Они сидели на берегу; грязь по мере высыхания меняла цвет с шоколадного на пепельно-серый и сжималась, плотно обтягивая кожу. Том при этом испытывал примерно такие же ощущения, как при эрекции. Он пожалел, что на нем плавки, - хотелось более тесного контакта с грязью.
На пляже были душевые кабинки. Они в молчании тщательно смывали грязь, наблюдая друг за другом. Это был таинственный первобытный ритуал. Он чувствовал себя очищенным и обновленным, как будто на него натянули новую кожу и вдохнули новую жизнь. На пляже осталась изношенная, запачканная версия Тома, подобная мокрому купальному костюму, который следовало похоронить на дне грязевой ванны.
Затем они посетили археологические раскопки в Кумране, но усталость уже брала свое. Том не ходил, а вяло плавал в расслабляющей жаре.
- В течение многих лет полагали, что именно здесь ессеи писали эти Кумранские рукописи - и все потому, что нашли здесь чернильницу. А эти резервуары служили якобы бассейнами для ритуального омовения. Но теперь выяснилось, что здесь производились благовония. Вырученные деньги шли на вооружение зелотов, которые погибли в Масаде. Иначе говоря, здесь была фабрика по производству редкого ароматического бальзама.
Стоило ей произнести слово "бальзам", как на Тома повеяло пряным, пьянящим запахом. Ощущение было мимолетным, но очень сильным. В следующий момент запах исчез. Том внимательно оглядел руины. От земли поднимался жар. Вокруг были только сухие камни, мертвая тишина и запах нагретой пыли.
- В чем дело? - спросила Шерон.
- Она была здесь.
Шерон коснулась его руки:
- Пошли. Пора уже.
В Иерусалим они вернулись без сил. Шерон заварила кофе, но они не стали его пить. Скинув туфли, она повалилась на диван и почти сразу уснула. Том присоединился к ней. Когда он проснулся, в комнате было темно, Шерон рядом не было. Но тут она вышла из ванной в купальном халате, забралась на диван и, обхватив лицо Тома руками, поцеловала его.
- Не стоит, если ты не всерьез, - сказал он.
- Я всерьез.
Он распахнул ее халат и спустил его с плеч. Ее соски были как темные бутоны. Он прижал к ним губы. Она забралась рукой в его трусы, и от ее прикосновения его член сразу стал набухать. Она взвесила его на своей длинной узкой ладони. Дыхание ее было горячим, как воздух пустыни, она издавала густой мускусный запах, как какая-нибудь редкая пряность на базаре.
Он стал целовать ее живот, но она остановила его:
- У меня месячные.
- Ну и что? - отозвался он. - Я не требую, чтобы ты принимала ради меня ритуальную ванну.
- Ты-то не требуешь, но меня это останавливает.
- Это здоровая животворная кровь. Эти старые извращенцы-пророки хотят, чтобы ты ненавидела себя, потому что ты женщина.
Он прижался к ней и проник языком ей в рот. Ее глаза в темноте были подобны черным озерам. Он засунул палец глубоко в ее тело, затем вытащил его и поднес к губам. В комнате расцвел ее аромат. Он ощущал его на своей руке - соленый минеральный запах, напоминающий об отложениях соли и ила на берегу Мертвого моря.
- Я сегодня весь день чувствовал, что влюбляюсь в тебя.
- Я знаю.
Подобно ему, она вложила палец себе во влагалище и смазала его член своей кровью, а затем ногтем прочертила кровавый круг вокруг его гениталий. Он опять поцеловал ее, она откинулась назад, полностью открывшись ему. Он легко скользнул в нее, и ее жар охватил его, как вспышка пламени. Он парил над крепостью на скале, а над сухими равнинами и водами Мертвого моря сверкали молнии. Она сказала ему как-то, что это самая глубокая впадина на Земле. Когда он начал изливать семя, ему показалось, что он падает в эту самую глубокую впадину.
Уже после она включила лампу. Его член лежал на его бедре, как бездыханный солдат в шлеме, застреленный в лесу. Ее кровь высыхала на нем, приобретала цвет ржавчины. Наклонившись, она внимательно разглядывала ее, как будто это были руны или письмена с прорицаниями.
- Что ты там высматриваешь?
- Читаю будущее.
- Мне гадали на кофейной гуще, но это что-то новенькое.
- А это что? Смотри, совсем как буква иврита.
Он посмотрел.
- Это "бет", - сказала она. - С этой буквы начинается Библия.
- Иди сюда, - сказал он. - Иди сюда.
25
- Он действительно очень приятный человек, - сказала Кейти. - Действительно очень приятный. Я рада, что согласилась встретиться с ним.
- О чем вы разговаривали? - спросил Том.
- О Библии. Он ненавидит апостола Павла и обожает Марию Магдалину. Он страшно критиковал Евангелие, пока мы гуляли. И не то чтобы он сам этого хотел, я подначивала его.
- По-моему, ему не требуется никакой подначки. Он ораторствовал по этому поводу, когда мы впервые с мим встретились. Вы договорились увидеться еще раз?
- Нет. Я предлагала, но он отказался. Он сказал, что, если мы встретимся еще раз, он влюбится в меня и это будет для него мучением. Одного дня в парке для него достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.
- А ты? Влюбилась бы в него?
- Нет. Я уже сделала свой выбор и не хочу менять решение.
Том хмыкнул. Это взбесило ее. Она вскочила и ударила его в грудь кулаком.
- Да знаешь ли ты, что значит для меня наш брак? - вскричала она. - Ты знаешь, чем он для меня является? Что я испытываю, когда думаю, что он кончается? Ты имеешь представление о том, что я чувствую? Ты знаешь, что я просто задыхаюсь? Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь!
26
Ну вот, она опять доигралась. Утром, по дороге на работу, Шерон, по своему обыкновению, размышляла, правильно ли она поступила. С того самого момента, как Том объявился в Иерусалиме, она страстно убеждала себя, что должна избегать этого дополнительного осложнения. Ее личная жизнь представляла собой бесконечную смену опекаемых ею страдальцев. Она привязывалась к ходячим несчастным больным. Ее тянуло к ним. Она работала с ними и влюблялась в них. И даже если она не была влюблена по-настоящему, как в Тома, иногда в конце концов она спала с ними.
- Хватит уже спать с мужчинами только потому, что тебе их жалко! - урезонивала она себя. Затем, чтобы заглушить голос внутреннего надзирателя, она включила радио.
А старина Том был совсем плох. Весь напряжен, и, похоже, галлюцинаций и бреда у него было побольше, чем у иных алкоголичек и наркоманок, которых она лечила в центре. Но Том и Шерон были старыми друзьями, причем такими, какими, по мнению здравомыслящих людей, мужчина и женщина быть не могут. К тому же она чувствовала себя обязанной памяти Кейти, а Кейти в целом одобрила бы то, что случилось этой ночью.
Опыт психотерапевтической работы говорил ей, что она может помочь Тому. Но она не знала точно, была ли причиной его болезни неспособность справиться с утратой Кейти, или то, что случилось с ним в школе, или, возможно, и то и другое вместе. Но в любом случае она могла помочь ему. У нее было два пути, каждый по-своему эффективный. Первый - это в течение долгих часов беседовать с ним, внимательно выслушивая, помогая ему понять его проблемы, восстанавливая его уверенность в себе, успокаивая и возвращая позитивное восприятие жизни. А второй позволял достичь тех же результатов, устроив "короткое замыкание" - без лишних разговоров затащив его в постель.
Так, может быть, она была права, избрав второй путь? Жизнь, в конце концов, коротка.
Кейти всегда говорила то же самое: "Жизнь быстролетна. Я люблю эту быстро ускользающую жизнь". Это было лейтмотивом ее существования, ее девизом. И ее эпитафией. Можно подумать, что она все предвидела.
А что, если она действительно предвидела свою судьбу? Или просто случайно угадала?
Незадолго до отъезда в Израиль Шерон проезжала через их городок и решила заехать к Тому и Кейти без приглашения. В тот момент, когда она с бутылкой "Фраскати" стояла у их дверей и собиралась нажать кнопку звонка, дверь распахнулась и вышел Том. В руках у него был длинный кожаный чехол.
- Что это?
- Бильярдный кий. По четвергам у нас с ребятами игра.
- Но он может ее пропустить, - сказала появившаяся у него за спиной Кейти. Она поцеловала Шерон и взяла у нее бутылку.
- Да, вполне могу.
- Не стоит. Иди скрести вместе со своими мальчиками кий над зеленым сукном, а я останусь с Кейти. Вы не против, если я у вас переночую? Увидимся позже, Том.
Женщины очень неплохо провели вечер, болтая, сплетничая и хохоча. Кейти всегда умела рассмешить Шерон. Когда бутылка кончилась, они сходили за следующей в азиатский магазинчик на углу и решили заодно взять какой-нибудь из продававшихся там же видеофильмов.
Кейти кивнула на секцию порнографии.
- Том стал в последнее время брать напрокат вот это, - сказала она печально. - Думает, что я об этом не знаю.
Шерон вытащила кассету с фильмом "Глубокая задница".
- Давай возьмем это. Посмотрим, на чем он тащится.
Вернувшись домой, они выпили еще вина и покурили травку, которая была у Шерон с собой в маленьком пластиковом мешочке. Том обычно ничего не говорил, когда Кейти баловалась легкими наркотиками, но недовольно хмурился, так что у нее лишь изредка появлялась возможность отвести душу, вспомнив студенческие забавы. Затем они поставили кассету и битый час язвили по поводу примитивной работы актеров, стонавших как-то по-марсиански. В конце концов Шерон выключила видеомагнитофон.
- Может быть, именно это ему и нужно? - заметила Кейти. - Трое в постели.
- Ты что, приглашаешь? - откликнулась Шерон. Это была шутка, однако она чувствовала, что Кейти находится в каком-то странном настроении.
- Нет, - ответила Кейти. - Я не могу ни с кем его делить. Даже с тобой, дорогая Шерон, даже с тобой.
- А когда он будет стареньким и седым?
- Тогда меня тут уже не будет.
- Как это понимать?
- Я не доживу до сорока. Я это всегда знала. Сорок - предел для меня.
- Не говори ерунды! - бросила Шерон. Однако, внимательно посмотрев на Кейти, затягивавшуюся остатками косяка, она поняла, что та абсолютно серьезна.
- Меня предупредили.
- Предупредили? Врачи?
- Нет, не врачи. Это был незнакомый мужчина. Он появился на улице и хотел взять меня за руку. Затем он ушел, но я встретила его еще раз. Тебе никогда не приходило в голову, что некоторые люди на улице - на самом деле вовсе не люди, а призраки?
- Кейти, ты меня пугаешь.
- Прости. Забудь о том, что я сказала. И пожалуйста, не говори об этом Тому.
Как Шерон ни приставала к ней, Кейти не хотела больше распространяться на эту тему и отшучивалась. Но затем они снова развеселились и к тому моменту, когда вернулся Том, были в совершенно невменяемом состоянии. Безуспешно попытавшись добиться от них какого-нибудь вразумительного объяснения, он попрощался и ушел спать.
В тот день она видела Кейти в последний раз.
И вот теперь Шерон разделила с ней Тома - при обстоятельствах, которые невозможно было предугадать. Она была уверена, что если бы Кейти видела, в каком он состоянии, то простила бы Шерон и даже благословила ее. Миновав Сион и проезжая по улице Хативат, она бросила взгляд на городскую стену, где на фоне синего неба маячили силуэты трех солдат с болтающимися на ремнях "узи". Порой у нее возникало ощущение, что она ездит по краю воронки действующего вулкана, который вот-вот начнет изрыгать огонь и выплевывать магму с плавящимися осколками породы. Наиболее крупные осколки выбрасывались из самой глубины жерла и, дымясь, застывали в виде религиозных учений. Но иногда они трескались и рассыпались одиночными актами насилия. Во всем была виновата жара. Шерон воспринимала Иерусалим, прообраз всех городов мира, как некий источник яростной энергии. Ох уж этот Иерусалим! Она чувствовала, что прожила в нем уже слишком долго.
Когда она свернула у Яффских ворот, в приемнике, транслировавшем джаз, возникли помехи, звук то исчезал, то снова появлялся. Шум и треск заглушали музыку. Шерон покрутила ручку настройки, но это не помогло. И вдруг небо впереди нее прогнулось, словно на него давила огромная тяжесть, и стало складываться. Разинув рот от изумления, она нажала на тормоза; колеса взвизгнули, зацепившись о сухой раскаленный поребрик. Машину затрясло и развернуло почти поперек улицы. В приемнике что-то щелкнуло, помехи прекратились, и внятный женский голос наполнил эфир: "Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь… Мне нечем дышать…"
Голос затих, вновь сменившись треском помех, а затем и меланхоличным саксофоном. Шерон посмотрела на небо - оно приняло свой нормальный вид. Позади нее сердито сигналили автомобили.
- Вид у тебя хуже некуда, - заявила Тоби, когда Шерон влетела в приемную на Бет-Хакерем.
Она держала в руках губку и пластиковую бутылку с распылителем. Хотя Тоби руководила реабилитационным центром, она собственноручно мыла и чистила окна, меняла перегоревшие лампочки и носила в сумочке набор отверток. Ей исполнилось семьдесят лет; она была основателем центра, психологом-фрейдистом и в те моменты, когда не занималась руководящей работой или уборкой, - хорошим другом.
- И тебе следовало быть здесь еще полчаса назад, - добавила она.
- У меня произошла неприятность, - ответила Шерон.
Тоби развела руки в стороны:
- Это можешь мне не говорить. Переживай свои кризисы, приходи на полчаса позже. Только тут с утра сидит твоя старая подруга Кристина, вся в "белом тумане", и безостановочно повторяет твое имя. Может, мне поговорить с ней? Вдруг что-нибудь получится?
"Белый туман" означал на их жаргоне серьезное психическое расстройство. Кристина была их бывшей пациенткой, которая прониклась особым доверием к Шерон.
- Когда она пришла? В каком она виде?
- В каком виде? В голом, дорогуша. Она появилась здесь с первыми лучами солнца абсолютно голая.
- Иду прямо к ней.
- Поосторожней там - все-таки "белый туман". И не забудь, что через час у нас совещание персонала.
Шерон зашла в помещение, называвшееся "комнатой белого тумана". Перед входом в нее полагалось снимать обувь. Здесь работали с клиентами в случае обострения болезни, и потому стены были звуконепроницаемыми, на полу лежали ковры, мебель была мягкая. В этой комнате орали, вопили и рыдали. Ею пользовались не очень часто, - для большинства женщин, пристрастившихся к бутылке или наркотикам, реабилитация была длительной и рутинной работой. Однако время от времени ту или иную пациентку окутывал "белый туман".
Кристина сидела на полу, закутавшись в белый купальный халат реабилитационного центра. Ее длинные черные волосы ниспадали на лицо. Сквозь висящие пряди проглядывала розовая припухлость вокруг глаз. Шерон подошла и села рядом с ней.
- Привет, сестренка, - спокойно произнесла она.
Никакого ответа. Шерон отвела назад закрывавшие глаза пряди.
- Почему ты пришла сюда голой? - спросила она ровным тоном. - Что за идея?
- Я тебе не сестренка, - ответила Кристина, отворачиваясь.
- Ну, не сестренка так не сестренка.
- Где ты была? Где ты была, когда я пришла сюда?
- Я же не живу здесь, Кристина, не провожу здесь все свое время. У меня, знаешь ли, есть дом, есть личная жизнь.
Впервые Кристина попала в их центр после того, как ее судили за употребление наркотиков. Они отучили ее от героина с помощью метадона, но выяснилось, что без метадона она не могла обходиться. В центре она привязалась к Шерон, и им удалось избавиться и от метадона, но вскоре после этого ее опять привезли как пристрастившуюся к барбитуратам. Кропотливо работая с Кристиной, Шерон опять подлечила ее, но та снова вернулась, на этот раз алкоголичкой. Каждое "излечение" оборачивалось лишь сменой пристрастия. В Кристине была какая-то пустота, настоятельно требовавшая, чтобы ее непрерывно заполняли. В конце концов, в результате многочисленных обстоятельных бесед, неукоснительного соблюдения режима и всех необходимых процедур, Кристина объявила, что она очистилась от скверны, восстановила свою цельность и нашла себя - в религии.
Шерон помнила, какое выражение было у Тоби, когда Кристина сообщила им эту добрую весть. Под маской наигранного оптимизма на лице Тоби читалась та же тревога, какая владела и Шерон.
- Это замечательно, дорогая. А в какой религии?
- Я адвентистка.
Шерон прикусила губу. Тоби была опытнее и быстрее пришла в себя. Она расцеловала Кристину, затем они помогли ей собрать вещи и, после небольшого прощального ужина с участием персонала и живущих В центре клиенток, проводили ее.
- Три месяца, - прошептала Шерон, глядя вслед Кристине, удаляющейся со своим чемоданом.
- Меньше, - отозвалась Тоби. - Меньше.
Она была права. Прошло два месяца, и Кристина снова была с ними. Лечение можно было начинать с начала.
- Кристина, ты не скажешь мне, почему вернулась сюда?
- Ша-на-на-на-на, ша-на-на-на.
Это была ее излюбленная уловка - напевать какой-нибудь популярный мотивчик. Легкий щит, пробить который часто было невозможно. Шерон вздохнула. Все это было хорошо знакомо ей, от начала и до конца.
- Прости, у меня нет времени слушать твое пение. Мне оно надоело.
- Ша-на-на-на. ША-НА-НА, на-на-на.
- Помолчи, Кристина.
- Ша-на-на-на. Хочешь знать, как они сделали это? Как они сделали это? Сделали это? Сделали-сделали. Сде-сде-сде-сделали?
- Что сделали? Кто и что сделал? Слушай, мне пора идти на совещание.
Кристина улыбнулась, закрыв глаза и покачивая головой в такт звучавшему у нее в голове мотиву.
- Сделали-сделали, сделали. Сде-сде-сде-сделали. - Неожиданно ее лицо приняло злобное выражение. - Перебили его чертовы голени! ПЕРЕБИЛИ ЕГО ЧЕРТОВЫ КОСТИ! - В следующее мгновение она опять улыбалась, напевая. - Сделали, сде-сде-сде-сделали…
- Кто перебил голени? Кому?
- Именно так они это сделали. А ты где была? Я пришла, а тебя не было. Я искала тебя, Шерон. А, из-за тебя я упала и разбилась. Ты сказала: "Прыгай, я тебя поймаю", а сама не поймала.
Шерон издала тяжкий вздох. Ей часто приходилось иметь дело с женщинами в таком состоянии, Кристина не была исключением. И каждый раз понять их бред представлялось невозможным. Иногда ей казалось, что она больше не выдержит. Ей хотелось сказать Кристине: "Знаешь что, иди и подыхай. Я делаю для тебя все что могу, а ты снова и снова возвращаешься сюда, и порой в еще более плачевном состоянии, чем раньше. Некоторым людям я могу помочь, а тебе - не могу. Чего ради я буду тратить время на безнадежных больных?"
Но затем она смягчилась и снова поправила свисающие на лицо волосы Кристины:
- Не знаю, где именно блуждает сейчас твой разум, крошка, но где-то очень далеко.
Кристина высморкалась и, придвинувшись к Шерон, положила голову ей на плечо. Шерон успокаивающе обняла женщину, и та тихо заплакала.
27
Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь. Мне нечем дышать, потому что ОН задыхается.