Не понимаю до сих пор, почему я вдруг расчувствовался так и повторил:
- Он страшно в тебя влюблен.
- А ты?
- Что я?
- А ты влюблен в меня? - горячим шепотом спросила Юлька. И заглянула мне в глаза, как цыганка.
Вот тут я действительно замялся, говоря:
- Как тебе сказать…
- Ну, раз не знаешь, как сказать, лучше не говори, - попросила Юлька и положила свою маленькую теплую ладонь на запястье моей руки. - Ты лучше что-нибудь еще расскажи о своей работе…
Я не знал, что ей можно рассказать, что ее может заинтересовать. И мне совсем не хотелось рассказывать. Не хотелось окончательно обрывать ту трепетную связь, что возникла между нами, когда она спросила, не влюблен ли я в нее. И зачем я произнес эти глупые слова: "Как тебе сказать"?
Эти слова охладили ее. Это я заметил. Но я не знал, как поправить дело, как вернуть ее прежнее настроение. И в то же время я чувствовал, что все равно не смог бы иначе ответить на ее вопрос.
- Это, видишь ли, не такая простая вещь, - сказал я.
- Что не простая вещь?
- Ну, вообще все.
- Ты странный, - еще теснее прижалась она ко мне. - Ты странный, очень странный. Ты о чем-то думаешь и не решаешься сказать. Ты скажи…
- Я ни о чем не думаю…
- Совсем, совсем ни о чем?
- Ни о чем.
- Странно, - улыбнулась она. - А я всегда о чем-нибудь думаю…
- Тогда лучше ты скажи: о чем ты сама сейчас думаешь?
- Пожалуйста, - засмеялась она. - Я думаю о том, что ты думаешь сейчас обо мне: "Вот какая нахальная девушка, первый раз меня встретила и уже уселась рядом под одним френчем, как влюбленная, и расспрашивает, влюблен ли я в нее". Ну, скажи откровенно: ведь правда ты так думаешь?
- Нет, нисколько, - запротестовал я. - Мне это и в голову не приходило…
- А я не первый раз тебя встретила, - как бы оправдывалась она. - Я еще зимой хотела познакомиться с вами - с тобой и с Малышевым. Я всегда любила дружить больше с ребятами, чем с девушками. Но вы почему-то нигде не бываете. У вас много работы?
- Много.
- Зато у вас, наверно, интересная работа. Ну, расскажи еще что-нибудь.
- Просто нечего рассказывать.
- Ну, расскажи что-нибудь, - опять положила она свою маленькую, чуть похолодевшую ладонь на мое запястье и требовательно сжала его, будто пробуя пульс. - Это правда, что Малышев самый храбрый у вас?
- Как тебе сказать… - снова помимо воли своей повторил я эту глупую фразу. - Вообще-то у нас не держат трусов. Если человек - трус, ему у нас делать нечего.
- Но, говорят, Малышев самый храбрый…
- Кто это говорит?
- Многие говорят, - уклонилась она от прямого ответа и поправила что-то у себя на груди. - И я сама думаю: такой человек должен быть очень храбрым. Мне понравилось, как он выступал тогда на собрании, когда разбирали дело, кажется, Егорова. Насколько он выше всех этих… ораторов. Я даже видела его в ту ночь во сне.
"И он тебя видел в ту ночь во сне, даже в бреду тебя вспоминал", хотел я сказать ей, но не сказал. И хорошо, что не сказал.
У меня и так было смутное чувство, будто я много лишнего уже наболтал. И она еще что-то выпытывает у меня, выпытывает ласково, но настойчиво.
Мне теперь совсем непонятно было, зачем она спрашивала, влюблен ли я в нее, если ясно, что ей интересен не я, а Венька. Она уже знает о его ранении, об операции в Золотой Пади.
Об этом она, наверное, прочитала в очерке Узелкова.
- А Узелкова что-то не видать сегодня, - проговорил я после долгого молчания. - Он, говорят, ухаживает за тобой…
- Не знаю, - грустно откликнулась Юлька и поднялась с коряги, поправляя ленивым движением пышные свои волосы.
Я проводил ее до дома на Кузнечной, шесть, и ушел поздно ночью к себе домой, взволнованный сложным чувством, в котором были и смятение, и досада, и больше всего запомнилась тоска.
Юлька Мальцева, красивая, неожиданная, во всем неожиданная, недолго посидев со мной на берегу, надолго расстроила меня. Она как будто одно мгновение подержала в руках мое сердце и отпустила его.
После того вечера мне не так уж интересно было встречаться с Катей. Хотя и в Юльку я, кажется, не был влюблен.
Вернее, не был влюблен так неотвратимо, так тревожно и горестно, как Венька.
16
Венька вернулся из Воеводского угла пропыленный, исхудавший, но веселый.
Никаких подробностей о своих делах он не рассказывал, сказал только, что есть возможность заарканить Костю Воронцова и что дураки мы будем, если в ближайшее же время не возьмем "императора всея тайги" живьем, как полагается, при всех его холуях.
Мне подумалось, что Венька на этот раз преувеличивает наши возможности.
Начальник еще вчера, до приезда Веньки, предупреждал нас на секретно-оперативном совещании, что ни в коем случае нельзя, как он сказал, недоучитывать всей серьезности обстановки, в которой мы сейчас находимся.
Эти весна и лето будут наиболее трудными для нас, так как бандитов за истекшую зиму, по некоторым агентурным сведениям, не только не убавилось, но даже стало значительно больше, в частности в Воеводском углу.
Воронцов все еще пользуется поддержкой со стороны богатых мужиков таежных деревень. Не считаться с этим нельзя, сказал начальник и показал нам напечатанные на пишущей машинке листовки, собранные в некоторых деревнях, где их распространяли связчики Воронцова.
В этих листовках восхвалялся ультиматум лорда Керзона, присланный недавно нашему правительству, и говорилось, что большевикам скоро конец.
В двух больших селах, в Китаеве и Жогове, в церквах, как утверждают священники, чудесным образом за одну ночь обновились иконы божьей матери, засияли ослепительным светом серебряные ризы. И это, по словам все тех же священников, есть знамение господне, указывающее на скорую перемену власти.
- …Мы не можем вести себя так, как будто мы одним махом всех побивахом, - сказал начальник на этом секретном совещании. - Я имею особые указания: не зарываться. Поэтому мы должны сейчас учитывать всю обстановку, связывать все факты - и, значит, что? Значит, ни в коем случае не зарываться, не зазнаваться и не думать, что мы вот так сразу уничтожим, например, Воронцова и его банду. Это не так просто…
Я вспомнил эти слова начальника и подумал, что он будет недоволен настроением Веньки.
Я пересказал все, что было на секретном совещании. Но Венька ничему не удивлялся и только сказал, засмеявшись:
- Я лорда Керзона ловить пока не собираюсь. А Костю Воронцова мы поймаем. Дураками будем, если не поймаем. Тогда уж, правда, мужикам лучше вместо нас дрова возить.
Очень сильно ему, должно быть, запали в голову те слова старика возницы, который вез нас еще в конце зимы из Воеводского угла.
Начальник, однако, встретил Веньку ласково, долго разговаривал с ним наедине, и после разговора этого выяснилось, что через день Венька опять уезжает в Воеводский угол.
- А сегодня ты отдохни, выспись как следует, - советовал начальник, провожая Веньку из своего кабинета по коридору, как будто Венька был не сотрудник, а гость. - Главное, выспись. Завтра подготовишься, а послезавтра поедешь. Вот так будет правильно, если это действительно реально. Но я пока что не очень-то верю…
Венька увидел меня в коридоре и подмигнул: гляди, мол, как ласкает меня начальник. Однако спать Венька не пошел, несмотря на повторный совет начальника, хотя был уже вечер.
- Пойдем к Долгушину?
- Пойдем.
По дороге в городской сад мы встретили Узелкова. Он поинтересовался, где был Венька, почему его так давно не было видно, и спрашивал, что слышно в преступном мире. Он так всегда и говорил: "преступный мир". Венька сказал, что пока ничего не слышно, ничего не знаем.
- Опять секрет полишинеля? - засмеялся Узелков.
Я спросил:
- Полишинель - это тоже из энциклопедии?
- Из энциклопедии? При чем тут энциклопедия?
- Говорят, - засмеялся я, - что ты ее всю замусолил в библиотеке. Собираются на тебя в суд подавать.
Я, конечно, хотел уколоть Узелкова. Однако я никогда не думал, что он способен так смутиться.
Но я не пожалел его и еще сказал:
- Знаем, знаем, откуда все твои слова! А мы-то думали, ты университет кончил.
Узелков стоял перед нами растерянный. Он старался смотреть на нас вызывающе, но это у него сейчас не получалось.
Мне даже стало жалко его.
- Ну ладно, не обижайся. Мало ли что бывает. Пойдем, если хочешь, с нами к Долгушину.
- Нет уж… - вздохнул Узелков. - Спасибо. - И ему удалось все-таки изобразить улыбку. - Я лучше энциклопедию пойду читать.
И он прошел мимо. А мы вошли в долгушинский павильон.
Мы просидели там не меньше часа, ели котлеты, пили пиво и разговаривали обо всем. Нет, пожалуй, не обо всем.
Венька рассказывал, каких щук сейчас вылавливают в Пузыревом озере, в котором он сам два раза искупался, хотя вода еще очень холодная. Но жители купаются. И Венька искупался.
Можно было подумать, что он только для этого и ездил в Воеводский угол, чтобы посмотреть на этих щук и искупаться в Пузыревом озере.
О бандитах он на этот раз ни слова не сказал, как будто и не думал о них. И я ни о чем не расспрашивал. Если надо, он сам расскажет. Не надо значит, нечего и расспрашивать. Есть секреты, которые не принадлежат лично нам, хотя мы и знаем о них.
Я не обижался на Веньку за то, что он не рассказывает мне в подробностях о своих делах в Воеводском углу.
Поужинав, мы вышли из павильона и сразу же напротив, около тележки мороженщика, увидели Ваську Царицына. Он облизывал зажатый в круглых вафлях малиновый кружок и морщился от холода на зубах.
- А Юлька только сейчас меня спрашивала, почему вас не видно, - сообщил он. И заулыбался: - Юлька на берег пошла. Вы ее еще догоните…
- Зачем нам догонять, - сказал я независимо.
Но когда Васька, поговорив с нами и доев мороженое, направился к киоску пить воду, мы, не уславливаясь, пошли на берег.
На том самом месте, на рогатой коряге, где я однажды сидел с Юлькой, сейчас сидели две девушки. Длинная заросшая аллея кончалась как раз у этого места. Мы подошли к коряге. И девушки разом вздрогнули и обернулись.
Я поздоровался с ними и потом, точно так, как Васька Царицын меня, взял Веньку за руку и познакомил сразу с Юлей и Катей.
Катя сказала, показывая глазами на Веньку:
- Я с ним уже знакома. Я с ним в комиссии была, кожзавод проверяли. Помнишь?
- Помню, - кивнул Венька.
Потом, как водится, я с Катей пошел вперед, а Венька с Юлей за нами. И я нарочно сделал так, чтобы мы потерялись.
Венька нашел меня только дома. Он вернулся домой как будто чем-то расстроенный. Я подумал, что он разочаровался в Юле или понял так же, как я, что девушка эта совсем не такая, как казалась. Но Венька, снимая через голову рубашку, вдруг сказал мрачно:
- Честное слово, я женился бы на ней. Если б она согласилась, я бы женился. Вот так сразу, не раздумывая…
- Женись, - улыбнулся я, почти не удивившись его словам. И еще добавил зачем-то: - По-моему, она тебя любит.
На это Венька ничего не ответил. Аккуратно сложил около кровати на стуле одежду и молча лег в постель. Мне тоже не хотелось разговаривать. После этой встречи с Катей настроение у меня было неважное.
Перед Катей я чувствовал себя виноватым. Надо было или сказать ей, что я сидел тогда с Юлькой под френчем, или не говорить, забыть это. Я не знал, что Катя давно знакома с Юлькой. Они, кажется, подруги…
И Веньке тоже всего не сказал. Надо, подумал я, сказать прежде всего Веньке о том, как я один вечер ухаживал за Юлькой. Обязательно надо сказать. А то какие же мы товарищи?
Но Венька, должно быть, спал. Я сидел за столом. Потом тихонько отодвинул стул, встал и на цыпочках прошел к своей кровати.
Я уже разделся и лег, собираясь погасить лампу, и в последний раз посмотрел на Веньку. Глаза у него были открыты, и он смотрел на меня. Я даже вздрогнул. Но он, не обратив на это внимания, сказал:
- Все-таки я ее не стою, - и приподнялся на подушке.
- Почему это? - спросил я.
- Потому… - вздохнул Венька. - Она какая-то нежная. Прямо как девочка. А у меня все-таки были обстоятельства…
- Какие?
- Ну, помнишь, я тебе рассказывал…
- Чего рассказывал?
- Неужели не помнишь?
- Не помню.
- Ну, как я встретил одну женщину и потом захворал. Когда мне не было еще семнадцати лет…
- Но ты же вылечился, - сказал я.
- Ну что из того, что вылечился? Все-таки было. Как ты считаешь, надо это Юльке сказать?
- Вот уж не знаю, - затруднился я. - Как-то неловко про такое говорить…
- В этом все дело, что неловко, - согласился Венька.
- А зачем говорить?
- Ну как же не говорить, если она сама такая откровенная и вдруг выйдет за меня замуж? Если, конечно, решится выйти…
- Вот когда выйдет, тогда и скажешь.
- Нет, это получится, что я ее обманывал. А тут надо делать все начистоту. Это же будет у нас семейная жизнь. Для чего же все начинать с обмана?!
Венька посмотрел на меня внимательно, как смотрят на человека, желая прочитать его мысли, и спросил:
- Ты как считаешь, я правильно думаю?
- Вообще-то правильно, - уклончиво ответил я.
- А конкретно?
- А конкретно я еще не знаю, как тут считать…
- Крутишь ты чего-то! - упрекнул меня Венька. - А я считаю, что в семейной жизни не должно быть никаких секретов. На службе - вот, скажем, как нам сейчас приходится на оперативной работе - это одно, а в семейной жизни все должно быть в открытую. Иначе, какая же это семейная жизнь!
- Отчасти это правильно, - согласился я. - Но как-то неудобно говорить девушке…
- В этом все дело, - опять сказал Венька.
Он снова лег на подушку и задумался. И я задумался. Как быть? Сейчас сказать ему про тот вечер с Юлькой или потом? Ну хорошо, я скажу сейчас, он расстроится. А если сказать после? А если совсем не говорить? Ведь ничего особенного не было. Просто сидели рядом. Я уж сказал ему, что мы сидели рядом. Про френч только не сказал. Ну, скажу про френч, что сидел под френчем…
Но Венька первым нарушил тишину.
- Ты знаешь, - сказал он и повернулся лицом ко мне. - Вот я всегда думаю. Дай мне три месяца свободных. Совсем, совсем свободных. Чтобы никакой заботы, ни воров, ни бандитов. И я буду думать про свою жизнь. Как я жил, как мне жить дальше. Я все ошибки свои вспомню, где когда промазал, не догадался, не сообразил. Все начну по-новому. Чтобы ни одной ошибки. Вот тогда другое дело. А то знаешь, как может получиться? Будет полный коммунизм. Будут новые люди, которые еще с пионеров начали. И не только самогонку не пили, но даже красное вино не пробовали. И они нам скажут…
Но что они нам скажут, Венька, должно быть, еще не знал. Он замолчал неожиданно, впрочем, как часто делал, оборвав себя вдруг на полуслове, и отвернулся к стене.
Он долго лежал так, отвернувшись. Потом снова окликнул меня:
- А ты знаешь, я ей все равно не смогу сказать про это. Мне стыдно…
- Действительно, - проговорил я спросонья.
И в эту минуту впервые мне представилась нелепой вся эта история. Венька ведь сегодня только познакомился с девушкой и уже собирается жениться и рассказать ей такой секрет.
"Хотя, - сию же минуту подумал я, - ничего, пожалуй, удивительного: он давно ее любит, и она, наверно, тоже. Уж если он решил жениться - значит, это серьезно, прочно, окончательно".
Весь следующий день Венька был занят своими делами. Мы почти не виделись.
Вечером, когда я пришел домой, он уже спал. А на рассвете за ним заехал кучер нашего начальника и увез его в Воеводский угол. Из Воеводского угла он приезжал теперь ненадолго - на сутки, не больше - и уезжал обратно.
И все-таки за это краткое пребывание в Дударях он успевал встречаться с Юлькой.
Домой после этих встреч он возвращался невеселый, задумчивый и, немножко поговорив со мной о каких-нибудь пустяках, ложился спать, потому что утром ему надо было снова ехать в тайгу.
О своих делах в Воеводском углу он по-прежнему почти ничего не рассказывал. Но однажды вечером, когда мы дома пили чай, он вдруг ни с того ни с сего засмеялся.
Я удивленно взглянул на него.
- Очень смешно, - сказал он, - Лазарь Баукин такой зверюга, как ты говоришь, а жена его ухватом прямо по башке! Он мне сам жаловался. "И ничего, говорит, поделать не могу. Выгоняет из избы…"
- Все-таки мне непонятно, - сказал я, - почему ты ухватился за этого Лазаря? Ведь ты сразу за него ухватился еще тогда, зимой. Помнишь, как это было?
- Помню.
- И вот я не понимаю: почему ты тогда за него ухватился?
- Я сам не понимаю, - опять засмеялся Венька. - Но ты подожди, подожди. Ты еще посмотришь, как все получится. Хотя, конечно, Лазарь - это не ангел.
- Не только не ангел, но злейший бандит, мы с тобой таких, наверно, не один десяток встречали. Но ты почему-то за него именно ухватился…
Венька задумался, но ненадолго. Потом сказал:
- Это, понимаешь, не всегда можно все в точности объяснить - что, зачем и почему. Но раз я ухватился, я должен доколотить это дело до конца.
Все силы свои он, казалось, сосредоточил теперь на одном - на будущей поимке Кости Воронцова.
Он даже все личные планы строил теперь с таким расчетом: "Вот поймаем Костю, и я осенью обязательно поступлю на рабфак. И ты поступай тогда. Что мы, хуже всех, что ли?" "Вот заарканим "императора", и я сразу договорюсь с Юлькой. Не могу я это дело тянуть!"
И не только свои личные планы он связывал с поимкой Кости Воронцова: "Вообще все здорово будет, когда мы его поймаем. Всех остальных бандюг мы тогда свободно переловим и переколотим. Костя у них сейчас вроде как знамя. И до чего сильно его боятся везде! Даже председатели сельсоветов боятся. Это уж просто срам. Называются представители Советской власти - и боятся какого-то бандита! От одного его имени дрожат. Это мы виноваты, что так долго вокруг него крутимся. Если б мы работали как следует, мы бы его еще прошлой осенью взяли. Мы за это в первую голову отвечаем!"
17
Наконец однажды, в середине дня, Венька вернулся из Воеводского угла и сказал мне:
- Ну, кажется, начинаем делать дело. Сейчас доложил начальнику всю картину. Завтра вместе с ним едем брать "императора".
- А я?
- Что ты?
- А я опять тут буду сидеть?
- Нет, и ты поедешь. Начальник сам сказал, чтобы и ты поехал. И Колю Соловьева возьмем. Только этот припадочный Иосиф Голубчик не поедет. Я попросил, чтобы он не ездил. Тут дело тонкое, хитрое. Тут героизм не требуется…
Мы пошли с Венькой на реку купаться. Он разделся на плотах и показал мне плечо.
- Ты смотри, как здорово зажило! А ты знаешь от чего? От брусничного листа. Мне Лазарь прикладывал брусничный лист. Его знахарка научила в Воеводском углу. Мировая медицина!..
- А ты Лазаря, значит, часто видишь?