* * *
Гаривас отпил из граненого стакана и азартно сказал:
- И тому, Ген, есть свидетели! Все подтверждено киносъемкой!
- Ерунда. - Гена сделал глоток, посмаковал и обернулся к деду. - Изумительное вино, Николай Иванович. А выдерживать его вы не пробовали?
- Не тот сорт, - сказал дед. - Этот виноград годится только на молодое вино.
Гена допил стакан и налил еще.
На балконе под ветерком шелестел плющ, из окна на первом этаже доносилось: "На дальней станции сойду, трава по пояс…"
По двору протрещал мопед.
- Деда, а ты что скажешь? - спросил Гаривас.
- Ты о девочке?
- Ну да. Все же снято на пленку: девочка наизусть зачитывала на арамейском целые главы из Книги Бытия. И при этом присутствовали историки и лингвисты.
- А присутствовали твои лингвисты, когда мама с папой натаскали ее на слух запомнить две страницы? - насмешливо сказал Гена.
- При чем тут мама с папой? - закипятился Гаривас. - Зачем бы им надо было ее натаскивать?
- Затем, что это сенсация. А сенсация, - Гена потер большим и указательным пальцами, - это "мани-мани". Все эти паранормальные дела всегда лажа, никаких достоверных доказательств. Мы читаем про это в журналах, смотрим по телику, но сами ни с чем паранормальным не сталкиваемся никогда.
Гена с удовольствием выпил вина, оно сейчас занимало его больше всех паранормальных явлений.
- Всегда по телику, всегда в газетах, всегда от очевидцев - и никогда в реальности, - презрительно сказал он. - Вот ты лично наблюдал что-нибудь паранормальное? - И сразу оговорился: - Сексуальный аппетит твоей харьковской подружки не в счет.
- Иди в жопу, - сердито сказал Гаривас.
Он сдуру дал Вале из Харькова телефон деда, и она теперь звонила два раза в день.
Дед строго сказал:
- Вова, следи за языком!
- Хотя, вероятность паранормального - это вопрос философский, - живо сказал Гена. - Как говорил штандартенфюрер Штирлиц, категория возможного есть парафраз понятия перспективы.
После восьмого стакана ему хотелось говорить много, остроумно и убедительно.
- Давай спросим Николая Ивановича. - Гена изящно повел рукой в сторону деда. - Его биографию никак нельзя назвать заурядной. Николай Иванович видел жизнь во всем ее многообразии. Его опыт репрезентативен. Николай Иванович, было ли хоть раз в вашей жизни что-то такое, что не укладывалось бы в рамки диалектического материализма?
- Было, - ответил дед.
- Съел? - злорадно сказал Гаривас. - Репрезентативного захотел, скептик херов? Получи и распишись.
- Минуточку! - беспокойно сказал Гена. - Какое же случайное совпадение легко объяснимых обстоятельств вы по недоразумению приняли за необъяснимое явление, Николай Иванович?
- Балаболка ты, Геннадий, - добродушно сказал дед, достал из кармана брюк носовой платок и трубно высморкался.
- Нет, все-таки, - настойчиво сказал Гена. - Раз уж вы обмолвились.
Дед покосился на Гену, словно раздумывал, стоит ли продолжать, и взял из надорванной пачки беломорину.
- Что ж, если хочешь… - Дед подбородком показал на коробок. - Это странная история. Собственно, историй странней, чем эта, со мной не случалось.
Гена поднес деду спичку.
- Я практический человек… - Дед затянулся. - Убежденный диалектический материалист. Но к необъяснимому отношусь лояльно.
Он оттянул ворот тельняшки и подул на грудь. Вечер был душный, у деда на лысине выступили мелкие капли пота.
- Мы с Вовой превратились в одно большое ухо, - сказал Гена и, как примерный первоклассник, сложил руки на столе.
- Вступления не будет, - сказал дед. - Что такое БУР, вы, надо полагать, знаете?
- Механизм для делания отверстий, - сказал Гена. - В почве, предметах или материалах.
- Нет, это аббревиатура. Барак усиленного режима.
* * *
- У него при этом очень характерно изменилось лицо. Мне пару раз доводилось видеть, как у человека меняется лицо, когда он рассказывает о том, как он убивал или убивали его. Так вот, у Николая Ивановича в тот момент лицо стало незнакомое. Перед нами сидел другой человек - не тот, что утром ходил в гастроном за ряженкой и "докторской". И не тот, что по вечерам на балконе играл с Вовкой в шахматы. И не тот, что разъяснял мне, как делать молодое вино…
- Хватит литературы, - сказал Бравик. - Что было дальше?
- А ты меня не торопи. В сравнении с такими историями вся литература отдыхает.
* * *
- Был шмон, и у меня в матрасе нашли гвоздь, - сказал дед. - Хотел спроворить шило для сапожных дел. Короче, загремел я в БУР. А мне в БУР тогда было совсем ни к чему. Десять суток без вывода, баланда только на третьи сутки. Я болел, кашлял так, что грудь разрывало. В БУРе бушлат отбирали, кантуйся как хочешь. Перспектива моя была крайне невеселая. Десять суток кондея - в марте, в тех широтах - из крепкого человека делали инвалида или трупак.
- Я в детстве думал, что ты полярник, - сказал Гаривас. - Как-то раз слышал, как ты говорил с папой. Он тебя уговаривал обменять квартиру на московскую, а ты сказал: буду отогреваться после севера, пока не отдуплюсь.
- Вот до сих пор и греюсь, - сказал дед. - Короче говоря, приземлился я в БУР и на четвертые сутки начал отходить. Я, ребята, умирал и понимал, что умираю. Осознавал, что кончаюсь, но не было ни страха, ни протеста. Подступило всепоглощающее безразличие.
Он взял беломорину, продул мундштук и сунул за ухо.
- На пятые сутки, помню, попка открыл кормушку, вякнул что-то, поставил миску… А я лежу на топчане, и уже кашлять сил нет. Потом пришли опер с лепилой. Доктор меня взял за подбородок, покачал из стороны в сторону и сообщил оперу: может досиживать. То есть самочувствие пациента хорошее.
Дед замолчал. Из двора-колодца донесся стук дамских каблуков. Внизу поставили пластинку: "Ле-ето, ах ле-ето! Лето звездное, звонче пой!.."
- Николай Иванович, чай заварить? - сказал Гена.
- Валяй. Я вчера цейлонский купил. Краснодарский - это ж опилки, пить невозможно. Вова, там пастила в шкафу. И сырку порежь.
Гена поставил на конфорку чайник, а Гаривас стал резать костромской сыр.
- А знаете, не надо пока чаю, - сказал дед. - Давайте-ка водочки выпьем, ребята.
Гена шустро достал из холодильника початую бутылку "Экстры", закупоренную винной пробкой. Гаривас сполоснул под краном стаканы и разлил водку.
Дед взял стакан и сказал:
- За погоду.
Внизу крутилась пластинка, под платаном постукивали доминошники.
- Хотя прогноз хороший, - сказал дед. - Передавали, что до конца недели будет солнечно. Еще покупаетесь.
Они чокнулись, выпили. Дед поставил стакан и согнутым указательным пальцем отер уголки губ.
- Ощущений своих тогдашних уже не припомню, - сказал он. - Я замерзал. Помню только абсолютное безразличие. Понимал, что кончаюсь. То забытье накатывало, то ноги переставал чувствовать.
Он вынул из-за уха папиросу и закурил.
Гаривас вертел в пальцах сигарету, Гена катал в ладонях шарик из мякиша.
- Вдруг на меня пролилась необъяснимая радость, - сказал дед. - Не умиротворение, нет, - всепоглощающее счастье. Такое чувство я мальчишкой испытывал: утром выбегаешь на косу, начало июня, Десна, вода белый песок подлизывает… - Дед провел широкой ладонью по густо загорелой лысине. - Чудеснейшая радость пролилась на меня, ребята. Стали согреваться ноги, смог сесть. А радость не проходила, держала меня. И кашель отчего-то прекратился. Я сполз с нар, лед в миске разбил, попил. А радость все держала. И я вдруг понял, что не помру. Перемогся ночь, сжевал пайку. А радость не проходила. И на восьмые сутки, ребята, я запел. Лежу на нарах, жизни во мне на один харчок, и хриплю: мы рождены, значит, чтоб сказку сделать былью. Преодолеть, так сказать, пространство и простор.
Из-за балконной перегородки позвала соседка:
- Николай Иваныч!
- Да, Света, - ответил дед.
- Завтра воды до вечера не будет. Вы запаситесь.
- Спасибо, Света, - сказал дед. - Запасемся.
Он глазами показал Гене на бутылку, тот налил.
- Ваше здоровье, ребята, - сказал дед.
Выпили, Гаривас сипло выдохнул в кулак и сказал:
- Второй раз в жизни вижу, как ты пьешь водку.
- Иногда пью, - сказал дед. - В Новый год и пятого марта. Это как раз с пятого марта осталось.
- А что было пятого марта? - спросил Гена.
- Пятого марта пятьдесят третьего я кончался, но на меня пролилась радость. И я не умер. Досидел десять суток и на своих ногах вышел из БУРа. Иду через линейку - фитиль совершеннейший, ветром качает - а сам щерюсь во всю рожу. Навстречу вохровец шел из спецчасти, глянул на меня, как на психа. Дошкандыбал я до барака и все узнал. Сдохла-таки мразюка усатая, третьего числа сдохла, накануне по радио сказали. Я два раза в году пью водку. В Новый год и пятого марта.
Дед положил загорелые, перевитые венами руки по обе стороны от пустого стакана и светло улыбнулся, глядя на сахарницу. Со двора доносилось: "Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды…"
- А сфотографирую-ка я вас, - сказал Гаривас, встал и взял с холодильника фотоаппарат "Юпитер".
Он купил его в Алуште, за четвертак, у пропившегося ленинградца, и за неделю отснял три пленки.
- Ничего не получится, - сказал Гена. - Вспышка нужна.
- Получится, - уверенно сказал Гаривас. - Это хорошая пленка, гэдээровская. Сядьте ближе.
Гена придвинулся к деду, тот приобнял его левой рукой. Гаривас сделал два снимка и положил "Юпитер" на подоконник.
- Так что к необъяснимому, друзья мои, я отношусь лояльно. - Дед подмигнул Гене. - "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам". Кстати, на следующий день я едва не остался без руки.
- Как это случилось? - спросил Гена.
- Да по-дурацки. В цеху упал от слабости в обморок - и прямо на дисковую пилу.
* * *
- На следующий день он вышел с бригадой в рабочую зону. - сказал Гена. - Отгулов после карцера, как сами понимаете, не полагалось. По случаю кончины усатой мразюки выходных тоже не объявили. Николая Ивановича качало от слабости, закружилась голова, он оступился и упал. Прямо на циркулярку.
* * *
Девятого марта пятьдесят третьего года з/к Шкуренко, статья 58, пункты 7 и 11, брел из планово-производительной части в цех. Шкуренко пошатывало, и казалось, что от домика ППЧ до длинного здания цеха, сложенного из шлакоблоков, расстояние сейчас вдвое больше, чем всегда. И затянутое сплошными серыми облаками небо казалось выше, и громче обычного шумели моторы "Татр". У санчасти Шкуренко повстречался нарядчик Каприн.
- Чего гуляешь? - спросил Каприн. - В санчасть ходил? В санчасть надо до развода ходить.
- В ППЧ был, закрывал процентовку.
- Процентовку он закрывал… А бригадир где?
- Бригадир с электриком. Мотор транспортера погорел.
- Иди в цех. Я вставлю фитиль твоему бригадиру. Моду взял хохол - посыльных отправлять.
"Руки коротки, - подумал Шкуренко. - Как бы тебе чего не вставили".
Час назад бригадир Боря Костив, чернявый западенец, сказал: "Сегодня не работай, Никола, оклемайся после кондея. Подмети пока, потом покемаришь у печки". Шкуренко смел под станинами опилки и щепу, потом сидел возле печи, сваренной из бочки из-под солидола. А после Костив послал его в ППЧ. Там было тепло, колыхался слоистый махорочный дым, и Шкуренко сморило. Писарь Коростылев оставил ему на пару затяжек, руки и ноги стали невесомыми, и закружилась голова. Бухгалтер закрыл процентовку, Шкуренко вышел на крыльцо и едва не упал, вдохнув сыроватый мартовский воздух. Он брел в рабочую зону, а утоптанный снег плавно качался под ногами. От слабости Шкуренко вспотел, и ветер, продувавший бушлат и рваную вязаную безрукавку, леденил спину и живот. В цеху свежо пахло влажной древесиной. Ходили вверх-вниз пилы двух "Р63", зубчатые цилиндры "рябух" протаскивали бревна. Возле немецкой циркулярки, которую зэка называли "трофейкой", Котов с Чуевым, натужно хакая, взваливали баланы на подавальный станок. Керимзаде и Вайдерис рычагами задвигали их в пилораму. Пилы с ревущим взвизгом разгрызали сосну, отваливался горбыль. Шкуренко постоял у печки, высматривая бригадира.
- Шкуренко, подь сюда! - перекрикивая мерный шум "Р63" и рев циркулярок, позвал Чуев. - Горбыль прибери, доходяга!
Шкуренко шагнул к куче горбыля и вытащил из-под бушлата брезентовые рукавицы. Сил нем было только поднять один-единственный, в толстой коре, отпил. Слева от Шкуренко, сливаясь в посверкивающий полукруг, визжала дисковая пила. Шкуренко нагнулся, взял горбыль и выпрямился. Когда он разогнул спину, то бетонный пол качнулся, задрожали колени, потемнело в глазах. Шкуренко уронил горбыль и, беспомощно выставив вперед руку, повалился влево.
- Куда, бляха-муха!!! - донесся испуганный крик Чуева.
Тут кто-то рванул Шкуренко за бушлат и оттащил от пилорамы. Еще миг - и пила, за десять секунд разваливающая вдоль трехметровый балан в обхват толщиной, отсекла бы руку по локоть, а то и по плечо. Шкуренко лежал на бетонном полу, хватая ртом воздух, а мужик, оттащивший его от пилы, подсунул ему под затылок шапку и сказал:
- Ну, ты жив, дед?
"Какой я тебе дед… - одурело подумал Шкуренко. - Нашел деда…"
Он был с девятнадцатого, нестарый, но четыре года на передке, Севлаг с сорок восьмого, пеллагра, цинга и последние десять суток легко объясняли обращение "дед".
Подбежали Чуев с Вайдерисом, отволокли Шкуренко к печке, кто-то подал консервную банку с водой. Шкуренко отпил, поперхнулся, закашлялся.
- Ну ты олень! - радостно сказал Чуев. - Сомлел, бляха-муха… Щас бы было кровянки! Счастлив твой бог, доходяга!
- Отлежись, Никола, - сказал Костив, - не вставай. На обед не ходи, сюда принесем. - Он спросил Чуева: - Кто его оттащил?
- Не наш. Из сороковой бригады, кажись… - Чуев оглянулся. - Ушел он. Вот только что тут был. Из сороковой мужик, они щас на разгрузке. Хвать за бушлат - и прямо из пилы выдернул. Молодчик.
* * *
Худой открыл вторую фотографию. Она была неважного качества, снимали в квартире, при электрическом освещении, без вспышки. На снимке Гена и дед сидели за кухонным столом с бутылью домашнего вина и тремя гранеными стаканами. Гене на этой фотографии не было и тридцати, он, глядя в объектив, широко улыбался. Дед сидел прямо, в пальцах правой руки дымилась папироса, а пустой левый рукав тельняшки был подколот к плечу булавкой.
- У меня такое ощущение, что надо мной зло издеваются, - обиженно сказал Гена. - Вот именно так мы тогда и сидели.
- Прочти текстовый файл, - попросил Худого Бравик.
Худой открыл текстовый файл и прочел вслух:
- "С отцом ничего похожего не случалось, но дядя Боря тоже пережил похожую ситуацию в Ашхабаде, во время землетрясения. И вот тут я понял: эта психическая особенность передавалась в нашем роду по мужской линии. Не очень-то приятно было это осознать. Во всем, что касается психического состояния, я желал бы придерживаться заурядности. Но Бог не упас, и то свойство проявило себя. Зачем я пишу все это, черт побери? Я пишу это и стану писать дальше, потому что побаиваюсь: не исключено, что девиации отразятся на моем сознании. Боже, я разворошил некую совершенно непостижимую для меня тончайшую конструкцию! Я вперся в нее сапожищами, я топчу и крушу, я вмешиваюсь в то, о чем имею лишь самое общее представление. А как я перетрухал в первый раз! Бутылку потом выхлестал. Но надо отдать мне должное. Я все-таки ему показал: приглядывай… О, боже - я показал ему! У Васьки Кутузова, помнится, докторская была по шизо-аффективным состояниям - то-то бы он повеселился!"
- Все, - сказал Худой.
- О чем он, мать-перемать? - сказал Гена. - Какие такие "девиации"?
- И что такое "тончайшая конструкция"? - сказал Никон.
- Я вот все думаю… - Худой взъерошил волосы. - Кто делал ему эти картинки? Среди его знакомых был человек, профессионально владеющий компьютерной графикой?
- Был, и не один, - сказал Гена. - В редакции их трое или четверо.
- Мы ведь можем позвонить Владику Соловьеву? - сказал Бравик. - Он скажет нам, кто из сотрудников "Времени и мира" занимается компьютерной графикой. Мы приедем в редакцию и расспросим этих людей.
- "Мы приедем", "мы расспросим"… - Гена покачал головой. - Как ты себе это представляешь? Заходим вереницей, все в кожаных плащах, тяжело идем по коридору, а потом допрашиваем?
Он вынул из кармана телефон, набрал номер и сказал:
- Владик, добрый вечер. Это Сергеев тебя беспокоит. Владик, скажи мне такой вопрос. Мы тут нашли в лэптопе Володи очень интересные образцы компьютерной графики. Смонтированные фотографии, документы… Ты не помнишь, Володя привлекал кого-нибудь из редакционных компьютерщиков для этой работы?.. Понял тебя… Ясно… Нет-нет, ничего особенного. Просто мы открыли его комп, наткнулись там на всякие интересные картинки и заспорили: сам он этим занимался или кого-то попросил… Все, спасибо. Пока.
Гена положил телефон на стол и сказал:
- Соловьев не помнит, чтобы Вовка поручал это кому-то из сотрудников. В редакции есть три дизайнера, включая самого Владика. Ни Владик, ни другие ничем подобным не занимались.
Никон медленно перекатывал в пальцах сигарету, зажимая ее поочередно указательным и средним пальцами, потом средним и безымянным, потом безымянным и мизинцем, потом в обратную сторону. Он встретился взглядом с Худым и сказал:
- Вовка это виртуозно исполнял, ага. Его Шура Москвин научил, в военном лагере.
- Меня это, честно сказать, раздражало, - сказал Гена. - Не люблю нервозных движений. Кто-то волосы крутит, кто-то ногти грызет. А он вечно вертел сигаретой.