- Но у меня нет никакой тайны.
- Тогда допивайте чай, пожмем друг другу руки и простимся.
- Подождите. У меня действительно есть тайна.
- Я знал, что должна быть. - Ахмед свернул еще одну сигарету с гашишем и, раскурив ее, стал ждать, когда Том начнет.
- Вы, наверное, не увидите в этом никакого смысла, и выглядит это действительно по-дурацки. Я хочу рассказать вам, почему я бросил преподавательскую работу в Англии. Я никому об этом не рассказывал - даже Шерон.
Ахмед выслушал историю об уходе Тома из школы внимательно, ни разу не прервав его. Закончив свой рассказ, Том издал глубокий вздох. Араб задумчиво покивал, затем изложил свои соображения:
- Это и есть то дерево, с которого джинния спрыгнула на вас, Том. Раскидистое дерево, дающее много тени, Древо Жизни. И очень старая джинния. В данный момент она исчезла, но кто знает, когда она вернется? Теперь я знаю вашу тайну.
- Да.
- Я видел, как вам трудно было рассказывать мне об этом. И в ответ я раскрою вам свою тайну.
Но прежде, чем приступить к рассказу, Ахмед налил им еще по чашке мятного чая и скрутил себе еще одну сигарету. Раскурив ее, он вперил в Тома твердый взгляд.
- Ни слова лжи не сорвется с моих губ. Ложь - это враг. Выслушайте меня. Это поможет вам отличать правду от лжи.
Набрав полные легкие дыма, он встал и, подойдя к Тому, приблизил свой рот к его губам.
- Откройте рот, - промычал он, не разжимая губ. Придерживая подбородок Тома рукой, он выдул струю дыма ему в горло. - Вдохните это.
Том вдохнул дым. Он оказался более прохладным, чем он ожидал, но вызвал легкие конвульсии во внутренностях и выдавил из глаз слезы. Тем не менее Том задержал дым на секунду, прежде чем выдохнуть. Сердце его заколотилось, слегка закружилась голова.
Ахмед вновь уселся на свою подушку и скрестил ноги, приготовившись к рассказу.
31
"Бисмиллах аль-Рахмани аль-Рахим, во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, да будут даны мне силы рассказать мою историю правдиво, без отступлений и искажений. Не давай лживым джиннам управлять моим языком. Хотя один лишь Аллах может заглянуть в самые темные уголки человеческого сердца и понять, что происходит там, позволь светочу истины направлять меня в моем рассказе, дабы мы могли выйти из тени на свет.
Впервые я услышал о Мастерах, или Приближенных, как будет правильнее их называть, когда я был студентом одного из английских университетов - того, что в городе Лестере. Там я вел нормальную студенческую жизнь - то есть пренебрегал исламским запретом на алкоголь и в течение трех лет напивался вдрызг и непрерывно старался - с переменным успехом - затащить в постель английских девушек. После окончания университетского курса я остался в университете писать диссертацию. Я был членом Исламского студенческого общества и страстно боролся за самые разные идеалы - не помню уже, за какие именно. Но другие члены Исламского студенческого общества сторонились меня.
Предела падения я достиг, когда влюбился в простую английскую девушку по имени Виктория. Она отдалась мне всего один раз, после чего не захотела иметь со мной ничего общего. Я рыдал и заламывал руки. Я выпил весь виски, продававшийся в супермаркете. Я помню, как просыпался по утрам с чувством, что у меня не голова, а гнилая дыня. Вам знакомо это ощущение?
Мой друг Рашид, президент Исламского студенческого общества, решил поговорить со мной. Он сказал, что я становлюсь в университете всеобщим посмешищем, и велел мне взять себя в руки. И это помогло мне. Я бросил пить и стал усердно трудиться над диссертацией. Рашид пригласил меня однажды съездить вместе с ним к его друзьям в Брэдфорд. Там я разговорился с одним из его друзей, и он, узнав, что я из Лестера, посоветовал мне посетить некоего человека, живущего в этом городе. Тогда-то я и услышал впервые о Мастерах, Приближенных.
Меня заинтересовало то, что он сказал, и, вернувшись в Лестер, я сходил по адресу, который он мне дал. Это был ничем не примечательный дом в азиатском квартале. Я никого не предупреждал о своем визите, но меня встретили так, словно ожидали моего прихода. Когда я позвонил у входа, дверь открыла арабская женщина, которая, не говоря ни слова, сделала знак, чтобы я вошел. Она провела меня в скудно освещенную комнату в глубине дома. Посреди комнаты на полу сидел человек. Напротив него лежала подушка, словно ожидавшая меня. Я хотел войти в комнату, но тут человек предостерегающе поднял руку.
- Стой! - приказал он. - Оставайся у двери. В тебе слишком много винных паров.
Я был удивлен. Я не пил уже недели три и сказал ему об этом.
- Три года, - сказал он. - Ты должен не пить три года, и тогда этот джинн оставит тебя. И в это время ты не должен страдать из-за женщины, которой не можешь добиться.
В первый момент я подумал, что кто-то рассказал ему обо мне, но это было невозможно. Разговор в Брэдфорде был совершенно случайным. Я вглядывался в человека, сидящего на полу. В полутьме трудно было определить его возраст. Очки отражали падавший на них свет, и глаз было не видно. Но я видел его седые полосы и морщины. Я подумал, что он, скорее всего, индиец или иранец, но его костюм западного образца иг позволял судить об этом наверняка.
- Я ничего не могу сделать для тебя, пока ты пропитан алкоголем, - сказал он. - Приходи ко мне через год.
- Но через год меня здесь не будет, - ответил я, стоя в дверях. - Я возвращаюсь в Палестину.
- Раз ты уезжаешь в Палестину, тебя действительно не будет здесь долго, - сказал он, блеснув очками.
Затем он подозвал женщину, стоявшую все это время позади меня, и что-то прошептал ей. Она вывела меня в коридор и закрыла за нами дверь.
- Тебе повезло, - сказала она. - Ты везучий молодой человек. - Она написала мне по-арабски на листке бумаги чье-то имя и адрес. - Сходи к этому человеку.
Я увидел, что человек этот живет в Багдаде.
- Багдад! - воскликнул я. - Зачем мне в Багдад? Я никогда там не был и не испытываю желания ехать в эту жестокую, воинственную страну.
- В таком случае не езжай, - сказала женщина, выпроваживая меня из дома.
Я вышел на улицу, качая головой.
Ехать в Ирак я не собирался, однако листок с адресом не выбросил. Спустя две недели я уже был в Иерусалиме и размышлял о своем будущем. Какое-то время я пытался найти работу, берясь то за одно, то за другое дело. Я даже повязывал лицо платком и бросал камни в израильских солдат. Но это развлечение перестало мне нравиться после того, как одна из пуль насквозь пробила мне бедро. Дюймом выше - и вы разговаривали бы сейчас с евнухом.
Мне нечего было делать в Иерусалиме. Я уже подумывал о том, чтобы вернуться в Англию, но тут вспомнил про листок бумаги и отправился в Багдад.
Это был семьдесят шестой год - спустя два года произошла исламская революция в соседнем Иране, а через год после этого Саддам Хусейн стал президентом Ирака. Я проделал кошмарный путь по Ираку на автобусе и прибыл в Багдад, чувствуя себя больным и несчастным. Когда я вышел из автобуса и на меня напала целая туча мух, мне захотелось тут же вернуться домой.
Но я не вернулся домой, а пошел по адресу, который мне дали в Англии. Там мне сказали, что этот человек уехал и увидеть его можно в маленькой деревушке возле поселка под названием Киркук. Два дня я рыдал и проклинал собственную глупость, затем сел в автобус и поехал обратно через пустыню. Я собирался доехать на нем до самой Палестины. Но представьте себе, что я почувствовал, когда автобус сломался в пятнадцати милях от Киркука.
Я пытался разузнать что-нибудь об этом человеке, однако его имя никому не было знакомо. Наконец пастух, гнавший мимо меня стадо коз, указал мне на какой-то дом. Я зашел туда. Это был богатый дом. Слуга с вежливыми манерами велел мне подождать на крыльце. Там я встретил еще одного молодого человека, иракца по имени Мехмет.
- Ты ждешь Абд аль-Кадира аль-Карима? - спросил я его.
- Это тот, кого зовут также Голосом Невидимого?
- Да-да. Пусть так. - Мне уже осточертело гоняться за этим человеком.
- Да, жду.
- А он Мастер? Один из Приближенных?
- Об этом не нам судить.
- Плевать я хотел на это. Мастер он или не Мастер? Мехмет пожал плечами.
Я плюнул и пошел через сонную деревню к автобусу. Но оказалось, что он уже ушел.
Я вернулся к дому и Мехмету. Слуга упаковывал дна больших тюка с одеялами и провизией. Он дал один тюк Мехмету, другой мне и велел идти вместе с ним в пустыню, где мы встретимся с Абд аль-Кадиром аль-Каримом. Мы протопали не меньше семи миль. Мехмет притих и замкнулся в себе. Я же честил этого Абд аль-Кадира на чем свет стоит за игру в прятки, которую он затеял.
Слуга не желал отвечать ни на какие вопросы и непреклонно шагал в двух метрах впереди нас. Наконец, устав от моей назойливости, он повернулся ко мне и сказал:
- Если он будет твоим учителем, то его свет примечет тебе благо, будешь ты сознавать это или нет. Он может намеренно привести тебя в замешательство, и, значит, так нужно. Он позволит тебе понемногу узнавать то, что ты хочешь узнать. При встрече с тобой он воздействует на тебя, будешь ты сознавать это или нет.
Сплошные загадки. Ничего, кроме них, мне не удалось выудить из упрямого слуги. Я обвинял его в тупости. Я обзывал его всеми оскорбительными именами, какие только мог вспомнить, а я их помню немало.
К ночи мы дошли до пещеры в пустыне. В пещере било пусто. Слуга велел нам разложить одеяла и приготовиться к ночевке. Вы, возможно, уже догадались, но до нас с Мехметом только на третий день дошло, что оборванный слуга - это и есть Абд аль-Кадир аль-Карим.
И в этой самой пещере Мехмет и я провели с ним три года. Рядом была вода, а за пропитанием мы с Мехметом ходили по очереди в деревню. Запросы у нас были скромные.
Мы многому научились у Абд аль-Кадира аль-Карима. Самым удивительным вещам. Мы молились и медитировали. Дисциплинируя свой ум, можно очиститься от грехов и слабостей души, продвигаясь вперед и поднимаясь все выше, все ближе к божественному. Я научился писать стихи. Наш учитель говорил, что Аллах поместил на небе луну для того, чтобы она вдохновляла людей на сочинение любовной лирики. Мехмет научился складывать звуки в ритмичные ряды и управлять с их помощью эмоциями людей. Я овладел искусством гипноза. Мы научились вызывать джиннов и управлять ими. Учитель объяснил нам, что небесные посланцы - это силы, спрятанные в способностях людей, и научил нас пробуждать их в себе.
А через три года, не закончив нашего обучения, учитель неожиданно исчез. Как-то утром мы проснулись, когда солнце уже всходило над сиреневыми вершинами гор, а луна еще была видна на утреннем небе, но Абд аль-Кадира аль-Карима с нами не было. Мы ждали его две недели, но он так и не вернулся. В конце концов мы пошли в деревню, чтобы справиться о нем в его доме.
Но в доме обитала какая-то семья, никогда не слышавшая ни о каком Абд аль-Кадире аль-Кариме. Они сказали, что в этом доме живет уже третье поколение их рода. Посмотрев на наши рубища, они добавили, что мы слишком долгое время пробыли в пустыне.
Мы были ошеломлены. Без учителя мы не знали, чем заняться. Нам пришлось попрошайничать, потому что до этого учитель добывал нам пропитание. Так мы проболтались там месяц или два, надеясь, что учитель вернется. Мы были подавлены и несчастны. В конце концов мы направились в Багдад. По пути мы зарабатывали на хлеб, показывая фокусы и декламируя стихи.
Политическая обстановка к тому времени изменилась. В Иране произошла революция, а Саддам Хусейн, новый президент Ирака, боялся, что и его страна пойдет по тому же пути, и намеренно спровоцировал ирано-иракский конфликт. Двое бродяг, скитающихся в пустыне, вызывали у всех подозрения. Я понимал, что, если мы в скором времени не уберемся оттуда, пас задержат и отправят на фронт.
- Наш учитель, - сказал мне Мехмет однажды, - был, наверно, не человеком, а духом. А может быть, джинном? Или ангелом? Или демоном?
Я схватил его за воротник и прорычал ему в лицо:
- Не смей говорить так об учителе! Чтобы я никогда больше этого не слышал!
Мы упросили шофера грузовика отвезти нас в Сирию, где было немало бездомных палестинцев. Мы кое-как перебивались с хлеба на воду. Однажды Мехмет расплакался. За эти годы я привязался к нему и полюбил его, как младшего брата. Он тосковал по тем дням, когда мы жили с нашим учителем, когда все было ясно и предопределено, как движение солнца и луны над пустыней, и когда все наши проблемы были связаны с учением.
- Мы сбились с пути, - говорил он, - мы пропали.
- Нет, - ответил я. - Наш учитель по-прежнему с нами. Приближенные не оставили нас. Это наше испытание. Помнишь, как часто действия учителя приводили нас в замешательство и мы понимали их смысл лишь через некоторое время? То же самое и сейчас, Мехмет. До сих пор мы плохо справлялись со своей задачей, мы забыли все, чему он нас учил, и жили, как бродячие псы. Мы должны вернуться.
- Но мы не можем вернуться в Ирак! - воскликнул он.
- Нет, не в Ирак. В Палестину.
С помощью Аллаха нам с Мехметом удалось добраться до моей родины. Он был поражен тем, что увидел в Иерусалиме. На Западном берегу нас гостеприимно встретили и оказали нам всяческую поддержку мои родные и друзья. Затем мы нашли место между Кумраном и Иерихоном, которое подходило нам как нельзя лучше. Там была маленькая пещера возле ручья, в которой мы могли жить точно так же, как прежде.
Мы жили очень скромно. Моя семья дала нам все необходимое. Да и другие люди были добры к нам. Мы проводили все время в молитвах и медитации под солнцем и под звездами. Насколько это было непохоже на мою беспутную жизнь в Лестерском университете, Том! Члены Исламского общества не поверили бы своим глазам.
Постепенно о нас стали говорить как о Божьих людях, и однажды крестьянка привела к нам слабоумного сына и попросила помолиться за его рассудок. Что нам было делать? Мы стали молиться и просить Аллаха сжалиться над мальчиком. Я пытался втолковать ему кое-какие основные понятия. И что вы думаете? Женщина приводила к нам мальчика каждую неделю в течение трех месяцев и говорила, что мальчик приходит в норму. Не могу сказать, было так на самом деле или нет, но она верила в это. Время от времени к нам приходили и другие, одержимые демонами или еще чем-нибудь, и мы старались помочь им. Мы говорили людям, что лишь стучимся в двери Аллаха, а он уже решает, открыть их или нет. Люди понимали это и, каковы бы ни были результаты, оставляли нам подношение в виде еды.
Однажды к нам пришла красивая молодая женщина с ребенком, у которого была тяжелая форма астмы. Она сказала, что единственное, чем она может заплатить нам, - это своим телом. Положив ребенка на землю, она, не дожидаясь нашего приглашения, прошла в пещеру и разделась. Я не могу лгать - я поклялся Аллаху. Я первый зашел в пещеру, после меня Мехмет. Мы сделали для ребенка все, что могли. Больше эта женщина никогда не приходила. Нам было очень стыдно.
Вы не должны забывать, что в исламе нет обета безбрачия. После этого случая я понял, что Мехмет, как и я, подумывает о браке. Нелегко тому, кто живет без женщины. Тому, кто живет с женщиной, тоже нелегко, но вы это и сами знаете.
На другом конце нашей долины жил пастух, у которого была дочь, достигшая брачного возраста. Она приходила к нам несколько раз вместе со всей семьей, когда они приводили ее младшего брата с усохшей рукой. Ей еще не было пятнадцати лет, и она буквально излучала красоту. Прямо "вечерняя звезда", я сказал бы. Однажды я без околичностей попросил у пастуха ее руки. Будь мы богаты, он отдал бы нам не только дочь, но и жену, но моя просьба привела его в негодование, и он увел всю семью. Больше мы их не видели.
И тут я сделал самую большую ошибку в своей жизни, Том. Я призвал джинна, чтобы он помог мне завладеть этой девушкой.
Я не посвятил Мехмета в свои планы. Я отослал его по делу к своему кузену и знал, что он будет отсутствовать как минимум три дня. И тогда я стал вызывать духов.
Когда я проснулся, было чудесное ясное утро. В небе еще светила луна. Первые солнечные лучи падали на бледно-желтые скалы.
В течение двух часов я совершал ритуальное омовение. Затем я расстелил свой красный молитвенный коврик, обратился лицом к Мекке и прочитал две молитвы, а затем намазал лицо сухой охрой и начал повторять могущественные имена Бога. Для этого джинна я выбрал "джалали", наиболее страшные имена Аллаха, противоположные "джамали", его добрым именам. После этого я стал повторять имя джинна, которое я даже сейчас не могу вам назвать. Его надо было произнести сто тридцать семь тысяч шестьсот тринадцать раз. Обычно это делается в течение сорока дней, но у меня не было столько времени, так что я совершил ритуал в ускоренном темпе, опуская некоторые магические формулы и ритуальные очищения, за что мне пришлось впоследствии очень дорого поплатиться.
В полдень, когда солнце висело прямо над моей непокрытой головой, я сделал перерыв. Я занимался этим уже семь часов. Я выпил воды и поел семян - в соответствии со строгими и подробными предписаниями. Затем я снова принялся повторять это имя.
На закате я прервался опять, чтобы выпить еще воды и проделать очень важное упражнение. Надо представить себе, что ты умер, тебя обмыли, завернули в саван и положили в могилу, после чего все, оплакивавшие тебя, ушли. Выполнив это упражнение, я повторял имя джинна до восхода солнца, когда меня сморил сон.
Во сне мне начал являться джинн. Проснувшись, я услышал звук мягко падавшей на землю пыли. Луна была почти полной, скалы отбрасывали густую тень. Тихое шуршание сыпавшейся пыли создавало впечатление, что пустыня ожила. Но пыли не было. Проведя рукой по спальному мешку, я убедился, что он чист. Белая пыль продолжала сыпаться с неба, как снег, но, касаясь земли, она тут же становилась невидимой.
Утром я повторил ритуал очищения и опять стал взывать к джинну. Я чувствовал, что он уже где-то рядом.
В полдень солнце так пекло, что мне стало не по себе, и я произнес три из девяноста девяти имен Аллаха. Прежде всего я назвал имя аль-Хафиза, Хранителя, - чтобы он развеял мои страхи; затем аль-Мухйи, Животворящего, - он должен был отогнать всех демонов и духов, кроме того, которого я вызывал; и наконец, аль-Кадри, Могучего, который мог помочь мне избавиться от тревоги.
Я прочертил на песке двоичный, троичный и четверичный магические квадраты и написал численные Качения соответствующих имен Аллаха, связав их с двадцатью восьмью буквами арабского алфавита и двенадцатью знаками зодиака. Все это я поместил в магический квадрат праматери Евы и возобновил свои призывы.
На закате я написал имя джинна на высохшем древесном листе, сжег его, растворил пепел в воде и выпил ее. После этого я потерял сознание.