* * *
Употребленное мною слово "лабиринт" - не метафора и не гипербола. Здания окружали внутренний дворик и соединялись по три короткими коридорами; вместе они образовывали прямоугольник вокруг еще большего внутреннего двора; таких участков было три, и каждый из них представлял собой правильный треугольник; в общем, эти здания - сложнейшее сооружение, состоящее из трех поставленных друг на друга пчелиных сотов. К тому же здание, построенное частично из толстого монолитного бетона, частично из кирпича, как это было принято в прошлом, местами сохранилось прекрасно, но кое-где разрушено до основания и засыпано землей. Даже знай я заранее его планировку, мне все равно бы не объяснить, как пройти в ту или иную часть. И вовсе не уверен, что, отправься я снова по подземному ходу, пришел бы опять на старое место.
В тот день я обеспечил себе кратчайший путь наверх - по канализационной трубе через дыру от унитаза в уборной, а позже, когда выдавалась свободная минута, обследовал понемногу подземные коридоры в поисках других выходов. Но почти всегда коридор приводил меня в тупик, и редко удавалось найти ход, связывающий с внешним миром. Если отвлечься от неприятного запаха - так пахнут, по-моему, изъеденные молью звериные чучела, - это, конечно, идеальное убежище. Здесь даже блох почему-то не было.
Лишь два случая доставили мне серьезное беспокойство. Один произошел вчера утром: когда я покинул убежище, чтобы встретиться с жеребцом в бывшем тире, девочка слышала разговор за стеной. Кто-то громко окликнул человека, находившегося, видимо, далеко от него, тот коротко ответил, и неизвестный, стоявший у стены, насмешливо хмыкнув, удалился. Но этому трудно поверить. Ведь ни одна из стен нашей комнаты не выходит наружу. Я тщательнейшим образом все обследовал и могу сказать с полной уверенностью: за исключением внутренней стены с входной дверью, три остальные завалены снаружи землей. Разве что там есть кротовые ходы. Девочка решительно заявила: нет, голоса слышались не из-за двери. Но можно ли ей верить? В коридоре, куда выходит дверь, я в три ряда протянул проволоку - вместо сигнализации. Значит, это сон, или слуховая галлюцинация, или шум ветра в вентиляционной трубе - других объяснений не придумаешь.
Другой случай произошел чуть раньше. Я тогда возвращался самой дальней дорогой и проходил мимо развалин хлева рядом с музеем. Почти у самого убежища я наткнулся на брошенный окурок. Старательно притушенный, до фильтра оставалось еще сантиметра два. Он не дымился, прикоснувшись к нему, я убедился, что он уже совсем холодный. Окурок - и это особенно не понравилось мне - не успел пропитаться влагой, не пересох - нет, он был слишком свежим. Случалось, находили мумии, казавшиеся живыми, обнаружить недокуренную сигарету куда проще, чем мумию, - разумеется, это не повод для паники. Да и марка сигарет та же, которую курю я, - "Севен старс"; это меня успокоило. Хорошо, когда тревожащие тебя улики оказываются следами твоих собственных действий, они ничем уже не грозят, напротив, вселяют покой. Кстати, когда начали продаваться "Севен старс"?
* * *
Наверху что-то медленно, с равными промежутками грохочет.
Пять часов две минуты.
Я вынимаю из вентиляционной трубы заткнутый в нее пенопласт. Громыхает огромный барабан. Видимо, такова традиция. Эхо, отражаясь в подземном лабиринте, напоминает рев прибоя. Может быть, как раз сейчас жеребец, встреченный жидкими аплодисментами, неестественно выпрямившись, перерезает ленточку.
По кругу вечернего неба в вентиляционном отверстии плывет туча, напоминающая подгоревшую лепешку. Толстая и набухшая, она вот-вот лопнет и прольется дождем.
Наконец подошло, мне кажется, время расстаться с убежищем. Тетрадь, чтоб не намокла, я положу в полиэтиленовый пакет и крепко залеплю клейкой лентой. Спрятать все, что я хочу, можно вон в той трещине в стене, похожей на картуз бейсболиста. Длинный козырек с одной стороны оборван, и там зияет дыра вроде кармана. (Чем не сейф для денег, проездного билета и ультракоротковолнового передатчика, снятого с ножки стула в восьмой палате?)
Пусть девочка еще полчасика поспит.
Если бы у меня спросили, чего я хочу сейчас больше всего, я бы ответил: суметь до того, как верну жену, предпринять кое-что. В каком виде найду я свою жену, в какой обстановке встречусь с ней? Никто не в состоянии ответить мне на этот вопрос. Как будто можно считать установленной связь между исчезновением жены и кражей пилюль, но такое допущение не помогает ни на шаг продвинуться даже в косвенных уликах. Лишь осторожные намеки жеребца наводят на эту мысль. Возможно, жена и впрямь больна и остается до сих пор в клинике, а то, что она не нашла способа связаться со мной по телефону, - чистая случайность. С другой стороны, если взглянуть на все, что произошло, глазами жены, именно я являюсь человеком, пропавшим без вести. Быть может, пытаясь выяснить, куда я исчез, она поступила на временную работу, скажем, в библиотеку главного корпуса. Но нельзя не учитывать и вероятность того, что после удара, нанесенного ей в аптеке во время кражи пилюль, она утратила память. В самом же худшем случае ей насильно или под гипнозом ввели лекарство, лишившее ее возможности действовать по собственной воле.
Так или иначе, я должен предпринять соответствующие меры. Если будет необходимо - не останавливаясь даже перед применением силы. В туфлях для прыжков да еще с металлической трубой в четверть метра, которую я спрячу под мышкой, удастся обеспечить немалую атакующую мощь. Девочке неприятны мои упражнения - она вся сжимается, увидев прыгающего человека, - поэтому я сейчас не в форме, а ведь одной врожденной быстроты реакции мало, чтобы, надев такие туфли, сразу же совершать в них прыжки.
Везти тут девочку в кресле-каталке непросто. Малейшая неосторожность - и вместе грохнемся.
Однако чем сложнее становится положение, тем меньше у нас шансов снова вернуться в убежище. Может быть, найдя путь к бегству, удастся увести из клиники и жену. Путь к бегству один: скатиться вниз по северному склону, поближе к городской улице. А мы находимся на южной стороне. Бежать одному, оставив здесь девочку, - значит, бросить ее навсегда. Ну а тетрадь, ее можно спокойно засунуть в щель в стене, и она до скончания века никому не попадется на глаза, - бог с ней. Но девочка - не тетрадь.
* * *
Еду на первое время я положил в коробку, под сиденье кресла-каталки.
Четыре банки кока-колы, пять булочек, четыре печенья, два огурца, два вареных яйца, немного соли, завернутой в фольгу, четверть фунта масла, плитка шоколада, четыре побитых персика; там же - пачка бумажных салфеток…
Девочка с наушником в ухе чуть приоткрыла глаза и улыбнулась. Руку она по-прежнему держала между ног. Мне не хотелось докучать ей замечаниями. Потом она снова заснула. Тело ее стало еще короче. Чтобы оно не искривлялось, я осторожно выпрямил его (шведское кресло-каталка удобно и для этого тоже) - то ли дело лепешки из рисовой муки, тянучки, пирожки с бобовой начинкой: как их ни мни, они всегда сохраняют форму, близкую шару. Хочешь не хочешь, но без помощи жеребца - заведующего отделением хрящевой хирургии - не обойтись.
Глядя на девочку, так стремительно превращающуюся чуть ли не в грудного ребенка, я поддался иллюзии, что время идет вспять. Единственное, что осталось неизменным - выражение глаз. Если кто-нибудь будет увлечен девочкой, то, несомненно, благодаря ее глазам, устремленным вдаль и не видящим, что делается у нее под ногами.
* * *
Как быть с халатом? Я думаю, он поможет мне пробраться сквозь толпы людей, но не станет ли он слишком явной приметой для преследователей? Пусть все решится на празднике, а пока я его не брошу. Даже если не придется воспользоваться им, подложу его под голову девочке вместо подушки.
Жаль, пришлось оставить там, в заброшенной комнате, портфель со всем необходимым для торговых сделок. В нем тридцать каталогов туфель для прыжков, пятнадцать бланков-заказов и столько же талонов на получение памятных подарков - в общем, не такая уж ценность. Но портфель итальянской кожи жалко - купить новый мне не по карману. Ничего не поделаешь. Сам теперь не пойму, что вынудило меня пойти на такой расход.
Что ж - в путь. Маршрут 8, 4, 8, 4, 3, 3, 2. Этот шифр поможет мне запомнить повороты, чтобы добраться до музея.
- Я видела сон, будто протухло мыло.
- Мыло не тухнет.
- Почему?
- Мыло, которое может протухнуть, - не мыло.
Наверно, лучше взять тетрадь с собой, чем только из-за нее снова приходить в клинику; надо попытаться вынести ее отсюда. В ней появится необходимость, когда я буду приперт к стенке, и, оказавшись у меня под рукой, она сослужит мне хорошую службу. Засуну-ка ее между пружинами и подкладкой сиденья кресла-каталки. Ремонтировать его не надо, так что туда пока никто не заглянет.
Дополнение
Когда я, обхватив коляску с девочкой, вылез через щель в искусственном утесе, площадь перед музеем уже была забита машинами, владельцы которых приехали посмотреть на праздник. Почти не скрываясь, мы дошли до каменной лестницы.
- Музей. Смотрите, на крыше шест для флага.
- Это антенна.
- Нет, шест.
- Возможно, он служит и тем и другим.
Вдруг у одной из машин кто-то сказал:
- Разве бывает флагшток, на котором бы в праздник не развевался флаг.
Этот голос, как моментально схватывающий клей, прилепил к земле мои туфли и колеса кресла-каталки. Боевой дух покинул меня, словно улетучившись сквозь выбитое дно бочонка. Нет, не может быть, подумал я и робко обернулся. О, как я жаждал обознаться! Увы, надежда моя не оправдалась. Это была секретарша заместителя директора. С набитой бумажной сумкой в руке, она стояла, натянуто улыбаясь. В бежевой кофте и юбке цвета какао (клыки, готовые разорвать меня, спрятаны), она выглядела неплохо.
- Похоже, вам все было известно.
- С каждым разом вы становитесь все догадливей.
- На карту поставлена жизнь.
- Я и стараюсь облегчить вашу задачу. Вам нужно… вот это?..
Секретарша глянула на меня исподлобья, прикусив нижнюю губу, и отвернула угол газеты, прикрывавшей бумажную сумку. Там лежал небрежно свернутый лоскут блекло-багровой ткани. Девочка вся напряглась, точно скованная судорогой.
- Бедняжка.
- Если не нужно, можете выбросить. Я разбила стекло шкафа в музее, украла и принесла вам…
Секретарша подобрала валявшуюся под ногами ветку, брезгливо поддела ею багровую ткань и стала размахивать ею, как флагом. Лоскут напоминал багровый трупик раздавленной на шоссе кошки.
- Это и есть мама, заболевшая извержением ваты?
- Совсем как кусок старого фетра, бедняжка. И еще чем-то обрызгали от насекомых - без противогаза в руки не взять.
Вдруг девочка со сдавленным криком вцепилась в багровую тряпку. И заплакала в голос. Опешив, секретарша попятилась, а я даже ощутил укол ревности - какое глубокое чувство у девочки.
- Это она от радости…
- Я бы и сам не отказался от такой любви.
С помощью секретарши - она делала это без особого энтузиазма - мы развернули одеяло и накрыли им девочку. Мятая багровая тряпка никак не вязалась с функциональной красотой кресла. Девочка обеими руками впилась в одеяло и, откинув голову, сказала в нос:
- Пахнет очень неприятно, что ж, ничего не поделаешь.
Я обессилел. Усевшись на каменную ступеньку, я выпил с секретаршей банку тепловатой кока-колы. Девочке, поглощенной одеялом, было не до питья. Секретарша, выставив голую ногу, прижала ее к моей.
- У нас прямо пикник.
Небо черное, как от внутреннего кровоизлияния, вот-вот пойдет дождь. Когда я бросил в траву пустую банку от кока-колы, раздался вопль какой-то женщины. И тут же откликнулась секретарша:
- Отстань.
Да, начало не ободряющее. Если так точно предугаданы все мои действия, на успех мне рассчитывать нечего. Придется поворачивать обратно - другого выхода нет.
Мы пересекли площадь перед музеем и стали спускаться по асфальтированной дороге, огибавшей парк, но тут путь нам преградила целая колонна передвижных платформ, распространявших запах ацетилена. Мы решили пройти парком. Там по-прежнему было тихо. Время от времени в небо взмывали столбы белого дыма и слышался треск фейерверков.
- По-моему, девочка выглядит сейчас так же, как до поступления в клинику.
- Думаете, не хуже?
- Весь вопрос в том, как долго смогут кости выдерживать давление внутренних органов.
- Что вы имеете в виду?
- Какую, по-вашему, форму примет зонт, если спицы вдруг начнут таять? Нечто подобное происходит и с девочкой.
На площади у фонтана счастливые на вид музыканты, не желая больше репетировать, танцевали рок, похожий на танец бон в день поминовения усопших. Открыто было лишь несколько ларьков, где торговали золотыми рыбками и кустарными поделками. На скамейке сидели рядышком медсестра в бикини (и почему-то в форменной шапочке) - у нее были непомерно толстые ляжки - и одноногий мальчик с черной облезлой собачонкой; они неотрывно смотрели на брызги, срывавшиеся с упругих струй фонтана.
Под ногами вода. В луже, нанесенной ветром из фонтана, билась розовая бабочка, величиной чуть ли не с маленькую птичку.
- Холодно.
Девочка передернула плечами. Прикрывавшее ее багровое одеяло выглядело как передничек на Дзидзо - покровителе детей и путников, стоящем у проселочной дороги. У меня вспотела шея.
Через центральные ворота мы снова вышли из парка на дорогу.
Вдруг, точно аромат, льющийся из лопнувшего мешочка с благовониями, начало вскипать оживление. Примерно на середине спускавшейся вниз бесконечной дороги начиналась подземная торговая улица, словно насквозь прорезавшая высокий холм. На арке, обрамленной неоновыми лампами, была выведена огромная надпись: "Поздравляем. Годовщина основания клиники. Михарасу Гиндза". Девочка, выпростав из-под одеяла руки, радостно вскрикнула. Все вокруг заполонили сотни стоявших где попало машин, застывшие в ожидании несметные толпы - кого здесь только не было: служащие, молодежь в джинсовых шортах, врачи с медсестрами в белых халатах и даже больные, только что выбравшиеся из палат, в чем с первого взгляда убеждали их пижамы. Да, улица, по всему судя, необычная.
Может, именно здесь и состоится празднество?
- Не смешно ли - подземную улицу назвать "Михарасу Гиндза"?
- Наверно, название местности - Михарасу: широкий обзор. А с этого холма, пожалуй, и Фудзи можно увидеть.
- Вам не кажется это опасным? Ведь расширь они улицу еще немного, и достигли б фундамента старого здания клиники.
- Ну, фундамент обычно кладут очень глубоко.
- А разве подземная улица не глубже?
- Вы, наверно, не представляете себе планировки этого здания: там, где вы прятались, - третий этаж старой клиники.
- Да что вы?
- Тогдашний директор приказал засыпать все больничные корпуса. Он страдал манией страха перед воздушными налетами или чем-то в этом роде…
По земле застучали тяжелые крупные капли дождя. Девочка ловила их ртом и вдруг запела неприятно взрослым голосом. Может быть, это и впрямь была фраза из песни:
- Как бы ни хмурилась погода, в моих воспоминаньях всегда ясное небо…
Под напором толпы, которая, спасаясь от дождя, двинулась в подземную улицу, мы тоже нырнули под неоновую арку. Сначала улица мне показалась обычной, и фонари обычные - в форме ландышей. Как и на улицах клиники, главное место здесь занимали цветочный и фруктовый магазины, магазин постельных принадлежностей, товаров для рукоделия, а между ними ютились "Обувь", "Оптика", "Книги", "Игрушки", "Парфюмерия", "Кондитерская", "Писчебумажные принадлежности", "Закусочная", "Табак". Улица вскоре стала совсем узкой. Но зато, без конца разветвляясь, она увлекала прохожих все дальше и дальше. Хотя кое-где попадались лестницы, затруднявшие наше движение, мы все же шли вперед. Девочка, позабыв о своей болезни, оживилась, секретарша шагала в ногу со мной.
Постепенно менялся характер магазинов.
"Автомобильные принадлежности", "Джинсы", "Китайская медицина", "Грампластинки", "Электротовары по сниженным ценам", "Патинко" - оттуда доносились бравурные военные марши, "Закусочная - жареная птица", дорогу перед закусочной загромождали ящики с пустыми пивными бутылками, "Фотомагазин", "Библиотека", "Закусочная - карэ-райс и салаты", "Продажа подслушивающей аппаратуры", "Кафе-мороженое"…
В этом кафе мы купили три порции шоколадного мороженого. Девочка, откинув край одеяла, с наслаждением лизала мороженое. Меня охватила тоска - казалось, время застывает.
Напротив кафе в узком переулке указатель - "Общественная уборная". Дальше улица снова изменилась. На вывесках призывно плясали неоновые огни. Мозолили глаза шеренги игровых автоматов, кабаре, стрип-шоу. Улица эта вовсе не такова, чтобы прогуливаться по ней, толкая одной рукой кресло с девочкой, а другой поддерживая под локоть секретаршу. Но мне казалось, что впереди вдруг забрезжила надежда. Да, если мне вообще суждено встретиться с женой, то именно здесь, в этих закоулках. У меня не было серьезных оснований считать, будто конец моего пути уже близок, но какое-то предчувствие, смутная уверенность то и дело посылали по моим нервам сигнал тревоги.
Лучше всего поручить бы кресло секретарше, а самому хоть что-то предпринять.
- Могу я довериться вам?
- Да, и я постараюсь оправдать ваше доверие.
- Что я должен буду сделать для вас, если вы сдержите обещание?
- Угадайте сами.
По прищуру ее черных глаз я понял - она обожжена злостью, искрой проскочившей между висками, точно в разрядной трубке. Но даже доверься я ей, времени у меня в обрез - столько, сколько понадобится им, чтобы доесть мороженое. Оставлять их одних и дольше мне не хотелось.
- Сэнсэй! - вдруг воскликнула девочка. - Посмотрите, вон он…
Вафельный стаканчик с мороженым указывал на какую-то лавку наискосок от кафе, смахивавшую на контору по торговле недвижимостью. Во всю ширину витрины золотились выпуклые иероглифы: "Консультирую покупку и продажу любых внутренних органов", чуть ниже - прейскуранты Центра переливания крови, Банка мужского семени, Конторы страхования роговицы. На двери висела неприметная деревянная табличка: "Справочное бюро по всем видам развлечений".