Он просто похаживал к валунам, присаживался за одним из них и отдыхал, бездумно поглядывая то на море, то на холмы. А когда, наконец, надоедало сидеть сложа руки - развлекался: подбрасывал охотничий нож так, чтобы он, перевернувшись в воздухе, вонзался в землю. Ведь все равно никто этою не видит. Со стороны котлована могут заметить за камнем только его голову, а со стороны моря… Там, на берегу, безлюдно. Только на дальней косе возится с сетями какой-то человек. Это, наверно, Мэмыль. Первая бригада всегда сушит сети на той косе, и отвечает у них за это дело старый Мэмыль. Ну, он на таком расстоянии и не увидит Кэнири. А если и увидит, так не узнает.
Может, на этот раз расчеты Кэнири и оправдались бы, если бы не два обстоятельства, которые он не учел.
Во-первых, у Мэмыля был бинокль. Как раз накануне приехала из Хабаровска на каникулы его дочь Тэгрынэ и в подарок отцу привезла морской бинокль тройного увеличения - правда, старинный, купленный в комиссионном магазине, но вполне исправный. Уважила дочка старика, вспомнила-таки о его давнишней мечте
Этого обстоятельства Кэнири не знал и предусмотреть, конечно, не мог.
Второе обстоятельство заключалось в том, что у старого Мэмыля был молодой, беспокойный характер, были любопытные глаза и живой интерес ко всем колхозным делам.
Это Кэнири знал, и не учел он этого только по легкомыслию своему.
В то утро Мэмыль отправился на берег пораньше: вечером бригада должна была выехата на лов, нужно было подготовить сети, привести их в полный порядок.
Прежде всего он тщательно прощупал пряжу. Она была сухая - ветер и солнце поработали добросовестно. Но на верхней бечеве недоставало нескольких берестяных поплавков - хорошо, что Мэмыль предусмотрительно захватил с собой запасные.
Старик вытащил из футляра бинокль. Поверхность моря показалась вначале совсем пустынной. Но вот 'низко - почти у самой воды - пронеслась стайка уток. Вот далеко-далеко взметнулся над водой тонкий фонтанчик. "Кит, - подумал старик. - Очень далеко. Без бинокля, наверно, и не заметил бы".
Он с сожалением опустил бинокль, застегнул футляр, - достал из своей холщевой сумки запасные поплавки и принялся за работу…
Здесь, на берегу этого холодного моря прошла почти вся его жизнь. Неспокойная это была жизнь, интересная Когда Мэмыль начнет вспоминать - заслушаешься
В другой раз я еще надеюсь рассказать кое-что из того, что слышал от старого Мэмыля. Теперь же коснусь только самого главного, без чего история со стенгазетой не была бы понятна.
Большую часть своей жизни Мэмыль был последним из бедняков. В молодости он испытал столько бед, что и половины хватило бы, наверно, чтобы десятерых навсегда лишить бодрости. Но не таков Мэмыль. Когда беседуешь с ним, можно подумать, что это счастливейший из юдей.
Он был одним из организаторов и первым председателем колхоза "Утро". Может быть, и не пришлось бы выбирать другого, если бы Мэмыль был грамотным.
Но он не умел ни писать, ни читать. Когда он был молод, дорога к грамоте была закрыта для него, как и для всей чукотской бедноты. Когда эта светлая дорога открылась - Мэмыль был слишком занят. Он помогал устанавливать советские порядки на Чукотке, боролся с шаманами и кулаками, агитировал за колхоз. Среди его многочисленных забот была и забота о ликвидации неграмотности. Но самому ему было некогда, не умел он тогда найти время для учения.
Мэмылю было трудно руководить делами колхоза. К счастью, очень скоро выросли люди, которым он мог передать руководство. Когда председателем выбрали Вамче, Мэмыль не испытал ни малейшего чувства обиды. Напротив Ведь это были отчасти плоды его собственных трудов: именно за то он и боролся, чтобы могли вырасти такие люди, как Вамче. Он сам когда-то убеждал Вамче учиться, сам командировал его з 'Анадырь на курсы.
При новом председателе колхозные дела еще быстрее пошли в гору. А старого Мэмыля и jo сих пор каждый раз избирают членом правления.
Мэмыль взялся было за учебу, стал посещать кружок ликбеза. Но из этого ничего не вышло. Все, обучавшиеся в кружке, успели уже продвинуться далеко вперед, Мэмыль решил, что ему не угнаться, и это сразу расхолодило его.
Много времени и сил уходило на работу в охотничьей бригаде: Мэмылю хотелось показать, что за время председательствования он не разучился владеть ни ружьем, ни веслами; да и вообще не такой это человек, чтобы работать вполсилы. Немало хлопот было и дома: Мэмыль рано овдовел, сам воспитывал дочку. К тому же натура у него увлекающаяся. То он все свободное время проводит над ящичком земли, над торчащими из этой земли стрелками зеленого лука, о котором раньше в нашем поселке и не слыхали; то вдруг пристрастится к резьбе по кости, к вырезыванию смешных фигурок из моржового клыка… Словом, кружок ликбеза он очень скоро бросил, а если нужно было где-нибудь поставить свою подпись, - срисовывал ее со спичечной коробки.
Этот способ он придумал еще тогда, когда был председателем. Попросил дочку поразборчивее написать на чистой стороне спичечной коробки слово "Мэмыль" и, когда должен был расписаться, - ставил перед собой коробочку и тщательно срисовывал с нее свое имя.
Я понимаю, что после всего сказанного читателю нелегко будет поверить в то, что Мэмыль храйит в своей голове содержание доброго десятка романов, доброй сотни рассказов и повестей. Я понимаю, что это не очень правдоподобно, но ничего не могу поделать, потому что взял себе за твердое правило писать о своих земляках только чистую правду, как бы она ни была удивительна.
С тех пор, как Тэгрынэ научилась читать, она привыкла пересказывать отцу содержание каждой прочитанной книжки, каждой страницы из учебника. Вначале Мэмыль завел такой порядок, чтобы следить за школьными занятиями дочки. Но потом он так полюбил ее пересказы, как любит книги самый завзятый книгочей. Во всем нашем поселке, если, конечно, не считать школьных учителей, нет ни одного человека, который помнил бы столько всяких, описанных в книжках, историй, Сколько их помнит Мэмыль. Его смело можно было бы назвать начитанным, если бы не тот печальный факт, что он не знал ни одной буквы. Такой это редкостный человек - наш Мэмыль
Вот, значит, вынул старик из сумки запасные поплавки и взялся за починку сетей. Приладил три берестяных поплавка, а прилаживая четвертый, выронил его, и поплавок покатился к морю. Старик догнал его уже у самой воды. Возвращаясь, окинул глазами берег и разглядел какого-то человека, сидящего возле валуна.
Кто ж это может быть? Мэмыль поднес к глазам бинокль и узнал Кэнири. Правильно, неподалеку от этих валунов бригада Кымына должна строить новый ледник. Но почему же лодырь Кэнири сидит, сложа руки, и поплевывает, вместо того, чтобы работать? Может, у них сейчас перекур? Тогда почему Кэнири сидит один, где все остальные?
Кэнири вскоре поднялся и лениво побрел по направлению к котловану, а мысли Мэмыля потекли по новому руслу. Он думал о том, что завтра, когда Тэгрынэ еще будет спать, надо съездить наловить свежей рыбки, чтобы побаловать хабаровскую студентку. У них там, в Амуре, нет, 'наверно, такой нельмы, какая в Чукотском море водится. Если попадется хорошая нельма, надо будет Гэмауге с Ин-рыном в гости позвать.
Закрепив поплавки, Мэмыль проверил нижнюю бечеву и убедился, что в двух местах оборвались грузила. Он пошел вдоль берега, подбирая подходящие для грузил камешки, и заметил, что возле валуна снооза сидит какой-то человек. И опять, поглядев в бинокль, старик узнал Кэнири.
Через некоторое время это повторилось в третий раз, еще через час - в четвертый, потом - в пятый..
Что же там делает этот лодырь? Его поведение могло бы, конечно, объясняться самыми естественными причинами, но Мэмыль ясно видел, что в данном случае эти причины отсутствуют: Кэнири то сидел, играя охотничьим ножом, то валялся на траве, курил… И Мэмыль начал догадываться, какую нехитрую штуку придумал на этот раз Кэнири, чтобы увильнуть от работы. От возмущения старик даже погрозил в его сторону кулаком: "Ну, подожди, чертов обманщик Мы тебя отучим от этих фокусов"
Разные это люди - Мэмыль и Кэнири, во всем непохожи они друг на друга. Но больше, чем во внешности и в характере, сказывается это несходство в том, как каждый из них относится к новой жизни.
Для Мэмыля новая жизнь - это колхоз "Утро" и большая советская Родина, это дочь Тэгрынэ, которая учится в институте, это Вамче, Унпэнэр, сотни других сыновей Чукотки, судьба которых так не похожа на судьбу их отцов; это его собственная счастливая старость. Ведь если бы жизнь не пошла по-новому, давно уже пришлось бы, наверно, Мэ-мылю распрощаться с нею, как это сделал когда-то его больной отец, как это делали многие заброшенные старики в бедняцких семьях. Теперь молодежь даже не верит, когда рассказываешь о жестоком обычае "добровольной смерти"… Тэгрынэ говорит, что Мэмыль должен жить, пока не появятся дети у ее будущих детей. Надо думать, это будет нескоро - ведь Тэгрынэ еще не замужем. Впрочем, за этим дело не станет, Мэмыль не хуже самой Тэгрынэ понимает чьими детьми будут его внуки: они будут детьми Инрына - сына резчика Гэмауге. Но дожидаться правнуков?.. Что ж, Мэмыль непрочь. Оттуда, где славно живется, никто не торопится уходить.
Кэнири тоже любит новую жизнь. Но во-первых, ь он не знает старой, прежней жизни, ему труднее сравнивать. А во-вторых, в. новом ему больше всего нравится то, что вовсе не является самым главным. Он любит целые вечера просиживать в клубе за шашками, любит пофрантить. "Даже в кино, - говорит Мэмыль, - Кэнири видит совсем не то, что надо. На какое ухо шляпу надвигать - это его в каждой картине больше всего интересует".
Не раз пытался Мэмыль повлиять на Кэнири, пробудить в нем интерес к колхозным делам. И шуткой пытался действовать, и уговорами, и критикой, и примеры приводил, - все это разбивалось о непреодолимое легкомыслие Кэнири. Не сумел повлиять на ленивца и строгий, требовательный Вамче. Многого сумел добиться Вамче - такого, чего не удавалось добиться Мэмылю. А сделать из Кэнири хорошего колхозника не удалось и ему.
Кэнири старался пореже встречаться с Мэмылем, злился на него и за глаза называл "Кривым пальцем". Действительно, у старцка на правой руке указательный палец поврежден, не разгибается. И когда, разговаривая, старик подкреплял свои слова движением правой руки, Кэнири казалось, будто какая-то хищная птица то отлетает, то налетает, нацеливаясь своим кривым клювом прямо на Кэнири. Но такое впечатление создавалось почему-то только у него. Все остальные очень любят старого Мэмыля, а слушать его рассказы готовы хоть целую ночь напролет.
В тот вечер, когда Кэнири, вернувшись с постройки ледника, наивно радовался тому, как ловко он перехитрил всю бригаду, Мэмыль расспросил Кымына и окончательно убедился в правильности своей догадки. Весь следующий день он раздумывал над тем, как проучить бездельника Кэнири.
Рассказать Вамче? У Вамче и без того немало хлопот. Выступить на собрании? Когда еще будет собрание Вызвать Кэнири на заседание правления? Сколько раз уже вызывали его, стыдили, ругали, а тшку все равно никакого
Так родилась у Мэмыля мысль написать о Кэнири в стенгазету. Это сред&ъо еще не было испробовано. Он посоветовался со своим приятелем Гэмауге и пошел к Гоному. "Хорошо, - сказал Гоном, - приходи сегодня вечером в школу. Мы как раз очередной номер будем заканчивать. Там и Эй-нес будет, и Ринтувги - вся редколлегия".
В школе, в одном из классов Мэмыль отыскал их, усердно трудившихся над стенгазетой. Большой лист белой бумаги, лежавший на хемном полу, показался Мэмылю похожим на льдину, плывущую по морю, а члены редколлегии, ползающие на животах возле листа, показались тюленями, вылезающими на эту льдину из воды.
Эйнес четким почерком выводил текст заметок, Гоном, не щадя цветной туши, писал заголовки, а Ринтувги наклеивал картинки, вырезанные из иллюстрированных журналов. Ринтувги был особенно рад приходу Мэмыля, так как появился повод прервать непривычный и очень утомительный труд: человеку, привыкшему орудовать веслами и ружьем, нелегко приспособиться к ножницам и кисточке. Ринтувги так старался не измазать клеем газету, не налепить какую-нибудь картинку вкось, что у него даже пот выступил на лбу.
Мэмыль рассказал о проделках Кэнири и добавил:
- Написать об этом я не смогу. Заметку вы сами составьте. А вот нарисовать я, пожалуй, попробовал бы.
Его усадили за одну из парт, дали бумагу, несколько карандашей, резинку, а сами снова расплакались на полу. Но вскоре Мэмыль убедился, что рисование и резьба по кости - это совсем разные вещи. Прежде он считал, что рисовать гораздо легче: тут можно стереть, если что не так, - на то ведь и существует резинка. А уж если резцом не там проведешь, где надо - никакие резинки не помогут… Но здесь Мэмыля подстерегали другие трудности. То у него ломался карандаш, то совсем, казалось бы, легкий штрих насквозь прорезал плотную бумагу. Даже если бумага оставалась целой, - линии получались такие, что резинка оказывалась бессильной.
Испортив с десяток листов бумаги, Мэмыль все- таки приспособился к этому не в меру нежному материалу. Меньше чем через час карикатура была уже почти готова. Старик так увлекся работой, что не заметил, как Эйнес, Гоном и Ринтувги подошли к нему. Он поднял голову только тогда, когда услышал, как они рассмеялись, посмотрев на его рисунок.
- Замечательно - воскликнул Эйнес. - Да у тебя, дядя Мэмыль, настоящий талант В этот же номер дадим. Ура, товарищи, у нас теперь собственный Кукрыниксы имеется
Старый Мэмыль ничего не знал о Кукрыниксах, но понял, что это, должно быть, очень лестное сравнение.
Такова история карикатуры, которая по утверждению Гонома является "конкретной критикой", а по утверждению Кэнири - "оскорблением и клеветой". Но кому-кому, а уж самому-то Кэнири хорошо известно, что это вовсе ие клевета, а частей шая правда. Однако от этого сознания ему нисколько не легче. Он смотрит на экран и ничего не может понять. Ему сейчас не до "Кубанских казаков", не до кино…
"Откуда они могли узнать? - думает он. - Кымын ничего как будто и не подозревал. Даже сам хотел отпустить с работы. И другие тоже ничего не подозревали. Сочувствовали, всякие средства советовали".
Кэнири понимает: чем большее сочувствие вызвал он тогда у товарищей по бригаде, тем суровее осудят они его теперь, когда вскрылась правда.
"Откуда же все-таки они узнали? Сам Стенкор ничего не видел, его там не было. Там вообще никого не было, кроме "Кривого пальца". Может быть, "Кривой палец" все-таки разглядел его? Конечно, это он, старый черт, больше некому Разглядел и рассказал Стенкору. А тот нарисовал".
Первую часть фильма уже прокрутили, и Кэнири, воспользовавшись минутным перерывом, пробирается к выходу: не такое у него настроение, чтобы сидеть в кино. Чей-то голос кричит вдогонку:
- Что, Кэнири, опять к валунам побежал? Дружный хохот покрывает эти слова. Неужели все они уже успели прочесть стенгазету? Кэнири, конечно, не отвечает насмешникам, но громко говорит дежурному:
- Открой, пожалуйста, библиотеку. Я там шляпу оставил.
Вдвоем они входят в библиотеку. Шляпа, действительно, висит на гвозде - Кэнири забыл ее, когда выходил вслед за Гономом. Он берет ее, но по дороге к двери против собственного желания останавливается у стенгазеты, снова рассматривает карикатуру и перечитывает помещенную под карикатурой заметку.
Вот этот большой серовато-зеленый камень. Возле него сидит толстый, смешной человечек с двумя головами. Одна повернута в сторону камня, доходящего почти до подбородка. На лице выражение мучительной боли. Другая голова немного пригнута и прячется за камнем; с противоположной стороны ее не должно быть видно. По лицу расплылась самодовольная улыбка. Сколько уморительного напряжения вложил художник в страдальческую гримасу И в то же время какими-то, едва уловимыми, штрихами он подчеркнул, что страдания эти - напускные. А в улыбке - сколько самодовольства, какая уверенность в силе своей хитрости И эта уверенность тем более смешна, что обман уже раскрыт перед читателем, хитрость уже разоблачена.
По мнению Кэнири этот толстый человечек нисколько на него не похож. А все говорят почему-то, что - "вылитый Кэнири". Сразу почему-то узнали.
Заметка, помещенная под карикатурой, написана Гономом. В ней нет уже никаких шуток. Называется она "Позор симулянту".
"На постройке ледника, - сказано в заметке, - вся бригада Кымына работала по-стахановски. Особенно высокую сознательность проявил, несмотря на свой преклонный возраст, охотник Онна, а также молодой моторист Инрын. Они, а также сам бригадир всем показывали пример в работе, и все активно следовали этому примеру. Только один не следовал.
Он не хотел работать, а хотел чужими руками жар загребать. Пока другие работали, он все время нарушал труддисциплину и бегал к валунам. А бегать ему совсем не надо было. Он там прохлаждался и издевался в душе над товарищами, которые в это время работали, не жалея сил. Факты показали, что он это делал без всякой надобности, а только для того, чтобы не работать и симулировать. Такому позорному явлению должен быть положен решительный конец".
Кэнири прочитывает до этого "решительного конца" и даже зубами скрипит с досады. Но, покосившись на дежурного по клубу, улыбается и, напевая, выходит. Впрочем, он сразу же перестает улыбаться и напевать, как только чуточку отходит от дежурного.
Солнце ярким светом заливает песчаную косу, на которой раскинулся поселок. Жарко. Ветерок, правда, чувствуется, но он дует с южной стороны и почти не приносит прохлады. Через косу, прямо над поселком пролетают стаи уток. Но - странное дело - даже тогда, когда они летят совсем низко, никто не стреляет. Лишь изредка метко брошенная пятихвостка со свистом взлетает в воздух, и птица, опутанная ею, камнем падает на землю.
Стрелять нельзя, особенно - при южном ветре: в море, на одном из островков, расположенных неподалеку от поселка, обнаружено лежбище моржей, ветер может донести до них звук выстрела. В поселке точат копья и на сверкающие холодным блеском острия надевают кожаные чехлы.
На байдарах меняют обтяжку. Вдоль берега, и там, и здесь кто-нибудь занимается этим делом - каждая бригада обтягивает свою байдару новой кожей.
Старый Мэмыль возвращается с сопки, со своего наблюдательного пункта. Оттуда он наблюдал за лежбищем. Голова его обнажена, на груди - морской бинокль. Пот светлыми бусинками блестит на лбу старика, тоненькими ручейками стекает по морщинам лица.
Первый привал Мэмыль делал возле байдары молодежной бригады. Там работали Ринтувги и сам бригадир - Унпэнэр, сын Гэмалькота. Мэмыль потолковал с ними, рассказал о том, что делается на лежбище моржей. Рассказал с такими подробностями, какие могут быть оценены только настоящими охотниками. Унпэнэр и Ринтувги - настоящие охотники, они оценили.
Мэмыль прошел еще шагов триста и теперь присаживается на песок рядом с байдарой бригады Кымына. Здесь работает Кэнири.
- Здравствуй, Кэнири. - г- Здравствуй.
- Что ж это ты один работаешь? Одному несподручно.
- Бригадир мне Инрына в помощники дал. Только у него шило совсем тупое. Я его послал наточить как следует.