6
Суббота давала возможность выспаться. Анатолий Николаевич проснулся в девять. Сын еще спал. Умаялся за неделю. Анатолий Николаевич лежал на своем диване, держал перед собой листки, полученные от Юрия Ивановича, и думал о том, что предстояло ему. Вперед убегала длинная череда дней, заполненных предвыборными делами. Она кончалась в день выборов. Ему стало страшновато, когда он представил себе эту изнуряющую дистанцию.
"Может, отказаться? – спросил он себя. – В самом деле, Бог с ним, со всем этим. С выборами, с депутатством".
И тут он вспомнил про десять тысяч. Про невероятные возможности, которые сулили эти деньги, такие огромные в их городе. Отказываться было нельзя…
Москва тем и хороша, что она – Москва. Шумная, наглая, деятельная. Она бодрит почище нашатырного спирта. Здесь иной ритм жизни, чем за ее пределами, здесь по-другому дышится, здесь другие мысли наполняют голову.
Григорий прилетел в столицу не только по делам – ему хотелось развеяться, впитать той летучей энергии, какую давала столица.
Водитель вез его в центр. Суббота подарила хорошую погоду – светлый день, высокое небо. Настроение было прекрасное.
Размышления о тех многих проблемах, которые приходилось ему решать в текущий отрезок времени, вызвали конкретные действия. Нельзя давать клиентам и подопечным расслабиться. Григорий набрал на телефоне, предназначенном для разговоров с Кузьминым, соответствующий номер. Электромагнитный сигнал дошел туда, куда следует. Гудки зазвучали в трубке. Третий, четвертый, пятый… Ожидание затягивалось.
– Где он? – ворчал Григорий. – Куда запропастился?
– Что-то не так? – добродушно спросил водитель.
– Да ну! Свяжешься с идиотами… хлопот не оберешься.
– Вы, Григорий Матвеевич, всё в делах. Даже в машине работаете.
Анатолий Николаевич смотрел телевизор. Старый советский фильм, черно-белый, еще довоенный. Он любил такие фильмы. Куда нынешним российским кинолентам до старых, снятых еще при Сталине. Взять хотя бы эту, про женщину-электрика, про путаницу с чужими детьми. Он видел ее не единожды. Но с удовольствием следил за происходящим на экране.
Раздался непонятный звук. Веселенькая мелодия. Не из телевизора. Что такое? Откуда? Из-за стенки? Нет. Звучит где-то рядом, в районе шкафа.
Тут он понял – телефон. Тот, который у него в кармане пиджака. Анатолий Николаевич вскочил, стремительно распахнул дверцы шкафа. Судорожно вытащив, приложил мобильный к уху. И услышал недовольное:
– Чего так долго не отвечаете?
– Я не сразу понял… Еще не привык.
– Привыкайте. Вы попросили помочь вам своих друзей и знакомых?
– Нет еще.
– Какого черта вы попусту время тратите? Кто должен ваших знакомых просить? Я за вас не собираюсь это делать? Вы не смотрите, что суббота. Для вас теперь не должно быть выходных. Надо работать. Вкалывать.
Анатолий Николаевич обещал исправиться. И не обманул – тотчас оделся, пошел к давнему другу, Сергею. Для убедительности взял с собой бутылку водки.
Когда-то давно, в прошлом тысячелетии, в советскую пору, он и Сергей работали вместе в механическом цехе одного завода, Сергей – газорезчиком, Анатолий Николаевич – на механических ножницах. Вместе бегали за водкой в обеденный перерыв, после чего слушали газосварщика дядю Васю, непомерно большого, не по годам энергичного, который, выпив, начинал рассказывать о том, как он в годы войны моряком попал в Америку и провел там целых полгода – вместе с командой осваивал эсминец, который построили для нас по ленд-лизу американцы и на котором дядя Вася потом воевал. По его словам, американцы прямо-таки носили наших моряков на руках, подкармливали, возили по выходным на прогулки. "У трапа встречали. Идем в увольнительную, а там уже машины ждут. Пять или шесть машин. Берут по два-три человека, и везут знакомиться с разными красивыми местами. Потом домой отвезут, накормят и выпить дадут. Американки такие все поджарые. Те, которые помоложе. Так мы тогда на тех, кто постарше, внимания не обращали. А молоденькие – ох какие. Загляденье. Все такие ухоженные, красивые. А нам до вечера приказывали вернуться. Блядь! Не явишься – дезертир. И расстрел. Война идет. Жа-аль. Я бы там не одну оприходовал бы. Показал бы, что такое русский мужик. Не удалось. Но жизнь у них, я вам скажу, отличная. Все так чистенько, аккуратно. Домики, улицы. Красиво живут. А дома уже тогда было полно того, что мы только недавно увидели, там, стиральные машины, пылесосы. А еды всякой сколько. Такой, что мы и не видели. Ешь, пока жопа не отвалится. Столько, как там, я никогда не ел…"
Рассказчик был отменный, а события, описываемые им, чересчур яркими – не только рабочие, но и технологи, инженеры постоянно просили его предаться воспоминаниям. Дядя Вася никому не отказывал: два стакана водки, и он приступал к повествованию.
Потом Анатолий Николаевич закончил институт. Заочно. И хотя советская власть к этому времени кончилась, иссякла, диплом обеспечил ему другую работу – место начальника цеха металлолома на соседнем заводе. Жаль только, что дела в стране пошли плохо, и он не смог насладиться положением пусть небольшого, но руководителя.
Сергей обрадовался, обнаружив его за дверью.
– Толян, заходи. Давненько мы с тобой не виделись… – Друг напряг память. – С июля, поди.
Сотворив загадочное лицо, Анатолий Николаевич поставил на стол стеклянную емкость, вместившую пол-литра прозрачной жидкости. Это вызвало энтузиазм у хозяина. Азартно потерев руки, он принялся готовить закуску.
Когда выпили по второй, Анатолий Николаевич проговорил:
– На выборы пойду. В Государственную Думу. Вчера заявление написал. И залог внес.
Друг всерьез удивился.
– Ты это с чего решил?!
– А что я, хуже других? Хуже Квасова, который выставляет себя защитником трудящихся. А на самом деле – вор. За какую зарплату он себе трехэтажный дом отгрохал? Да еще рядом озеро выкопал. Тоже мне, защитник. Что я, хуже?
– Толян, ты не хуже, – вскинулся приятель. – По мне, так ты лучше. Ты человек простой. Наш человек. Даже при том, что начальник цеха. Ты наш. Но он – известная личность. И бабок у него больше. Без бабок сейчас никуда.
– Ну, хорошо. А если мне дадут денег?
– Кто?! – Сергей прямо-таки опешил.
– Есть люди. Дадут. Что тогда?
У Сергея захватило дух от такой перспективы. Помыслив, он сказал:
– Давай выпьем. За твой успех.
Выпили. Потом еще. Содержимое кончилось. Сбегали за второй бутылкой.
После восьмой рюмки потянуло на серьезные темы.
– Проблемой СССР стало то, что не удалось наладить экономику, – с азартом объяснял Анатолий Николаевич. – Стоит честно признать: дело не только в происках США… – Всё было в его неистовой речи: объяснение промахов, предложение новых путей, боль за несовершенство мира. – КПРФ не оправдывает тех надежд, которые возлагают на эту партию люди, – мрачно закончил он.
Друг смотрел на Анатолия Николаевича с теплотой.
– Толя… Ты не расстраивайся. – Бутылка в очередной раз поделилась частью содержимого. – Не расстраивайся. Всё будет хорошо. Вот увидишь. Будет. Давай выпьем.
Предложение было принято.
7
В это время выпивали не только Анатолий Николаевич и его друг, миллионы людей по всей стране употребляли алкоголь в умеренных и неумеренных объемах. И даже в Москве шла неустанная работа по изничтожению спиртосодержащих жидкостей, весьма опасных, грозящих заполонить всю Землю. В престижном ресторане, разместившемся вблизи от Старой площади, Григорий выпивал в компании достаточно молодого человека с плутоватыми глазами. Его звали Максим, он был достаточно известным журналистом, яростным сторонником правых. Но лишь несколько человек знали, что он пишет и для красных под псевдонимом Дарья Семенова, что неистовая Дарья и Максим Ломакин – одно и то же лицо. Григорий принадлежал к весьма узкому кругу осведомленных.
– Макс, нужны тексты, – говорил он, попивая "Хеннесси". – Статьи, выступления. Ракурс тебе знакомый: от лица коммуниста, упертого ортодокса. Он не любит КПРФ, Зюганова; считает, что руководители партии зажрались, забыли про интересы трудящихся. Местных коммунистических лидеров честит, мол, разжирели, обуржуазились. Фактурку я тебе подброшу.
– Почем? – лениво поинтересовался Максим.
– Не обижу.
– Сейчас предвыборная пора…
– Я сказал – не обижу, – весьма жестко повторил Григорий.
Принесли горячие блюда. Вилки и ножи пошли в ход.
– Как приятно дорваться до качественной еды, – поделился эмоциями Григорий.
– А там негде нормально поесть?
– Откуда?! Впрочем, несколько сносных ресторанов я обнаружил. Так, второй сорт. – Григорий оживился. – Хотя "Макдональдс" там есть. Представляешь, добрался до глухой провинции. Пища для дебилов. – Он призывно махнул рукой, подзывая официанта. – Еще по сто "Хеннесси". – И вновь глаза на Максима. – Ты не против?
– Нет… Скажи-ка, твоего клиента "Единая Россия" поддерживает?
Григорий вальяжно кивнул.
– Поддерживает. Но толку от этого мало. Губернатор, как и некоторые другие хозяева регионов, исподволь гадит Кремлю. Слишком их допекли. В общем, втихую помогает коммунисту Квасову, секретарю обкома. Это серьезно. Так что Квасов – наш главный конкурент. Поэтому я и решил отнять у него часть голосов хитрым образом. Нам их никогда не взять, а представитель ортодоксальных коммунистов возьмет. На жесткой критике слева. Будешь для него тексты писать. Тебе не в первой.
– Что за человек? – вяло поинтересовался Максим.
Григорий небрежно махнул рукой.
– Доморощенный мыслитель коммунистической закваски. Я вообще не понимаю, как можно после того, как стала доступна вся информация о происходившем в СССР, оставаться сторонником коммунистических идей. А он воспринимает их всерьез. Упертый до невозможности. В общем, никчемная личность. Видел бы ты, как он обжирался на халяву, когда я пригласил его в "Макдональдс"… – Презрительная улыбка появилась на лице, вслед за тем взгляд уперся в собеседника. – Ну, ты согласен?
– Согласен.
Потом Григорий заскочил к родителям.
– Ты в Москве? – удивилась мать.
– Прилетел ненадолго. – Он передал ей пакет с купленными по пути фруктами. – Надо решить кое-какие проблемы.
– Ты здоров?
– Да. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Давление не скачет. Спасибо тебе за лекарство.
– Как папа?
– Тоже нормально. – Она повернулась в сторону большой комнаты. – Отец, иди сюда. Гриша приехал.
Появился отец, в спортивном костюме, вконец поседевший, но такой же энергичный, как прежде.
– А как твои дела?
– Работаю. Всё хорошо.
– Тебя устраивает то, что ты делаешь?
– Устраивает.
– Это главное… Что мы здесь стоим? Идемте в кухню. Ты голоден?
– Нет.
– Чаю выпьешь?
– Выпью.
Пока грелся чайник, он стоял у окна. Перед ним был двор, образованный старыми зданиями в центре Москвы. Пространство его детства. Он не любил этот двор. Здесь ему впервые пришлось услышать "жид", понять, что он другой и отличается от тех, кто живет рядом. Хотя он был евреем наполовину и по еврейским традициям вообще не считался частью древнего народа. Мать – русская по национальности. Григорий больше походил на нее, чем на отца. Все равно ему давали понять – ты другой. Когда ему было двенадцать, он решил: если он на самом деле другой, он должен быть лучше, а не хуже.
Григорий не любил этот двор. Хотя при чем тут стиснутая домами и покрытая асфальтом часть земной поверхности, ничтожная по сравнению с громадным миром? Неподалеку располагалась школа, возглавляемая в прежние времена Колесником, самодуром и полным идиотом. Григорий хорошо помнил день, когда у входной двери собралась большая толпа учеников, им долго не разрешали войти внутрь. Потом дверь открыли, но учителя не подпускали учеников к окнам, выходящим на двор. Причина имелась, и весьма серьезная: на темном гравии, который покрывал двор, белым порошком было выведено: "Колесник дурак" и "Колесник брось чудить". Эти надписи венчал череп с костями. Порошок удалось определить очень скоро – это была известь, заготовленная для ремонта школы. Директор вызвал милицию, та обследовала двор, принялась допрашивать старшеклассников, но никого не нашла. И директор начал свое расследование. Почему он выбрал Григория? Решил, что тот может дрогнуть? Что предаст? Директор вызывал его в свой кабинет по несколько раз в день, сулил выгоды за сведения о том, кто сделал мерзкие надписи, угрожал. Григорий твердил, что не знает. Хотя знал. Сам он в подпольной акции участия не принимал, но был осведомлен, кто из его одноклассников осуществил столь славное деяние. Григория бесило то, что директор выбрал именно его. Он – слабое звено? Почему что еврей? Пусть даже наполовину. "Я не знаю", – усталым голосом твердил он, хотя внутри у него кипело. Григорий сдерживал себя, чтобы не сорваться, не выпалить какую-нибудь грубость. Он понимал – ему надо нормально закончить школу. Приходилось принимать унижение.
Книги по-прежнему занимали уйму места в родительском доме. Они были всюду – в гостиной, в коридоре, в комнате, где жили отец и мать. Художественные, научные, по математике, по истории, по многим отраслям знаний, справочники, энциклопедии, словари, пособия. Их покупал отец. Мать только вздыхала, когда он приносил новые книги – куда ставить? Но каким-то непостижимым образом удавалось найти им место. И все успокаивалось до новой покупки. Григорий привык жить с книгами, в их окружении. Они давали знания, могли насмешить, могли навеять грусть, увести от действительности и вернуть в нее. Они могли все. Но главное – учили думать.
8
Воскресенье, как и положено, сменило субботу. С превеликим трудом Анатолий Николаевич приходил в себя. Общение с Сергеем оказалось бурным – они выпили три бутылки. Как возвратился домой, Анатолий Николаевич не помнил. Одно успокаивало – перегрузив организм алкоголем, он вел себя тихо, никогда не лез в драку, не бедокурил.
Ему хотелось поглотить всю воду в округе. Опустошив очередную чашку чая, он решил: "Третья бутылка была лишней".
Наутро после перепоя последняя бутылка всегда кажется лишней. Весь вопрос в том, как вычислить ее в процессе употребления горячительной жидкости.
"О чем я с ним договорился? – мучительно думал Анатолий Николаевич. – Не помню… Я не помню. Ой, как хреново".
Он бы не стал напрягаться, но в голове застрял вчерашний приказ Юрия Ивановича искать людей для предвыборной работы. Одевшись, Анатолий Николаевич отправился к другу.
Сергей пребывал в сходном состоянии. Мысль о том, что последняя бутылка была лишней, показалась ему трезвой.
– Может, пивка? – В тусклом взгляде Сергея теплилась надежда.
Анатолий Николаевич не любил опохмеляться, но тут не устоял. Трудно было сказать: "Нет".
– Пошли.
Погода менялась. Пасмурный день отдавал осенью.
– Ты готов мне помочь? – спросил Анатолий Николаевич, глянув на друга.
– В чем?
– Ну… с выборами.
– С выборами?.. Готов. А что делать?
– Листовки клеить, агитировать. На встречи с избирателями ходить… Бабки хорошие заработать хочешь?
– Хочу.
– Бери отпуск за свой счет.
– Надо подумать.
– Чего тут думать? Бери.
Пиво легло на благодатную почву. Серый денек повеселел, хотя и не стал теплее. Но пить по второй бутылке из горлышка прямо на улице уже не хотелось.
– Пойдем куда-нибудь, – предложил Анатолий Николаевич.
Данная мысль поставила Сергея в затруднительное положение.
– Куда?
В самом деле, куда? Летом можно пойти на пляж, который располагался вверх по течению реки, в лес и еще во множество мест. А сейчас?
– Ну… в кино.
– Я-то не против. Денег наберем?
Ревизия карманов дала умеренно положительный результат. Движение в сторону ближайшего кинотеатра было предопределено. Теперь все зависело от того, что осталось в кассе.
Дешевые билеты нашлись. Друзей пропустили в пространство, примыкающее к зрительному залу. Попивая неспешно пиво, они смотрели, как другие до омерзения соблазнительно закусывают бутербродами и орешками.
Фильм был американский. Вполне добрая сказка. Яркое, красочное зрелище. Признаться, Анатолий Николаевич увлекся происходящим на экране, покорно ушел в тот мир, который выстроил для послушных зрителей режиссер. Но позже, когда они шли домой, Кузьмин проворчал:
– А где наше кино? Российское? Слава Богу, здесь не было мордобоя, всякой мерзости. Но все равно, где наше кино?
– Не знаю, – беззаботно отвечал Сергей. – По мне – такое лучше. Хороший фильм. Человеку надо развеяться. Отдохнуть мозгами. Что еще?
– Россия – великая страна. Ей нужно свое кино.
Сергей не стал спорить, хотя на его лице гуляло скептическое выражение. Когда прощались, Анатолий Николаевич напомнил:
– Бери отпуск.
– Возьму… – Голос давнего друга звучал не слишком уверенно. – Слушай, а может, без отпуска?
– Без отпуска не получится, – жестко выговорил Кузьмин, потом, смягчившись, добавил. – Один мужик… он разбирается в этом, так он сказал, что отпуск по закону положен. Так что имеешь право. Понял?
Сергей кивнул с явной осторожностью.
Вечер бойко втискивался в пространство городских улиц. Зажигались теплым светом окна. Дома вбирали горожан, оставляя улицы пустынными. Один из домов поглотил Анатолия Николаевича.
Сын смотрел телевизор. Нечто бурное происходило на стеклянном экране. Анатолий Николаевич стал переодеваться.
– Ты вчера был хорош, – насмешливо проговорил сын, повернувшись к нему.
Анатолий Николаевич смутился.
– Так получилось… Не рассчитали мы с дядей Сережей.
– Вы с ним всегда не можете рассчитать.
Тут оставалось одно – промолчать.
Понедельник надвигался на земной шар. Анатолий Николаевич думал о том, что завтра придется держать ответ перед Юрием Ивановичем. Нехорошие ощущения ворочались в нем.
9
О предстоящем дне размышлял и Григорий. Утренним самолетом он должен был покинуть Москву. Многие заботы ждали его. Основной кандидат и второй, вспомогательный, требовали пристального внимания и творческого подхода. График мероприятий на будущую неделю был расписан, только это не повод для того, чтобы расслабиться.
– Гриша, ты в своем амплуа, – прозвучал рядом голос Марии.
– Что ты имеешь в виду?
– Вроде со мной, а вроде – нет.
– С тобой, с тобой, – быстрым голосом заверил ее Григорий. – Пить хочу. Поставь чаю.
Мария покинула постель, голышом направилась в кухню. Фигура у нее была классная – худая, поджарая. Не зря изнуряла себя шейпингом. Груди маленькие, такие, какие бывают у не рожавших женщин. Она ему нравилась. Не дура, вполне самостоятельная. Но жениться он не собирался. Прекрасно понимал, что эта женщина слишком себе на уме, что не стоит рассчитывать на долговременные отношения с ней.
Потом они пили чай и перекусывали.
– Надолго уезжаешь?
– Не знаю. Дел там хватает. Приеду. Но когда именно, сказать не могу.
– А что за кандидат?
– Крупный бизнесмен. В недавнем прошлом – преступный авторитет. Пахан. А сейчас – предприниматель
– Не опасно с таким связываться?