять усмехнулся, - и к вам загляну. На чаек вот...
Ростовский придвинул к себе стакан, бросил сахар и тоже начал помешивать ложечкой.
Потом прихлебнул, почмокал языком и уважительно произнес:
-Хорошо ваша пигалица заваривает. Сейчас мало кто умеет. - Неожиданно широко улыбнулся, обнажив испорченные зубы.
-Пейте на здоровье, - сказал Луговой.
Ростовский неторопливо, но не отрываясь выпил до дна весь стакан обжигающего чая, поставил на место и сказал:
-Я вот чего пришел. Ну понимаю, такое ваше журнальное дело - все эти "отклики", я имею в виду "письма читателей", вы тут сами понаписали. Неплохо, между прочим, убедительно. Даже некоторые вроде в мою защиту. Тут ясно, кто пойдет проверять? Я, что ль? Мне некогда на Сахалин или там в Алма-Ату ездить. Но неужели спортивные коллективы, команды известные сами писали? Или вы им на подпись носили? Скажите честно. Слово даю - никому не выдам. В этом кабинете
останется. Мне это для себя важно. А?
Луговой не ответил. Он молча встал, нажал клавишу.
- Да, Александр Александрович, - раздался приглушенный голос Кати. Она никогда не уходила, пока он не уйдет. Сначала Луговой воевал, просил, даже приказывал, потом смирился. И в душе был доволен, что она всегда рядом.