За год до этого в школе был еще один учитель, Майк Сэндс, - способный и преданный делу работник школьного образования, стремившийся к продвижению по служебной лестнице, но павший жертвой соблазна. Слухи о его связи с ученицей пятого класса скоро подтвердились. Первоначальное недоверие всего педагогического состава к слухам переросло в открытую враждебность, и за какую-нибудь неделю он превратился из товарища по работе, пользующегося любовью и уважением, в парию и отщепенца. Женщины отзывались об этом факте с горечью и, похоже, воспринимали его как личное оскорбление; мужчины отнеслись к слабости коллеги с презрением, однако шутки, которые они смущенно бросали по этому поводу, выдавали, скорее, скрытую зависть.
- Бедняга, - сказала Кейти, когда он поведал ей эту историю.
Бедняга? Кейти была единственной, кто отнесся к Сэндсу с участием, все остальные высказывались по его адресу совсем иначе.
- Бедняга? Да он скотина, - сказал Том. - Он бессовестно злоупотребил своим положением, нарушил все этические нормы. Он заслужил все то, что получил. - Том сам чувствовал, что это звучит как лицемерное осуждение.
- Все, что ему надо было сделать, - оставить ее в покое. Всего-навсего. Но он не смог. И продолжал падать все ниже. - Высказывания Кейти порой озадачивали его. - Это секс. Мы не в силах им управлять. Потому-то религия так его и ненавидит. Она хочет спасти нас от самих себя. Если у нас нет незыблемых убеждений, мы не можем доверять самим себе.
- Жестокая битва за живую душу, - подхватил он.
- Думаешь?
- О да. - Он пытался произнести это с иронией, но она восприняла его слова серьезно.
Майк Сэндс подал заявление об уходе, не дожидаясь, пока его выставят. Том не знал, устроился ли он преподавателем в каком-нибудь другом месте. После его ухода имя его еще некоторое время звучало в учительской. Прошел еще один семестр, и однажды утром Том обнаружил на классной доске эти абсурдные обвинения в свой адрес.
В них не было ни слова правды, полная чушь. Он очень разумно разрешил эту проблему. Выявил, кто из мальчишек это делал, отнесся с пониманием к тому факту, что он не мог справиться со своим всепоглощающим чувством к этой Макговерн и ревновал ее. Том объяснил ему, что Келли переживает приступ влюбленности в учителя и это бывает со всеми девчонками. Он был великодушен и отпустил мальчишку, всего лишь предупредив его.
Но он стал глядеть на Келли новыми глазами и ничего не мог с этим поделать. Буквально на следующий день она предстала перед ним в новом свете, живая и яркая, окруженная золотым сиянием. Знаки внимания, которые она ему посылала, стали мешать ему и даже тревожить. Она неизменно задерживалась после урока, выходя из класса последней, и он невольно замечал, что ранец у нее за спиной подтягивает платье вверх, приподнимая подол и открывая лишний дюйм ее бедер. Прежде чем закрыть дверь за собой, она всегда оборачивалась, ловя его взгляд, устремленный на нее.
"Господи Иисусе, - думал он, - ей всего пятнадцать, а она уже знает, как поймать мужчину на крючок".
Однажды в конце особо утомительного семестра, когда Том навевал скуку на самого себя, втолковывая ученикам различия между религиозными учениями, Келли подошла к нему после урока с вопросом:
- Почему мы не изучаем Песнь песней?
Другие школьники между тем покидали класс, оставляя их наедине, а он не смог сразу найти подходящего ответа.
- Что?
- Мы проходили иудаизм, индуизм, ислам и буддизм. Почему мы не читали Песнь песней?
- Потому что это не особая религия, Келли. Это одна из книг Ветхого Завета. Свадебная песнь. - Он притворился, что ищет что-то в ящике стола, чтобы не встречаться с ней взглядом.
- Я знаю. Приятель моей сестры учится в колледже. Он говорит, что мы в школе до этого еще не доросли.
- Ну, что еще может сказать студент колледжа? - Он поднял глаза. Она тряхнула медными волосами и облизала розовые губы. Она сделала это совершенно бессознательно. Блеклый электрический свет придавал желтоватый оттенок ее лицу и губам. - Подожди, - сказал он и стал поспешно выбираться из-за стола. - Я дам тебе Библию, прочтешь ее дома.
Ключи тряслись в его руке, Пока он отпирал дверь кладовой. Единственное, о чем он думал, - поскорее дать ей книгу и выпроводить восвояси. Он не мог находиться в классе наедине с ней. Просто не мог.
В кладовой он чувствовал себя в безопасности, но все время ощущал ее присутствие за дверью. Он включил свет и оглядел ряды учебников. Он искал издание Библии с достаточно крупной печатью и достаточно сухими комментариями, предпочтительно в обедненном современном переводе, который снижал бы пафос Песни и подходил бы для пятнадцатилетней сирены, влюбившейся в своего учителя.
Когда он потянулся за книгой, стоявшей на полке, дверь открылась, и она вошла. Мягко, медленно она закрыла за собой дверь и осталась стоять спиной к нему, держась за дверную ручку.
Он схватился за полку:
- Что ты делаешь?
Она отпустила дверную ручку и повернулась к нему. Ноги ее были скрещены в лодыжках, руки опущены и слегка сжаты. Глаз она не поднимала.
- Ничего нет хорошего в том, что ты сюда зашла. - Это вышло у него шепотом.
- Почему?
- Потому что это нехорошо. Вот и все.
- Почему?
- Келли, выйди, пожалуйста.
- Я думаю, вы не хотите, чтобы я выходила. Я думаю, я вам нравлюсь.
- Да? Но будет лучше, если ты выйдешь. Ну, в самом деле.
Он сразу понял, что сказал слишком много. Он все признал. Все, что ему надо было сказать, - "выйди отсюда". А он сказал не так. Его словно парализовало. Это исходило от нее. Она излучала сексуальную энергию, передавала ее Тому, заражала его. Руки его напряглись, кулаки сжались. В крошечной кладовке воздух пропитался запахом ее дыхания. Ему казалось, что он ощущает даже его вкус - сладкий вкус желания с кислым привкусом страха.
Он знал, что все учителя-мужчины рисуют в воображении подобные сцены в этой каморке. Большинство их не призналось бы в этом; очень немногим доводилось пережить это наяву. Она глядела в сторону, а он, прислонившись к полкам с рядами Библий, проглотил комок в горле и старался унять шум крови в ушах. Взгляд его упал на мягкую припухлость ее груди под кровоточащей розой. Дыхание ее было коротким, и он понял, что она боится не меньше его самого. Оба они потеряли власть над собой. Затем, впервые с тех пор, как она вошла в кладовую, она посмотрела ему в глаза. Если бы не это, если бы она продолжала смотреть в сторону, критический момент миновал бы, и они были бы спасены от самих себя. Но она смотрела на него снизу вверх, прищурившись, в глазах ее играли золотые огоньки, подобные крошечным колючим шипам, и вот руки его оказались на ее талии, а язык у нее во рту. Поцелуй был очень долгим. Она почти обмякла в его руках, но наконец паралич отпустил их.
- Это невозможно, - сказал он. - Я не люблю тебя.
- Не важно, все в порядке.
- Очень даже важно, и ничего не в порядке.
Это было все равно что пытаться остановить поезд, размахивая перед ним руками. Келли держалась абсолютно пассивно и глядела ему в глаза, пока он расстегивал юбку и спускал ее. Она резко втянула воздух, когда он запустил большие пальцы за пояс ее колготок и трусов и сорвал их разом до самых лодыжек.
В этот момент они услышали, как открылась дверь класса, и застыли на месте. Раздались чьи-то шаги. Ее расширившиеся глаза не мигая смотрели на него. Кто-то выдвинул ящик стола и затем снова закрыл его. Опять послышались шаги, открылась и закрылась дверь.
- Подожди минутку, - сказал он.
Ключ от кладовки был вставлен в замок вместе со всей связкой с внешней стороны двери. Он достал ключи и запер дверь изнутри. Сбросил пачку тетрадей со старого кресла. Усадив ее в кресло, он снял с нее туфли вместе с узлом из колготок и трусиков. Она возилась с его брюками. Он положил ее руку на свой крепкий член. Она легко и нежно держала его.
Он был весь в огне. Ее запах затмевал его рассудок. Он чувствовал вкус ее желания, напоминавший сладкий, малиновый звон колокольчика. Запах, исходящий от нее, казался пряным ароматом востока. Откуда-то издали доносились слова: "Запертый сад - сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник".
Он провел ладонью у нее между ног, и она задрожала. Он удивился, сколько в ней влаги, и у него закралось подозрение, что она уже не невинна.
- Боже, Боже.
- Все в порядке, - сказала она. - У меня это уже было раньше. Все в порядке.
Господи Иисусе, она еще успокаивает его! Он опять поцеловал ее, расстегнул блузку и высвободил ее девчоночьи белые груди из ненужного лифчика, поцеловав каждую по очереди, затем покрыл поцелуями ее живот. Ему страстно хотелось вылизать ее маленький тугой зад, но он не знал, насколько она опытна, и не хотел пугать ее и делать что-нибудь такое, что могло вызвать у нее страх.
"Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой - и польются ароматы его! Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его".
Вместо этого он нащупал ее упругий мокрый бугорок, выскальзывающий из-под пальца, и она вздрогнула от наслаждения. Глаза ее горели зачарованно и испуганно в предвкушении того, что он еще может сделать с ней. Губы ее были полураскрыты. Она издавала громкие вздохи, когда он прикасался к ней и гладил ее.
"Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него. Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка".
Затем ладонь ее сжалась вокруг головки его члена, и она потянула его к себе. Он раздвинул ее ноги пошире, и подхватил ее под ягодицы руками, и вошел. Она дернулась и взвизгнула, так что ему пришлось прикрыть ее рот рукой; она при этом укусила его пальцы.
- Не надо, - сказал он, - не кричи.
- Все в порядке. Я больше не буду.
Он был поочередно то груб, то нежен - ему хотелось передать ей как можно больше опыта. Он намеревался вынуть пенис перед эякуляцией, но она не отпускала его и так горела внутри, что он не смог преодолеть соблазна.
Кончив, он поспешно оделся, чувствуя себя виноватым. Она тоже привела себя в порядок. Затем он отпер дверь и убедился, что в классе никого нет.
- Послушай, - сказал он, когда она вышла из кладовой, - послушай…
- Все в порядке, - отозвалась она. - Я никому ничего не скажу. Теперь я знаю, и я никому не скажу.
Он взял ее ранец и помог ей надеть его. На этот раз подол не задирался, и хотя она улыбалась, но не обернулась в дверях. Он смотрел, как она идет по коридору и пересекает площадку для игр, как обычная школьница, возвращающаяся домой после уроков.
Разве мог он рассказать Тоби или Шерон об этом? Они же никогда его не поймут. Вопрос о том, что нужно женщине, всегда был для мужчин непостижимой тайной, но ведь и сами мужчины оставались тайной для женщин. Откуда женщинам знать мужские желания? Их никогда не пронизывал тот же воющий ветер, они никогда не держали руку в таком же пламени. Они не имеют ни малейшего представления о том, как мужчины сто раз в день ощущают прохладную ласку окружающего мира, щекочущего своими изящными пальцами их вожделеющие души? Что они знают об этом? Они не могут понять, почему мужчинам так трудно управлять своими импульсами.
На какой-то момент он почувствовал, что разделяет свойственный пророкам Ветхого Завета гнев на женщин за то, что они обладают неограниченной властью даровать или не даровать жизнь, дразнить и отказывать, манипулировать тобой, унижать, стыдить, осуждать.
46
- Больше я к Тоби не пойду, - заявил Том, вернувшись в квартиру Шерон. - Не хочу больше иметь с ней ничего общего.
- Он сердится, - прокомментировала Шерон.
- Раньше он здоровался при встрече, - заметил Ахмед, развалившийся в любимом кресле Тома с бутылкой "Маккаби".
- Мне казалось, что ты не пьешь пива, - парировал Том, доставая из холодильника еще одну бутылку и завалившись с ней на диван рядом с Шерон.
- Что она тебе сделала? - спросила Шерон.
- Ничего. В том-то и дело. Это пустая трата времени. Болтаем и болтаем, и все об одном и том же. Считается, что это должно помочь. Ничего подобного. Это место набито женщинами со склонностью к тем или иным дурным привычкам, правильно? Ну, так некоторые из них имеют склонность к болтовне, только и всего.
- Ты прав! - воскликнул Ахмед, размахивая бутылкой. - А хуже всех эта старуха. Она хочет снять с твоего мозга оболочку, как кожуру с апельсина.
Том содрогнулся:
- В общем, больше я туда не пойду.
- Это мы уже слышали, - заметила Шерон.
- Бери пример с меня, - сказал Ахмед. - Держись от них подальше. Этот их центр - прямо зал ожидания для джиннов. Шерон и Тоби изгоняют их из своих клиенток, так что они сидят и ждут, когда появится кто-нибудь вроде тебя и меня, чтобы вскочить нам на спину. Это нездоровое, вредное место, поверь мне.
- У тебя уже ум за разум заходит, - сказала Шерон.
- Ты смеешься надо мной? Тебе мало того, чего ты насмотрелась сегодня? Тебе мало? Слушай, Том, вот эта твоя подруга думает, что, раз она работает в том заведении, у нее иммунитет. Но теперь она должна переменить свое мнение.
- О чем это он? - спросил Том.
- А, ни о чем.
- У тебя симпатичная прическа, Ахмед, - сказал Том.
- И этот тоже смеется надо мной? Да? Слушай предсказание. Придет день, когда у тебя тоже будет такая прическа. - Араб свирепо уставился на него.
Почувствовав, что разговор принимает слишком серьезный оборот, Шерон сменила тему:
- Ахмед перевел новую часть рукописи и хочет рассказать тебе об этом. Я достану еще пива.
- Это трудная работа, - произнес Ахмед необычным для него приглушенным тоном. - Чем ближе к центру спирали, тем мельче становятся буквы и тем труднее их разобрать, а информации все больше, и она мне кажется очень важной. В прошлый раз я говорил, что после смерти Иисуса на кресте в их движении произошел раскол. Брат Иисуса Иаков хотел возглавить движение, а Магдалину оттеснили. У могилы они пытались уговорить Марию признать Иакова как воскресшего Иисуса. Она отказалась. Тут появился еще один деятель, который, как пишет Мария, был на побегушках у Кайафы. Он был фарисей. Мария отзывается о нем как о Женоненавистнике и Лжеце, принявшем христианство и пытавшемся свалить всю вину за срыв их плана на Сиккари - Иуду Искариота. Иаков поехал вместе с этим деятелем в Дамаск. По пути к этому человеку, Лжецу, пристал демон, или джинн, притворившийся призраком Иисуса. И после этого Лжец стал утверждать, что говорил с Иисусом и тот уполномочил его выступать от его имени… Хотя она не упоминает имени этого человека, называя его Лжецом, Женоненавистником и так далее, я думаю, что это был Саул, который сначала преследовал Иисуса, а потом стал Святым Павлом. Мария пишет и еще об одном конфликте, вспыхнувшем в рядах движения. Лжец стремился выбросить из учения Иисуса то, что не нравилось ему как Женоненавистнику. Иаков и Мария установили временное перемирие и договорились изгнать Лжеца из Иерусалима. Это им удалось, и он отправился на запад. В Эфесе его избили, а на Крите сбросили в море, поскольку знали, что он собой представляет. Тогда он поехал в Коринф, а оттуда в Рим, обращая в христианство язычников.
- Но если Лжецом был Павел… - начал Том.
- Значит, он добился своего. Стал великим апостолом христианской Церкви. И остается таковым по нынешний день.
"Они переломили ему голени. Они переломили ему голени".
- Но если это тот самый человек… - продолжил Том. "Они переломили ему голени". - Я хочу сказать, если это тот самый человек…
- То что? - спросила Шерон, протягивая ему бутылку пива.
- Ничего, - ответил он, отмахнувшись от пива. - Ничего. Я устал. Я завалюсь спать, если вы не возражаете. Неважно себя чувствую.
Оставив Ахмеда и Шерон в гостиной, он прошел в спальню и разделся. Неожиданно его пробрал холод и стало трясти, как в лихорадке. Он укутался в простыню, свернулся калачиком и уснул под бормотание Ахмеда, доносившееся из гостиной.
47
Проснулся он от холода. За окном завывал ветер. Ветви ясеня, росшего на другой стороне улицы, скрипели. Он сел на постели, с недоумением озираясь. Женщина, спавшая рядом с ним, пошевелилась и протерла глаза. Это была Кейти. Он был дома, в Англии. И рядом с ним лежала Кейти, прижимаясь к нему, чтобы согреться.
- Ты что? - пробормотала Кейти.
Она никак не могла стряхнуть с себя сон и полностью проснуться. От нее исходил успокаивающий запах дремоты и сонного дыхания.
- Кейти. Кейти…
- Что случилось?
Он вылез из постели, подошел к окну и отдернул шторы. Верхушки зеленых деревьев сотрясались. Улица была мокрой. Шифер на крышах противоположных домов блестел от воды. По оконному стеклу ползли капли дождя.
Кейти тоже приподнялась, лицо - в морщинках тревоги.
- Кейти, мне приснился сон. Ты не поверишь. Иди ко мне, я тебе расскажу. Мне снилось, что ты погибла. На тебя упало дерево. После этого я был в Иерусалиме, у Шерон. А ты преследовала меня. И Мария Магдалина тоже меня преследовала. О Кейти, Кейти!
- Но я здесь. Я здесь.
- Я даже не могу тебе передать, что со мной было.
- Ты был расстроен? Тем, что я умерла?
- Я буквально разваливался на части. Там, в Иерусалиме. Все было так четко, как в жизни.
- Пойду приготовлю кофе. - Она надела халат. - Может быть, это был знак.
- Какой знак?
- Иерусалим, Мария Магдалина, - может быть, это было знаком, что тебе надо все-таки съездить со мной в церковь.
- В церковь? А что? Может быть, и поеду. Да, может быть, и поеду. У меня такое странное чувство-Глаза ее вспыхнули.
- Правда? Поедешь? Наконец-то в тебе что-то сдвинулось.
Он слышал, как она спускается на первый этаж, как наполняет чайник водой, вынимает посуду из буфета - всё знакомые, домашние звуки.
Он снова посмотрел в окно. Он чувствовал вкус дождя' в воздухе, столь отличном от сухого иерусалимского неба во сне. Изредка по улице проезжали, шурша по лужам шинами, машины. Безлюдье на улицах говорило о том, что сегодня воскресенье. Ветер со свистом обдувал их дом.
По улице прошел мальчишка, разносивший газеты. Он читал на ходу какой-то комикс, следуя заученным маршрутом чисто автоматически и рассеянно доставая ту или иную газету из сумки. Картина была восхитительно привычная и умиротворяющая. Том слышал, как мальчишка просовывает газету в щель для почты и она падает на коврик. Он пошевелил пальцами ног, сгибая и разгибая их в глубоком ворсе ковра, затем надел халат и пошлепал вниз по лестнице.
Он открыл воскресную газету. С первой страницей было что-то не так. Прочитать ее было невозможно. Заголовок был набран шрифтом, напоминающим буквы иврита. Тут подошла Кейти и, увидев газету, выхватила ее у Тома, подбежала к дверям и окликнула разносчика.