Алекс развел руками. Рубинфайн дал знак Дарвику и Грину, что шкаф можно поднимать. Трое раввинов взялись каждый за свой угол, только четвертый угол завис, угрожая опрокинуть весь шкаф, но тут Рубинфайн подставил под него согнутую в колене ногу.
- Может, потом найдется Харрисон? - не отступался Рубинфайн, выпрямляясь и вытирая тыльной стороной руки пот со лба. - Приблизительно времени "Свидетеля"? На открытке с кадром из фильма? Примерно восемь на десять?
Алекс почувствовал ни с чем не сравнимое удовольствие от мысли о фото Харрисона Форда в "Соколе тысячелетия", как нарочно подписанного:
Марку, с добрыми пожеланиями.
Харрисон Форд
Открытка лежала в этот самый момент в его сумке, и он не имел ни малейшего намерения продавать ее Марку Рубинфайну, даже если бы тот заплатил двадцать тысяч фунтов и добавил свою печень в придачу.
- Даже не знаю. Вряд ли… - замялся Алекс, потирая подбородок. - У меня есть кое-что Марлона Брандо… Один Брандо, небольшой, семь на пять. Правда, немного потертый. Если честно, не самого лучшего качества, но не думаю, что от этого его стоимость сильно упала. Мог бы уступить его тебе фунтов за двести пятьдесят. Или около того.
Рубинфайн покачал головой:
- Нет, это не для меня. Мне позарез нужен Форд. Я же его поклонник, Алекс, ты знаешь.
Вкус на автографы у Рубинфайна был настолько гойский, что у Алекса голова шла кругом. Причем раввин был в этом не чуточку гоем, то есть неевреем, а гоем законченным. Как Харрисон Форд в фильме о гоях типа амманитов.
- Он - Собиратель Автографов? - спросил рабби Грин.
- Он - Собиратель Автографов, - подтвердил Рубинфайн.
- Ты - Собиратель Автографов? - вновь спросил Грин.
- Это за мои грехи, - ответствовал Алекс Ли Тандем.
- Ты коллекционируешь автографы? - не отставал Грин.
- Я не коллекционер, - отчетливо выговорил Алекс Ли, - я ими торгую. Занимаюсь этим не для себя лично. Предпочитаю называть это бизнесом.
Грин нахмурился. Левая половина его лица дернулась вверх, словно кто-то на небесах, забросив удочку в надежде поймать священнослужителя, только что поддел его на крючок.
- Ты повсюду ходишь за знаменитыми людьми? - поинтересовался Грин, помахивая пальцем. - С ручкой и бумагой? Но люди имеют право на личную жизнь, хоть немного. Если их показывают по телевизору, это не значит, что у них нет чувств. Тебе следует оставить их в покое.
Алекс тяжело вздохнул:
- Я за ними не охочусь. Я не охотник и не коллекционер. И собираю автографы постольку, поскольку они нужны для торговли. Продаю, покупаю. Как в любом бизнесе. Не жду у выхода из театра до полуночи. Это ребячьи забавы.
- Ну… ладно… - Дарвик повозил мясистым языком по верхним зубам. - Если ты такой умный… Нет у тебя Бетти Дэвис? Правда, ты слишком молод, чтобы помнить Бетти, но…
- Нет, - отрезал Алекс, похлопав по сумке, словно хотел убедиться, что Бетти там нет. - Нет… Была одна, еще молодая, в фильме "Иезавель", но ушла неделю назад.
Дарвик хлопнул в ладоши:
- Ты знаешь Бетти? И ты понял, как она мне нравится. В ней была своя изюминка. Те, кто сейчас говорит о всяких кинодивах, на самом деле ничего не понимают. Хорошо, хорошо. И подумать нельзя, что такой увалень, как ты, может знать Бетти. А ты ее знаешь.
Тандем закрыл рот, сунул свободную руку в карман брюк и потрогал собственные яички. В прошлом это всегда спасало его от поспешных, необдуманных действий.
- Ее каждый знает, - изрек он спокойно, добавив нотку восторга в свой голос. - Вот моя визитка. Сейчас напишу свой домашний телефон и имя. Попробуйте позвонить мне через пару недель, ребе Дарвик. Я возьму на заметку автограф Бетти, если он где-то появится. Его непросто найти.
- Ба! Меня здесь через две недели не будет. Я прилетел на несколько дней, - сообщил Дарвик, но все-таки протянул руку и взял у Алекса карточку. - Прочитай-ка свое имя. Алекс… как дальше? Не могу разобрать.
- Ли Тандем. Я думал, что написал его отчетли… о, посмотрите, оно напечатано здесь, ребе, на другой стороне. Алекс Ли Тандем.
- Алекс Ли Тандем? "Автографы от Тандема: больше звезд, чем в Солнечной системе". Хм? В любом случае, что это у тебя за фамилия такая - Тандем? Ты переменил веру?
- Его отец, Ли Джин Тандем - светлая ему память - был китайцем, - объяснил Рубинфайн, напустив на себя столько важности, что Алекс едва удержался, чтобы не засветить ему в глаз связкой ключей. - Изначально - Тан. Но кто-то решил, что Тандем звучит лучше. Странно - ясно, что нет. Мать - Сара. И сейчас живет здесь. Достойная уважения леди.
- На самом деле китаец, - отозвался Дарвик. - На самом деле.
- Это все на самом деле, - заверил Алекс Ли. - А теперь, джентльмены, если вы меня простите…
- Прощаем, прощаем, - затараторил рабби Дарвик, наклоняясь и снова проводя рукой по шкафу. - Если не можешь помочь, то хоть не мешай!
- Если ты не с нами, ты против нас! - заявил рабби Грин.
- Ладно-ладно, - вставил Рубинфайн. - Может, ты перестанешь углубляться в то, чего нисколько не понимаешь? Может быть. И может, я увижу тебя в субботу. Нам надо серьезно поговорить, Алекс. И может, удастся побеседовать о многом. Однако "может" - слово для людей, Алекс. "Может" - для Маунтджоя. Но по велению Господа никто из людей говорить "может" не должен.
- Да, - согласился Алекс. - О’кей.
- Слова "может" в его лексиконе нет.
- Отлично, - бросил Алекс. - Заметано.
- И, Алекс, если ты…
У Алекса челюсти свело судорогой, до того его достал Рубинфайн, потребовалось усилие, чтобы их разжать.
- Если что, ребе?
- Если у тебя будет Форд - вспомни обо мне.
ГЛАВА 4
Ход, или Величие
Одна ветка метро, много пассажиров Мимика гоя • Умеющая видеть • Тени • Евреи и гои • Джон Леннон - иудей • Каверзный вопрос • Потерпеть приходится всем • Баллада об Эстер Якобс • Трагедия Алекса Ли • Корень гойства Леонарда Коэна
1
У дверей расположился старик, от которого дурно пахло. Он пытался принять бравый вид, но получалось не очень. Прямо под табличкой "Принимать пищу запрещается" двое школьников уминали что-то за обе щеки. В конце вагона три женщины в одинаковых ярких куртках делились воспоминаниями о прошедшем уикэнде. Как бы между прочим они все время поводили грудями и бедрами, прекрасно зная о собственной привлекательности. Иногда их разбирал хохот, и они повисали на ремнях, за которые держались для равновесия, и всем своим видом демонстрировали, как им весело. Алекс подумал, что они друг друга недолюбливают.
Вздохнув, он достал свою бутыль и глотнул из нее. От острого запаха его прошибла слеза. Разодетая как на концерт женщина справа, вместо того чтобы попросить его закупорить бутылку, по-гойски засуетилась: посмотрела на часы, заерзала, потом слегка зевнула, подогнула под себя ноги, встала с сиденья и на следующей станции вышла из вагона. Через полминуты она оказалась в соседнем вагоне, зажатая между каким-то толстяком и монахиней с таким одухотворенным лицом, что Алекс неожиданно для себя был им глубоко тронут. Поезд остановился в туннеле под землей. В этот момент у Алекса зазвонил мобильник. И он, не задумавшись ни на секунду, ответил.
- Я насчет тех галлюцинаций, - строго проговорил Джозеф. - Если ты не возьмешь себя в руки, дело примет очень нехороший оборот.
Алекс ясно представил себе его в этот момент. Он бывал у Джозефа, видел его в кабинке на работе. В зале, где было пятьсот одинаковых кабинок, та, что занимал Джозеф, выделялась отсутствием чего-то личного. Ни фотографий, ни флажков, ни распечатанных на принтере шуточек. Только аккуратно упакованный Клейн, его начищенные ботинки, его портативный компьютер, его телефон с микрофоном и наушниками. Всегда одет с иголочки, всегда при галстуке. Один из немногих, кто появляется на рабочем месте без четверти девять. Слегка наклонился вперед, оба локтя на столе, пальцы рук сцеплены и напоминают крышу церкви. А лоб прижат к ее шпилю.
- Джо, я в поезде.
- Да-да. А я - на работе.
- Мы застряли между станциями.
- Алекс, у меня другой звонок. Мне надо ответить.
- Джозеф, пожалуйста, не держи меня на линии. У меня опухоль вырастет от трубки.
- Нам надо серьезно поговорить.
- Со мной сегодня все хотят серьезно поговорить.
- Прошу прощения, мне надо ответить - а ты пока послушай музыку. Звонит другой телефон. Подожди на линии, пожалуйста. Алло? Страховая компания "Хеллер".
Джозеф работал в "Хеллер" после окончания колледжа, и Алекса это обстоятельство угнетало гораздо сильнее, чем самого Джозефа. В мирке "Хеллер" принцип неопределенности Гейзенберга, как понимал Алекс, подвергся опасной коррекции: там царил жесткий порядок. Следствие всегда имело причину. И кому-то всегда приходилось за нее платить. Если человек спотыкался, хотя бы просто идя по улице, или выливал на себя чашку горячего кофе, его призывали позвонить по последнему в рекламном объявлении номеру, с тем чтобы страховая компания "Хеллер" подала иск в суд, следуя принципу "не выиграешь дело - ничего не получишь", а небольшой гонорар за хлопоты брала при любом исходе. По мнению сотрудников "Хеллер", никаких серьезных несчастий с человеком вообще случиться не могло. Разве что ножом порежется. И стоило Джозефу заговорить о своей работе, как Алекса подмывало самому себе нанести рану, да поглубже.
"О, какой же он ленивый… О, какой же он красивый…" - пела трубка.
Алекс скоро устал прижимать мобильник подбородком к уху. Он засмотрелся на самую молодую из трех хохотушек в куртках, представляя ее раздетой и принимающей соблазнительные позы на кровати. Вдоволь помечтать ему помешала трубка: "Ава Гарднер исполняет композицию "Эта безответная любовь" из фильма "Плавучий театр"".
Я вышла замуж за Микки Рони!
И поняла через пять минут:
Меня он слушать совсем не склонен,
И ценит одних мужчин Голливуд!
На взгляд Алекса, работа Джозефа в "Хеллер" имела одно неоспоримое преимущество: самому Джозефу не суждено было узнать, каково это - связаться с его страховой компанией.
Когда песня закончилась, а потом началась сначала, Алекс вспомнил высказывание своего любимого - единственного - поэта. Кто позволил этим жабам называть работой сидение на корточках с утра до вечера? Джозефу следовало стать истинным Собирателем. Он был рожден для этого. Дотошный, все схватывает на лету. А еще он увлекающийся, преданный своему делу. Обладает качествами коллекционера и торговца. В мальчишеском возрасте Джозеф просто заражал всех своим энтузиазмом, Алекс подхватил этот вирус и носил в себе до сих пор. В пятнадцать лет начал торговать автографами, а в двадцать это стало его бизнесом. Но Джозеф, словно находясь под заклятием отца, так и не улучил момента, чтобы сделать на хобби карьеру. Проявил малодушие, решил Алекс, и им же объяснял напряженность в их отношениях. Алекс думал, что Джозеф им недоволен, и сам обижался на Джозефа за это недовольство. Ни один из них об этих обидах, настоящих или вымышленных, не заговаривал. И оба чувствовали неловкость. Все по формуле медленного умирания дружбы, а сказанное выше - ее математика.
- Алекс?
- Я еще здесь.
- Что там за музыка? Нравится? Вивальди?
- Нет. Попса. Дешевка. Не держи меня больше на линии, приятель. И в первый раз еле вынес.
- Алекс, ты выходил на связь с Адамом?
- Сегодня утром. Перед нашим с тобой разговором. О той аварии. Въехал с Эстер в автобусную остановку.
- Я слышал. И что он сказал?
- Что хочет потолковать со мной, серьезно.
- Он и мне это сказал.
Алекса эта фраза чем-то кольнула, и мысль о том, как Адам и Джозеф будут все сами обсуждать, вызвала у него раздражение. Рубинфайн и Адам, Джозеф и Рубинфайн - эти пары его не беспокоили. Он знал им цену, знал, чего от них можно ждать. Но не очень понимал отношения Джозефа и Адама, кроме того что они были тесными, и это слегка его пугало. Он знал, что оба интересуются мистическим иудаизмом - Адам практически, Джозеф теоретически, - особенно каббалой. Алекс беспокоился, что его с Адамом общие интересы - марихуана и девочки - связывают их не так крепко.
- Ну, Алекс, дело в том, что он просил меня ему перезвонить.
Алекс молча потыкал языком себе в щеку.
- Он… - продолжил Джозеф. - Мы оба слегка встревожены некоторыми твоими высказываниями вечером во вторник. В частности, тем, что касается…
Джозеф сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха, Алекс же словно услышал в трубке поцелуй и решил прийти на помощь приятелю:
- Китти, ты хотел сказать?
Говоря это, он достал из сумки пластиковую папку, а из нее - открытку. И сразу кровь бросилась ему в лицо, как бывает с католиком, прикоснувшимся к реликвии. Он постарался дышать реже. Вот она! Вот она! Чернила слегка отставали от жесткой бумаги, словно струпья. Китти, как всем известно, выводила свое "и" с маленьким завитком-сердечком. Алекс прикоснулся к нему, и по всему его телу прокатилась волна нежности. Он верил, что она была первой. Первой, кто так расписывался. И еще он полагал, что в той, кто создает такие клише, есть искра божья. Собаки когда-то стали клише. Деревья тоже.
- Да-да, - начал Джозеф, тщательно выбирая слова. - Ты был немножко не в себе, и ничего страшного, тут стыдиться нечего. Но потом, когда человек пробуждается, порой трудно сразу избавиться от галлюцинаций… думаю, тебе надо освобождаться от них постепенно. Все о’кей, и никто не стал думать о тебе хуже - мы только хотим убедиться, что с тобой все о’кей. Мы только немного беспокоимся о тебе.
- Беспокоитесь, не собираюсь ли я ее продать? - осторожно спросил Алекс.
Ответа не последовало.
- Алекс? - окликнул Джозеф только через минуту. - Я не совсем тебя понимаю.
- Послушай, Джо, - Алекс начал заводиться, - я не был грубым - нет, на самом деле, я был грубым, правда, - не представляю, что с тобой делать. Сам знаешь, нашим бизнесом ты больше не занимаешься. И теперь, с твоей-то золотой головой, - ты что, не можешь не совать свой нос куда не следует?
- Погоди-ка. Ты хочешь ее продать? Алекс… А-алекс… Все это яйца выеденного не стоит.
- Что "не стоит"?
- Что значит "что"?
- Я имею в виду, что не стоит ни пенса?
Джозеф деланно хохотнул, как его отец, но без особого веселья в голосе.
- Что тут смешного? - холодно спросил Алекс.
- О’кей, ладно, давай во всем разберемся, - важно сказал Джозеф. - Ты собираешься продать ее кому-то из наших Собирателей. В кругу, где все друг друга знают. И если я никому ничего не скажу, разве это будет честно? То есть, строго говоря, это не мое дело, но мне прекрасно известно, что торговец автографами, который пойдет на этот риск, - один из моих друзей. И зная то, что я знаю, что она не настоящая, я не могу просто сидеть на своей заднице и, по сути, стать соучастником преступного…
- Джозеф Клейн, - сухо проговорил Алекс, - никто не собирается предъявлять тебе необоснованных обвинений. Никто не собирается тебя арестовывать. Ты не совершил ничего предосудительного.
- Тебе все шутки шутить. Послушай, Алекс…
- Нет, это ты послушай. Послушай! Ты просто позеленел от зависти. Это - мой автограф, самый настоящий, и его мне прислали…
Поезд пришел в движение. Когда состав катил по туннелю, Алекс засмотрелся на толстый жгут разноцветных кабелей, тянущихся вдоль стены. Связь была такая хорошая, что он слышал в трубке нервное сопение Джозефа. Почему тот до сих пор не отключился? И насколько велики эти спутники-ретрансляторы? Огромные, как планеты? Канцерогенные? Алексу показалось, что у него побаливает голова.
- Ничего подобного, - грустно промолвил Джозеф. - Никогда тебе не завидовал. Больно слышать такое от тебя.
И это были не пустые слова. Боль нельзя слышать, но ее можно чувствовать. И Алекс не знал другого такого ранимого человека, как Джозеф. Клейн смертельно обижался безо всякой причины. Маленький, тщедушный и до поры безответный, в детстве ему пришлось несладко, да и позже он нередко получал по первое число - и тычков, и ударов, даже до крови. Но что его всегда ранило по-настоящему - так это слово. Он до сих пор вздрагивал, услышав ругательство. Как-то Алекс увидел его на другой стороне улицы и громко выкрикнул его имя. Джозеф споткнулся и чуть не упал.
- Джозеф… послушай, - виновато проговорил Алекс, - прости меня. Я был слишком резок… но не хотел тебя обидеть. Честно говоря, пока чувствую себя неважно. Отходняк еще тот, другого такого не припомню. И я не могу понять, почему ты так встревожился.
- А я не могу понять, - тихим тревожным голосом ответил Джозеф, - что ты хочешь сказать этим своим мне прислали?
- То и хочу. Ее прислали. И она у меня. Настоящая. У меня в руках. Ее мне прислали.
- Хорошо-хорошо. Но как? По почте? С неба свалилась?
- Прислали, - продолжал твердить Алекс. - Просто прислали. Слушай, я не говорю, что могу все это объяснить…
- Проклятье! Алекс. А-а-лекс…
Джозеф говорил не останавливаясь. Алекс поднес открытку с автографом Китти к самому носу, чтобы лучше ее видеть. Это грациозное двойное "т", словно брошенное на бумагу одним движением пера… изящный завиток на конце…
- Дело в том, - сказал Джозеф, когда Алекс снова прислушался, - что я был там. Ты вышел на кухню и вернулся с автографом. Вот как все было. Мне очень жаль, но таковы факты.
Воспаленными, злыми глазами Алекс посмотрел на самую старшую из яркокурточных хохотушек, прикрывающую сумкой растущее пузико. Мужчина напротив Алекса сидел сцепив руки на животе. Мальчишки уже успели заморить червячка. Когда поезд разогнался, они скорчили рожи и позатыкали пальцами уши. Теперь больше никто не ездил в поездах без того, чтобы хоть секунду не думать о каком-нибудь происшествии. "Но если роковой окажется следующая секунда, - решил Алекс, - все в вагоне подготовились к ней лучше меня".