– Раздевайтесь. Давайте ваше пальто,– Зоя подхватила пальто пожилого мужчины и повесила его на вбитый во входную дверь гвоздь. Пожилой человек разулся и прошел к стоящему в противоположной стороне комнаты пианино, пока Зоя снимала с себя верхнюю одежду.
– Играете?– обратился он к Зое.
– Конечно! Каждый вечер! Развлекаю себя Чайковским, – сказала она, стоя у зеркала и причесывая свои длинные светлые волосы,– могу потом сыграть вам что-нибудь. Что захотите.
– Вы просто молодец, Зоинька, восхищаюсь вашей любовью к музыке и ко всему прекрасному. Едва ли сейчас встретишь столь увлеченного молодого человека, как вы. Причем искренне, полностью, без остатка. Для вас и подобных вам великие композиторы создавали свои произведения,– стоя у открытого пианино и рассматривая комнату, говорил пожилой человек в старом, темно-зеленом вязаном свитере.
– Присаживайтесь на диван, у меня для вас сюрприз,– сказала Зоя, надев домашние тапочки и подойдя к проигрывателю,– Рикардо Дриго, "Талисман",– с детской радостью показала она купленную недавно пластинку.
– Покажите-ка,– присев на небольшой, обтянутый синей тканью диван с давно протертыми подлокотниками, сказал Игорь Станиславович. Зоя протянула ему пластинку, и он с интересом взял ее в руки, черную с красной бумажной серединкой,– Какая старая, где же вы ее достали?
– Купила у одного знакомого коллекционера. Два месяца упрашивала его продать мне эту редкость, отдала даже несколько открыток с изображением Марики Безобразовой тысяча девятьсот тридцать седьмого года, купленные когда-то по переписке у престарелого антиквара. И теперь каждый вечер в моей комнате старый проигрыватель воспроизводит легкие, романтические звуки музыки Дриго,– с улыбкой на лице сказала она. Зоино настроение было как никогда хорошее, хотелось шутить, смеяться и радоваться жизни,– могу дать вам ее послушать,– предложила она.
– Интересно. Возьму на недельку, спасибо,– он вертел ее в руках, разглядывая с обеих сторон.
– Я буду готовить нам с вами чай, а вы пока рассказывайте, как ваши дела,– подойдя к маленькой плитке, она включила электрическую конфорку и поставила на нее чайник. В деревянном шкафчике со стеклянными дверцами, висевшем рядом с плиткой, стоял чайный сервиз, расписанный золотом и несколько, с таким же узором, тарелок.
– Да что вам рассказать, Зоинька. Какие у меня могут быть новости, служу в театре, воюю с бездельниками, а они со мной. Кому теперь нужна дисциплина, приходят заниматься с похмелья, курят без конца, разве это балет. Это Зоинька – балаган,– рассказывал он и рассматривал развешанные на стенах фотографии известных танцовщиков. Несколько афиш местного театра оперы и балета украсили собой стену у входной двери,– про себя расскажите, как вы поживаете? Как настроение?
– Нормально. У меня все в порядке,– сказала Зоя, поставив две пустые чайные чашки с блюдцами на маленький деревянный столик у дивана, украшенный белой кружевной салфеткой.– Тружусь в больнице, будь она неладна, никаких нет уже сил и желания, но делать нечего, хожу, ставлю уколы, капельницы и делаю вид, что все это мне нравится.
– Да уж, Зоинька, такой вы человек. Приносите пользу людям, заботитесь о них, совсем никому не нужных,– рассуждал он с грустью в глазах. Игорь Станиславович когда-то, еще во времена своей молодости был женат, но, прожив десять лет в браке, развелся и с тех пор жил один в небольшой однокомнатной квартире рядом с театром, в котором прослужил всю свою жизнь.
– Согласна, никому они не нужны, больные и обезумевшие,– сказала Зоя, выкладывая в миниатюрную хрустальную вазу вишневое варенье,– сдают даже здоровых, такое сейчас время. Я стараюсь не думать обо всем этом, абстрагироваться, но иногда хочется криком кричать от того, что делают люди, да только никто эти крики не услышит.
– Гнилые люди, Зоинька, совершают гнилые поступки, зародившиеся в их искалеченном плотскими мыслями мозгу.
– Это точно,– согласилась она, поставив на стол вазу с вареньем. Протянув руку и дернув за короткую металлическую цепочку с шариком на конце, Зоя включила торшер, стоявший рядом с диваном, и отошла к проигрывателю,– сейчас будем пить чай, черный, с имбирем, согреемся с мороза. А чтобы было веселей, послушаем пластинку, которую я вам показывала,– Зоя включила старый проигрыватель, и тихо, еле слышно, музыка Дриго растеклась по комнате.
– Это было бы здорово. Очень я люблю к вам приходить. Мне ваша комната всегда напоминала гримерку в театре. Так же все обклеено афишами, фотографиями, разными картинками. Мы раньше любили собираться в чьей-нибудь гримерке после спектакля, включить музыку, выпить чаю, а чаще и напитки гораздо крепче. Выпьем, посмеемся, обсудим все. Время было золотое. Молодое,– погрузившись в воспоминания, с улыбкой сказал Игорь Станиславович,– вот и у вас, все как в театре.
– Ага,– взяв в руки вскипевший чайник и присев к столу, сказала Зоя,– у меня тут свой театр, репетирую утром, потом вечером у станка, слава Богу комната большая, есть где заниматься, только спектакли пока не провожу. Жду, когда пригласят в театр. Я им покажу, как нужно танцевать,– игриво, с улыбкой на лице сказала Зоя.
– Тут вы правы, дорогая моя, многим в нашем театре не помешало бы учиться у вас, а некоторым уже и учиться бесполезно, лучше заняться чем-нибудь другим.
– Ну, рассказывайте,– наполняя чашки, сказала Зоя.
– Что вам рассказать, дорогая моя,– спросил Игорь Станиславович.
– Вы поговорили насчет меня с Зориным?
– Я поговорил, да.
– И что?– ей так не терпелось узнать результат, что каждая секунда казалась сейчас настоящей пыткой. Игорь Станиславович обещал поговорить с художественным руководителем театра оперы и балета Зориным о Зое и договориться о просмотре.
– Как я и предполагал, Зорин сказал, что театру сейчас не требуются балерины, штат и так переполнен.
– Ну как же так,– возмутилась Зоя,– почему он не хочет просто посмотреть меня, это же ничего не значит!
– Я просил, но вы же знаете, что меня там уже никто не слушает. Я разговаривал с Зориным, рассказывал, как для вас это важно, что вы отлично танцуете, просил посмотреть вас, но он меня не услышал. Зоинька, Бог с ними, у меня есть для вас отличное предложение, через месяц в доме культуры железнодорожников организуется концерт, вы не хотели бы сыграть там что-нибудь из Чайковского или Рахманинова, что угодно, на ваш вкус,– он пытался подобрать слова, интонацию, даже придумал этот концерт, только бы она не расстраивалась.
– Какой концерт,– крикнула Зоя, и по ее щекам вдруг потекли слезы, она смотрела ему в глаза так душераздирающе печально, с таким трагизмом, что старый и уже практически никому не нужный педагог классического танца закрыл лицо рукой,– вы тоже списали меня, сознайтесь! Скажите же, наконец, правду. Чтобы я уже не надеялась, не занималась, не думала,– в который раз он говорит ей, что ничего не получится, точнее, намекает, когда она столько лет ждет другого ответа, единственного и самого для нее важного.
– Я прошу вас, Зоинька,– он взял ее руку и поднес к своим губам,– это же не конец жизни.
– Вот это уже конец, понимаете! Самый настоящий конец! Я и тогда, в семнадцать лет, понимала, что это конец, но постоянно упрашивала себя работать и не верить в это. И работала и верила, искренне верила, правда, что все получится, надо только заниматься. Занималась. Вы столько в меня за эти годы вложили, зная, что это уже не имеет никакого смысла. Да?– она захлебывалась от собственных слез и задыхалась от слов, которые боялась произносить вслух. Боялась в это поверить.
– Неправда! Я занимался, потому что верил в то, что вы восстановитесь и выйдите на сцену. Мы разучили с вами все классические балеты, но я теперь ничего не могу сделать. Простите меня,– тихо сказал старый, седой танцовщик. Конечно, он знал, что она никогда не выйдет на сцену, ведь хромых балерин не бывает. И пятнадцать лет надеялся на то, что эта маленькая и упрямая девушка забудет о своей мечте.– И посмотрите правде в глаза,– закончил он. Повисла тишина, каждый спрятался в свои мысли и не находил тех слов, которые были бы сейчас уместны.
– Ладно, что теперь сделаешь,– Зоя встала, и выключила проигрыватель,– у меня просто нет запасного плана, понимаете, я не нашла для себя другую жизнь, мне ничего больше не интересно. Кроме мечты, у меня ничего не осталось, да ничего и не было,– Зоя стояла у задернутого шторами окна.– Я исключила из своей жизни любовь, считая, что меня это отвлекает, друзья сами собой пропали. Я чувствовала, что многие жалели меня, поддерживали, а на самом деле считали сумасшедшей. Никого не осталось. Сегодня я видела Данилу, он ждал меня у диспансера.
– Он вернулся?– удивленно спросил старик.
– Да, вернулся. Я не могу сказать, что не была рада этой встрече. Рада, даже очень, но одернула себя, не хочу портить ему жизнь. Что это вообще такое-жизнь? Как ее надо жить? Вот все говорят, живите в согласии с собой, я жила, и что? У меня ничего нет, все растрачено,– она села на пол, рядом со стариком и стала говорить ему практически на ухо,– не знаю, говорила вам или нет, но я никогда не видела себя в зрелом возрасте, странно, правда? Люди мечтают о семье, о детях, а я не вижу этого, я даже себя не вижу лет в сорок. Почему так? Вы не знаете?
– Я не знаю. У меня ведь тоже всего этого нет, театр – вот моя семья. Мне уже за семьдесят, и не скрою, я часто думаю о смерти.
– А у меня и театра нет и выхода нет.
– Выход всегда есть, просто не всегда есть силы его искать,– сказал он с сожалением в голосе.– Как вам мое предложение насчет концерта в доме культуры?
– Спасибо. Но я не смогу,– ответила Зоя, подойдя к стене. Медленно, одну за другой, она начала снимать пожелтевшие изображения известных балерин. Откалывая от стены кнопки, она стопочкой складывала фотографии на пианино,– как вы думаете, что мне теперь делать со всем этим? Ведь чудо уже точно никогда не произойдет, и глупо продолжать на это надеться.
– Уберите куда-нибудь, без них и вправду лучше. Вы только не отчаивайтесь, может, вам устроиться в театр кем-нибудь, можно в хозяйственную часть, костюмером, например? Как вам? Я мог бы договориться.
– Не стоит. Я видела себя в этом заведении в другом качестве, иного мне не надо,– Игорь Станиславович подошел к Зое и обнял сзади ее за плечи,– Мы с вами обязательно придумаем что-нибудь, вы только держитесь. Хотя все это такая несправедливость. Я пойду, вы не возражаете? Уже поздно.– Зоя повернулась к гостю лицом и тихо ответила:
– Конечно, идите. Конечно,– Игорь Станиславович надел свое старое, изношенное пальто, черные, изъеденные солью ботинки и, собираясь выходить, откинул крючок и открыл дверь комнаты.
– Я теперь сама пойду,– вдруг кинула ему Зоя.
– Куда?– застыв в двери, спросил старик.
– К Зорину.
– Как знаете,– ответил Игорь Станиславович и закрыл дверь. На минуту ему показалось, что она и вправду не в себе, ведь ей уже не семнадцать лет, чтобы не понимать элементарных вещей.
Выйдя из дома, он медленно побрел по улице, думая о Зое. Как она будет жить, одинокая, несчастная и неспособная выбраться из своих иллюзий. Город был пустой и серый, ночь разогнала людей по домам, и только он долго шел одиноко, ссутулившись, как неудачная копия самого себя. Проходя вдоль гигантского серого, растянувшегося на всю улицу здания диспансера с решетчатыми окнами, он увидел у ворот старушку, стоящую с протянутой рукой. Это показалось ему странным, просить милостыню в такой поздний час, да еще и в таком месте, но, подойдя ближе, высыпал в ее ладонь всю мелочь, что скопилась в кармане его старого, залатанного пальто. Старушка поклонилась ему, продолжая стоять в той же позе.
Гвоздь. Вон отсюда. По пятьдесят. Алло. Веселюсь
Распахнув шторы на окне и провожая взглядом своего учителя, Зоя еще долго стояла и смотрела во двор. Мысли о том, что она обманывала себя столько времени, не оставляли ее. Неужели все ушло? Слез больше не было, только мысли о том, что будет. Взяв с подоконника тяжелую хрустальную вазу, она со всего размаху запустила ее в огромное на полстены зеркало у станка, в эту же секунду оно с грохотом посыпалось на пол. На его месте зияла старая кирпичная кладка, голая, как кость, торчавшая из тела. Через минуту Зоя вбивала в стену гвоздь, что есть силы она лупила по шляпке, то попадая, то промахиваясь. Закончив и кинув молоток в сторону, она отошла к противоположной стене, посмотрела на свое творение и, достав из шкафа старую фотографию, на которой она с улыбкой позирует в пуантах и балетной пачке, наколола ее на только что вбитый гвоздь. "Вот это совсем другое дело!"– подумала Зоя и принялась срывать со стен оставшиеся картины, фотографии, журнальные вырезки. На всех этих изображениях должна была быть она. Достав свои истрепанные пуанты, она отрезала ножницами ленточки и бросила все в кучу только что разбитого зеркала. "Теперь это мои белые тапочки",– сказала она и села на пол. У двери слышался какой-то шум, потом раздался громкий, продолжительный стук. "Эй, ты что там творишь?"– загудело по ту сторону. "Ты слышишь? Или померла?"– не унимаясь, кричал мужчина.Зоя нехотя встала, подошла к двери и распахнула ее. Через секунду перед девушкой предстал высокий мужчина в темной растянутой футболке с надписью "MERGE". Явно нетрезвый, он, ухватившись за дверь, смотрел на Зою серьезным, пристальным взглядом.
– Что ты творишь?– спросил ворвавшийся в ее переживания человек.
– Разбила зеркало,– растерянно ответила Зоя.
– Понятно,– покачиваясь, сказал мужчина и, чуть отодвинув ее, вошел в комнату. – Ты что тут затеяла? Ремонт что ли?– продолжил он, осматривая своим пьяным взглядом разгром, учиненный Зоей только что.
– Что вам надо?– резко спросила Зоя незнакомца.
– Мне? Ничего. Ты шумишь тут и мешаешь нам. Тоже мне, фифа,– он наклонился и поднял с пола старую, пожелтевшую фотографию Агриппины Вагановой,– открытки собираешь что ли?– сказал он, рассматривая еще несколько фотографий и открыток.
– Собираю! Не ваше дело! Дайте сюда и выйдите из моей комнаты,– Зоя подошла к нему и выхватила из рук поднятые им изображения.
– Э, ты что?– оскорбившись, ответил незваный гость,– не бузи давай, поняла? Выхватывает она, кому нужна такая дрянь,– засмеявшись, сказал мужчина.
– Выйдите, не мешайте мне, пожалуйста, я занята,– спокойно попросила его Зоя, подойдя к входной двери. Гость же, проигнорировав ее просьбу, прошел к пианино и открыл его.
– Играешь? Играешь. Я каждый вечер слушаю твои концерты, думал, что это у тебя магнитофон, а ты, оказывается, ученая.– Он начал беспорядочно нажимать на клавиши, уставившись на Зою, продолжавшую стоять у входа,– сыграй мне что-нибудь.
Устав терпеть издевательства ночного гостя, Зоя быстро подошла к инструменту и резко захлопнула его, так что гость едва успел убрать пальцы.
– Вон отсюда!– крикнула она, оттолкнув мужчину рукой от пианино,– пошел вон!
– Успокойся! Ты! Балерина! А то я тебя сейчас толкну,– мужчина сел на корточки и продолжил рассматривать валявшиеся повсюду изображения и статьи. Зоя же, не зная, что делать, стояла у инструмента и молчала. В какую-то секунду она даже хотела уйти сама, но потом поняла, что на улице ночь и идти ей некуда.
– Я давно за тобой наблюдаю, все думаю, что ты такое за человек. Не поздороваешься, шмыг в свою комнату и сидишь тут. И только слышишь, мелодии да трели всякие из твоей комнаты доносятся. Я знал, что ты ненормальная. Вот теперь еще раз в этом убедился. Нормальная не будет громить свою комнату, тебе так не кажется?– он встал и вопросительно посмотрел на Зою.
– Это не ваше дело,– спокойно сказала она,– что вам надо от меня?
– Мне? От тебя? Да на кой черт ты мне сдалась-то,– подойдя к Зое вплотную и прижав ее своим телом к пианино, сказал мужчина,– меня Женя зовут, запомни,– добавил он и провел своей рукой по ее голове. Зоя всеми своими силами оттолкнула его и отбежала к двери.
– Хватит. Выйдите, мне завтра рано вставать на работу.
– Хорошо, я уйду,– улыбнувшись, согласился мужчина,– но только если ты выпьешь со мной.
– Я не пью,– громко сказала Зоя.
– Зря. Иногда полезно. Может, поэтому ты такая чокнутая. Надо знать, что пить, сколько и с кем,– он подошел к Зое и, стоя на пороге, шепнул,– я сейчас приду, а если закроешь дверь, выломаю. Нас тут много, помогут, не переживай,– он вышел из комнаты и пошел в свою, которая была рядом. На кухне, как всегда шумела компания, голоса, перекрикивая друг друга, возмущенно что-то обсуждали. Все было серым, грязным, отвалившиеся частями обои, висевшие гирляндами через весь коридор электрические провода, старое пианино, заваленное тряпками, рваной обувью, книгами. Квартира утопала в безразличии, черствости, разрухе чувств и достоинства. Люди жили в каждом углу, в кладовке, в ванной, бесконечные встречи и проводы, никто не знал, сколько человек здесь проживает. Иногда, пьяные и уставшие от споров, дебоша, празднований и поминаний, свалившись кто где, обессилев, компания затихала, вдруг наступала тишина. В такой момент, валяясь в кровати и мучаясь от бессонницы, Зоя слышала, как на кухне из крана капает вода. С двадцати лет она жила в этой квартире, и все эти годы вода бесконечным потоком, по каплям, бежала и бежала, как песок из песочных часов, как будто отмеряя чье-то время.
Зоя вошла в комнату и прикрыла дверь, в надежде, что этот пьяный незнакомец оставит наконец-то ее в покое. Она подошла к окну и стала смотреть на падающий снег. Мысли снова вернулись к ней, чем теперь жить, о чем мечтать, во что верить. Для чего все это. Балет, величественный, родной, столь ею любимый, сегодня стал окончательно недосягаем. Ее глаза снова стали наполняться слезами, лицо заблестело, всхлипывая и вздыхая, она оплакивала тридцать два года своей жизни.
– Тук, тук, тук,– неожиданно раздавшийся голос вырвал ее из навалившихся душевных терзаний,– заждались?– в двери стоял все тот же мужчина с бутылкой коньяка в руках. Зоя повернулась, вытирая слезы с лица.
– Что опять,– устало, сказала она.
– Что значит, что? Пришел, как и говорил. Доставай бокалы, будем пить коньяк,– мужчина вошел в комнату и поставил бутылку на пианино,– ты что, плачешь что ли? Из-за зеркала?– он подошел к ней, рассматривая ее лицо.
– Я собираюсь спать, так что идите и пейте его с кем-нибудь другим.
– С другими я уже выпил, было как-то невкусно, теперь хочу выпить с тобой.
– Что же это такое,– тихо, как будто про себя сказала Зоя. Мужчина открыл дверцу шкафа и уставился, разглядывая его содержимое.
– Откуда у тебя столько пластинок? Ты музыкантша что ли?
– Что вы там ищете?– возмущенно спросила она.
– Я ищу бокалы,– ответил он, доставая большой альбом с пластинками.
– Прекратите лазить по моим вещам!– Зоя захлопнула дверцу и, открыв соседнюю, достала оттуда два бокала,– я сама достану. Вижу, вы решили окончательно меня доконать своим хамством.
– Хватит, что ты мелешь,– наливая коньяк, он рассматривал не сорванные еще открытки с изображением балерин,– давай, выпьем по пятьдесят,– сказал он, протягивая Зое бокал.
– Черт с вами.
– Пьем за меня, так как если бы я сегодня к тебе не зашел, то мы бы так и не познакомились,– громко продекламировал он
– Обошлась бы и без этого знакомства,– держа в руках бокал, ответила Зоя и удалилась от своего гостя в другой конец комнаты.