Не оказалось его дома и когда Феликс вернулся из школы. Феликс съел холодную котлету, ушёл во двор. Допоздна играл там, а когда вернулся, сразу понял: что-то случилось. "Феликс, - спросила мать, - помнишь, к нам приходил бородатый товарищ из "Правды"?" Феликс кивнул. "Разве я выпроваживала тебя гулять?" - "Не помню, может, я сам ушёл?" - "Ты никуда не ходил. Товарищ ушёл при тебе, ты ещё сказал, у него пахнут носки". - "Так он снимал ботинки?" - "Он не снимал ботинки, - поморщилась мать, - но даже если снимал, почему это вызывает у тебя такую реакцию? Ты что, в чужом доме всегда прёшься на ковёр в обуви?" Они ещё что-то спрашивали у Феликса, а он лгал. Лицо матери по-прежнему оставалось спокойным, несколько раз она прикладывала ко лбу Феликса прохладную руку, нет ли жара? То, что мать даже не допускает мысли, что он может сознательно врать, заставило его врать с новым неистовством. Вот тебе! Вот тебе! Получай! Материнскую любовь, терпение хотелось взять на излом. Феликс сам не понимал, что с ним происходило. Хотелось орать, визжать, топать, кататься по полу, лишь бы только разрушить, сломать эту любовь, потому что невозможно её разрушить, сломать. Феликс переусердствовал. Уже и отец не верил. "Может… к врачу его? К невропатологу?" - "Это ты, Фёдор, - угрюмо сказала мать, - ты довёл его до такого состояния идиотскими своими расспросами. Чтобы это было в последний раз… дурак!"
А после Феликсу сделалось мучительно стыдно. За что он хотел унизить, подвести мать? Что не успевает готовить завтрак, гладить рубашки? Да разве это так важно? Или что она всё время на работе? Так он привык. Феликс ворочался в кровати, не мог заснуть, ему казалось, короста покрыла его тело. Тогда - в неразумном возрасте - он понял, что есть грех: подчиняться плохому внутри себя, желать ли, делать ли зло ближнему.
"Как же, - мучительно размышлял Феликс, - мне начать с себя, когда во мне столько изъянов? Не поздно ли?" Он вспоминал Наташу - сутулого, крепконогого конька-горбунка, и чуть не выл от ужаса: да с ним ли это было? Наташа ни секунды не нравилась ему! Феликса бросало то в жар, то б холод. Одну Наташу он бы как-нибудь простил себе, но третья жизнь, вдруг вставшая между ними… Если существует некая спираль греха, его грех сделался абсолютным. Он вспомнил, что Наташа не знает своего отца. Пьющая мать - всё, что у неё есть. Что же за несчастная судьба уже у двух, стало быть, поколений этих женщин? Ужели и Наташиному ребёнку не знать отца? Что, кто превращает бедных женщин в пыль? "И ты, и ты, сволочь! - мстительно твердил себе Феликс. - Твоя подлая, неуёмная похоть!" Как же быть с мечтаниями об общем благе, когда он сам разрушает подле себя одну жизнь, порождает другую - изначально ущербную, никому не нужную? Так-то он любит народ, так-то стремится к нравственному совершенству! Надо начать с себя, но… как? Как же ему быть с Наташей? Феликс точно наяву увидел её изгрызенные зубки, редкие чёрные волоски на верхней губе, чуть не задохнулся от отвращения. Это гибель, тюрьма! Камень на шею! Ах, как хотелось отсидеться. Строжайше наказать родителям, чтобы не подзывали к телефону, если услышат женский голос. Послать Наташу подальше, если вдруг вздумает подкараулить возле дома. И при всём этом надо было ещё ходить в школу, делать уроки!
Тут приспел очередной школьный вечер. Феликс угодил в число ответственных и теперь тупо сидел на бесконечных совещаниях, где никак не могли решить два вопроса: какой ансамбль приглашать и пускать или не пускать посторонних. В конце концов посторонних решили не пускать, а на поиски подходящего - более или менее пристойного - ансамбля отрядили Феликса и Серёгу Клячко.
Они пошли по жэковским подвалам, по ДК и спортзалам институтов, где гремели по вечерам эти самые ансамбли. Директор школы хотел, чтобы музыканты были не с длинными волосами, но и не бритые наголо, не в лохмотьях, но и не в коже, чтобы без булавок, гребней, цепей и т. д. Короче говоря, хотел невозможного. Самым подходящим пока виделся ансамбль "Правила дорожного движения". Ребята там выступали в разноцветных купальных шапочках, с нанесёнными на лица дорожными знаками. Но были и другие претенденты.
Феликс не знал, что делать с Наташей, ни на что не мог решиться. Выбор ансамбля затягивался. Уже появились у них и знакомые девицы - завсегдатайки разбойничьих танцев. Когда вокруг визжало, гремело, Феликс забывал про Наташу.
- Слушай, эта Наташка-то залетела! - проорал как-то Феликс в ухо пытающегося пройтись обратным шагом Майкла Джексона Клячко.
- Да? А тебе-то что? - ухмыльнулся Серёга. Теперь он ломаными прерывистыми движениями сгибал и разгибал руку. - Её проблема. Пусть сама выкручивается. Любишь кататься, люби и саночки возить.
- А эта… твоя?
- Я с ней на эти темы не разговариваю, - цилиндрическая голова Серёги пылала, фонтанный пробор лоснился от пота. - А вообще их надо почаще менять.
- Она мне не звонит, - сказал Феликс, - вторую неделю уже не звонит.
- Денег не просила?
- Нет.
- Сама, значит, выкрутилась. - Серёга потащил свою девицу к окну. В зале становилось душновато.
Феликс посмотрел на свою партнёршу. У неё были короткие, встопорщенные ёжиком зеленоватые волосы, присыпанные блёстками. Во время танца она закрывала глаза, выставляла вперёд нижнюю губу, отчего лицо её приобретало наглое и одновременно развратное выражение. "Вот эта бы точно выкрутилась, - подумал Феликс, - а денежки собрала бы человек с десяти! Или… такие уже не рожают?" У него вдруг потемнело в глазах от злобы. Даже в том, что Наташа не звонила, не объявлялась, ему виделся коварный умысел.
Музыка смолкла. Танец кончился.
- Ты куда? - спросил Феликс у девицы.
- Найду кого-нибудь повеселее, - прямо ответила она. - У тебя, смотрю, проблемы.
Ударила мёртвая механическая музыка. Феликс чуть не потерял сознание.
- Отличный ансамбль! - отыскал он Клячко. - Отличные парни! Нормально, подходят! Всё вообще отлично!
- Хватит им, если три класса скинутся по трояку? - спросил Серёга.
- Надо бы с ней повидаться, - сказал Феликс.
- С кем… А… Зачем? - в голосе Серёги звучало такое равнодушие, что продолжать с ним разговор было бессмысленно.
- Знаешь, где их общага?
- Конечно. От Автово три остановки на автобусе.
- Пока! - Феликс пошёл сквозь толпу к выходу. Серёга остался.
На улице, вдохнув прохладный вечерний воздух, Феликс подумал, что совершенно перестал понимать своего лучшего друга и одновременно окончательно его понял. Серёга был жесток в удовлетворении своих желаний, ему было чуждо само понятие греха. Вздумай Феликс порезвиться с девицами, набить кому-нибудь морду, совершить разбойное нападение, не было бы у него более преданного и увлечённого помощника, чем Клячко. Но вознамерься Феликс сделать доброе дело, поступить по справедливости, да просто по-человечески раскаяться в чём-то, - Серёга первый отвернётся от него с брезгливым презрением. Феликс близок ему только той половиной натуры, где бездумная удаль, рисковость, холодный прагматизм. Удали и рисковости, впрочем, в Серёге становилось всё меньше, прагматизма - больше.
Феликсу припомнился их недавний разговор. Шли через Дворцовый мост. Ветер без устали гнал воду, ожидалось наводнение. Феликс ненавидел такую погоду, она нагоняла тоску, в корне пресекала надежды на лучшее. "Ты куда подашься после школы?" - вдруг спросил Серёга. Феликс не знал, куда он подастся. В такую погоду, казалось, некуда подаваться. "В университет на исторический, - сказал Феликс, - а может, на филологический, ещё не знаю". Они миновали мост, выбрались на Невский. Здесь было многолюдно. От людей черно, мест же, куда они могли бы войти, укрыться от дождя - мало. Всё чаще Феликсу казалось, что количество людей несопоставимо велико с предназначенными для них помещениями - магазинами, кафе. Возникло ощущение, что главное там не товары и еда, а ничего не находящие, голодные люди, готовые покупать и есть что угодно. Феликс сказал об этом Клячко. "Да, - равнодушно согласился Серёга. - Надо или увеличить производство товаров и еды, или сократить людей. - Помолчав, добавил: - Сократить легче. Думать не надо. Да и опыта не занимать".
В рыбном магазине продавали копчёную салаку. Очередь выхлестнулась на проспект, растопырилась зонтами, поднятыми капюшонами. Серёга и Феликс сунулись в кафе-мороженое, на двери перед их носами возникла табличка: "Мест нет". Они перешли на другую сторону, втиснулись в пирожковую. Но и здесь необходимо было выстоять. В очереди переговаривались, пошучивали. Вот только над чем? Кто-то, поднимаясь в пирожковую, упал со ступенек в лужу и никак не мог подняться. Ха-ха, как смешно! Какая-то бабуся лезла к стойке, кричала, что ей неправильно дали сдачу. Её не пускали. Симпатии были на стороне мордастой продавщицы. Всё это могло бы позабавить, отвлечь от мрачных мыслей, если бы не вгоняло в бешенство. Феликс искал в себе силы жалеть людей, хоть это было непросто. Но должны же настать лучшие времена! Он усмехнулся, посмотрел на Серёгу. Того, похоже, одолевали противоположные чувства, столько презрения, если не сказать, ненависти было в его глазах. Феликс подумал, наверное, Серёга вспомнил что-то нехорошее. "А ты куда после школы?" - спросил он. "На переводчика", - мрачно ответил Серёга как о давно и окончательно решённом. "Вот как? - удивился Феликс. - И в какой, интересно, институт будешь поступать?" Серёга назвал московский институт, поступить в который было невозможно. "Какой язык будешь изучать?" - не отставал Феликс. "Да хоть суахили, хоть сингали!" - со злобой ответил Серёга. "Зачем это тебе?" - "Чтобы вырваться отсюда! Чтобы не видеть этих рож, вот этого всего!" - "Туда трудно поступить", - перебил Феликс, на что Клячко, внезапно успокоившись, ответил, что существует ежегодная квота для простых, так сказать, смертных и что он, выходец из рабочей семьи, так сказать, пролетарий, активный комсомолец, спортсмен, дружинник и т. д., крепко рассчитывает угодить в эту квоту. "Пусть попробуют не принять, подонки, до Верховного Совета дойду! Не по блату буду поступать, терять нечего". Феликс сказал, есть в этом что-то рабье: знать, что все идут по блату, и при этом надеяться на какую-то мифическую квоту. "Что же мне? - сощурился Серёга. - Встать у входа да заорать: держи блатных! Чтобы меня в "воронок" да в сумасшедший дом? Ладно-ладно, - снисходительно похлопал Феликса по плечу. - Посмотрим, как сам будешь поступать…" - "Ты что же думаешь, я…" - чуть не задохнулся от негодования Феликс. "Ничего я не думаю, только идиота из меня делать не надо!" - отмахнулся Клячко.
Да, разговаривать с таким человеком было совершенно бессмысленно.
Уже две недели Феликс не видел Наташи, образ её потускнел, стёрся в памяти. Одни бесстыдные видения вставали перед глазами. Его охватывал ужас. "Разве это… любовь? Одно, одно нас связывало! Я даже не знаю, что она за человек, не было времени поговорить".
Чем дольше он не видел Наташу, тем нелепее казалось задуманное, тем меньше было веры, что он решится. И тем одновременно было легче, так как не в Наташе было дело. В нём. Не Наташе, себе собирался принести Феликс очистительную жертву. Себя приносил в жертву себе, ибо ничего другого у него не было.
Феликс знал, что делать, но не очень хорошо представлял, как технически осуществить задуманное. Мало что дал визит в загс, где собеседницей Феликса оказалась вкрадчивая, сладкоречивая тётка. Она сочувственно выслушала его, вроде бы соглашаясь с доводами в пользу досрочного брака, - Феликсу исполнялось восемнадцать через год, - однако тут же начала вносить в ясное, как казалось Феликсу, дело многочисленные уничтожающие уточнения. Он и Наташа, оказывается, должны будут явиться в загс вместе с родителями, предварительно запасшись справками: с места жительства, мс та работы, из школы, из райисполкома, а также почему-то из милиции, психоневрологического, наркологического и кожного диспансеров. После чего будет создан специальный совет, куда, помимо членов комиссии по делам молодёжи, профсоюзных активистов, старых большевиков, войдут представители общественности. Он и вынесет окончательное решение. "Какой совет? Какая комиссия? - изумился Феликс. - Мы не настолько известные люди, чтобы нас знала общественность. Да какое этой общественности до нас дело?" Но тётка служебно - одними губами - улыбнулась, произнесла: "Следующий!" Вошла заплаканная с синяком под глазом женщина.
Феликс назначил себе день, когда поедет к Наташе, но малодушно перенёс его. Назначил следующий, но на пути к метро встретил Суркову. Она была румяная от лёгкого осеннего морозца, в красной вязаной шапочке. Феликс проводил её до дома. Они говорили о пустяках, но его не оставляло странное чувство, что Катя Суркова - красивая, сытая, гордая - в его власти. Границы её воли проходят внутри границ его воли. Как он захочет, так и будет. Феликс сам не знал, откуда эта уверенность.
…На следующий, кажется, день после котельной они заглянули с Клячко в пивной бар на улице Маяковского. Швейцар в галунах поначалу не хотел их пускать, но с Серёгой эти номера не проходили. Была в Клячко победительная наглость, сочетающаяся с занудством, мнимым законничеством, знанием неведомых уставов и положений, согласно которым не пустить его куда-либо не имели права. Всех имели. А его вот нет. Феликс, вступая в отношения с "папашами", официантами, барменами, прочими представителями так называемой сферы обслуживания, почти всегда капитулировал. Если существовала хоть малейшая возможность не пустить, "папаша" не пускал. Если была хоть малейшая возможность избежать общения с "папашей", Феликс избегал. Серёга - другое дело. Он был с этой сволочью, как рыба в воде. Табличка "мест нет" на дверях пивной никоим образом его не обескуражила. "Товарищи, товарищи, у нас заказано!" Серёга уверенно протолкнулся к двери. Как только швейцар приоткрыл её, чтобы впустить грузина, Серёга и Феликс прорвались внутрь. "Папаша, папаша, всё в порядке! - Серёга пришлёпнул к белой, пухлой, забывшей труд ладони папаши металлический рубль. - Эдик! Где мы садимся?" - крикнул в зал. Устроились за столиком у стены. В ожидании пива, ставриды, солёных сухарей Серёга с наслаждением откинулся на низкую спинку стула, закурил. Феликс не умел наслаждаться жизнью. В ресторанах, кафе, барах чувствовал себя скованно, неуютно. Ему казалось, все смотрят на него с иронией, официанты презрительно кривятся. Когда приносили счёт, Феликс платил, не подымая глаз, словно это он виноват, что официанту приходится его обсчитывать. Серёга, напротив, не стеснялся внимательнейшим образом изучить счёт: "Ты что-то напутал, старичок, не могли мы столько сожрать, посчитай по новой". Феликс давно понял, чем они разнятся с Серёгой. Феликс - вечно одинаковый, вечно один и тот же. Серёга - какой хочет, каким надо быть в данных обстоятельствах. В тот раз Серёга был наблюдательным и умным. "Ну как там у тебя с этой… Надюшей?" - "Наташей…" - Феликс сто раз давал зарок не говорить с Серёгой о сокровенном и в сотый же раз выложил всё как на духу. "Так-так, - с живейшим интересом выслушал Клячко, длинно отпил из кружки. - Значит, всё нормально? А то, бывает, нарвёшься на строптивую идиотку - в последний момент в кусты!" - "Не скажи, - возразил Феликс, - покорность она… унизительна, убивает самый смысл". - "Смысл чего? - усмехнулся Серёга. - Этот смысл покорностью не убьёшь". Если хотел, Клячко говорил умно, лаконично. Он читал не меньше Феликса. Только Феликс полагал это в своей жизни едва ли не главным. Серёга - мелочью, не заслуживающей серьёзного разговора. "Не ищи смысла, где его нет, - посоветовал он Феликсу, - много их ещё будет, сердешных. О каждой думать… Но первая - это важно. Как с ней, так потом и дальше".
В подъезде Феликс рывком притянул к себе Суркову, впился ей в губы. Взгляд её на мгновение сделался изумлённым, потом затуманился. С закрытыми глазами она оплывала в его руках, как свечка. Феликс не знал, зачем ему это? Что за непотребная лихость? Это же гнусно, недостойно - целовать Суркову с холодной душой, из одного лишь желания проверить давнее Серёгино предположение. Феликс подумал, решившись не бросать Наташу, он, как ни странно, сделался хуже: злее, циничнее, равнодушнее. Оставив растерявшуюся Суркову в подъезде, Феликс выбежал на улицу. Под ногами хрустели, дробились тонкие кружевные лужицы. Чистейшее синее небо казалось стеклянным. Он решил: если Наташа не позвонит сегодня и завтра, послезавтра он поедет к ней в общежитие. Через три дня намечался школьный вечер. И хоть два эти события никак не были связаны, Феликсу отчего-то непременно хотелось съездить к Наташе до вечера.
Наташа не позвонила.
С тяжёлым сердцем Феликс вернулся после занятий домой, переоделся. Хотя, наверное, можно было ехать и в школьной форме. В комнате Феликса Наташа видела учебники, тетради "ученика десятого "Б" класса Кукушкина Ф.". Тут раздался звонок в дверь. Мать так рано не могла приехать с работы. Отец в последнее время появлялся дома редко, а с понедельника вообще уехал в Дом творчества. "Должно быть, Белкин, сволочь, хочет трояк занять", - подумал Феликс. На пороге стоял Клячко. Феликс молча уставился на него. Они расстались полчаса назад.
- Не рад? - ухмыльнулся Серёга.
- Чему? - Феликс мрачно заступил порог.
- Я что думаю, - Серёга плечом отодвинул его, вошёл в прихожую. - Надо пригласить на вечер нормальных девочек. С одноклассницами со скуки сдохнем.