Гамлиэль склонился над ней и вгляделся в ее увядшее лицо, смутно надеясь обнаружить черты незабвенной Илонки: где-то он прочел, будто в последний момент смерть стирает морщины и ушибы, будто все маски срываются и исчезают. Но только не в этот раз. На лице безымянной старой венгерки осталась печать страдания.
Гамлиэль поцеловал ее в лоб. Ему захотелось сказать что-нибудь, но он не нашел слов. Правда ли, будто мертвые слышат то, что им не сказали? Он размышлял над этим вопросом, когда почувствовал руку докторши на своем плече. Она шепнула ему:
- Пойдемте, уже пора.
Он подумал: пора делать что? Жить с ней, в разлуке с Илонкой? Ждать, когда Смерть придет за ним самим? Кто будет оплакивать его? Не Катя и не Софи: их следы затерялись навсегда в других мирах и других временах. Друзья его, конечно, придут. Болек, Яша, Диего, Гад, Шалом - да, они будут помнить о нем. Ева? Возможно, и она тоже, на свой манер, не показывая этого Самаэлю. И докторша, если прежде согласится выйти за него замуж? И Эстер, которую он представлял себе бабушкой, играющей с дюжиной внуков? Какое это имеет значение, подумал Гамлиэль. В ином мире, мире Истины, другие свидетели будут вызваны на суд. А роман? Роман, который он начал так давно и чей замысел обрел наконец ясные очертания, четкую структуру, кто его завершит? Кто расскажет о продолжении спора между Благословенным Безумцем, этим новым воплощением рабби Зусья, и архиепископом Бараньи? Кто станет победителем? В самых глубинах души Гамлиэля родилась печальная уверенность: роман, который должен был показать - быть может, оправдать - то, что в реальности он хотел бы сделать из своей жизни, написан не будет. Ну и что же? Говорят, сын Маймонида рабби Авраам создавал книги, которые не дописывал до конца, и никто не сумел найти их. И все же. Разве не провозгласил Генри Джеймс: "Никогда не говори, будто тебе известно последнее слово касательно сердца человеческого"? Ведь даже сломанная судьба остается судьбой.
На следующий день, в пятницу, только Гамлиэль и Лили Розенкранц проводили старуху на еврейское кладбище при синагоге, с одним из управляющих которой Гамлиэль был знаком. Если это Илонка, подумал он, место здесь принадлежит ей по праву. В регистрационную книгу ее внесли как "умершую неизвестного вероисповедания", поэтому раввин на погребение не пришел. Но Гамлиэль счел возможным вознести за нее молитву:
- Господь, прими эту душу и утешь ее, ибо она была, возможно, безутешной. Подари ей покой, которого она здесь, наверное, не знала. Открой ей врата любви, которая, возможно, принесла ей слишком много мук. Ты знаешь ее, ведь Ты знаешь всех, кто живет и кто умирает. Скажи ей, что мы полюбили ее, хотя не знали, кто она, и что благодаря ей мы будем любить друг друга.
Внезапно Гамлиэль услышал "аминь". Это произнес высокий, худой старик с посохом странника, очень похожий на нищего. Не сомневаясь, что так подшутила память, Гамлиэль спросил:
- Вы знали покойную?
- Нет, - сказал нищий, покачав головой.
- Тогда зачем вы пришли сюда?
- Я ищу, - ответил загадочный нищий из его детства.
Голос старика показался Гамлиэлю знакомым. Взор его, полный тайны, блистал тусклым священным огнем. Гамлиэль едва не спросил, кого он ищет, но не посмел, словно опасаясь услышать: "Тебя. Я ищу тебя".
Может быть, он пришел, как в рассказе о Беште и слуге, просто для того, чтобы отыскать смысл и конец истории - истории самого Гамлиэля.
Вечером, в квартире докторши, они приготовили легкий ужин, однако не притронулись к нему, потому что есть им не хотелось. Лежа в постели, они делились воспоминаниями и мыслями. Теплые голоса. С уст их слетали слова любви - новые и древние, необычные и странные. Внезапно на Гамлиэля снизошло озарение - он вспомнил:
- А ее личные вещи, где они?
- В больничном офисе. Возможно, объявится какой-нибудь родственник и захочет их забрать.
- Могу ли я взглянуть на них?
- Конечно, можешь, но в этом нет необходимости: я помню все, что осталось от нее.
- Что было в ее сумке?
- Одежда, старые газеты, документы, четки и две свечи.
Гамлиэль надолго перестал дышать. Потом он испустил крик, похожий на рычание:
- Две свечи? Ты сказала, две свечи? Ты уверена?
- Абсолютно. Я держала их в руках.
Гамлиэль застыл, как оглушенный: разум его словно парализовало. Он лихорадочно перебирал свои воспоминания. И вновь увидел себя с мамой, в будапештской квартире Илонки. День клонится к вечеру, спускаются сумерки. Мама готовится зажечь две свечи, а Илонка беспокойно спрашивает: "Вы не боитесь, что нас увидят с улицы? Нилашисты знают еврейские обычаи…" - "Шторы опущены. Они ничего не увидят. Господь защищает тех, кто подчиняется Его законам. Еврейская женщина должна зажечь свечи Субботы". Она зажигает и благословляет свечи, а потом добавляет: "Знаете, Илонка, я всегда держу при себе две свечи. Так велел мне отец. Еще девочкой я слышала от него: "Суббота будет печальна и лишена жизни, если ты не дашь ей света". Вы понимаете, Илонка?"
Гамлиэль долго молчал. С сердцем, отягощенным мертвыми надеждами, он пристально смотрел на докторшу Лили Розенкранц, которая выглядела встревоженной и словно бы опасалась того, что услышит от него. На ее прекрасном лице появилось страдальческое выражение. Обняв ее дрожащими руками, он сказал тихо, совсем тихо, еле слышно, как будто признавался в страшной тайне:
- Я испытываю странное чувство…
Он умолк. И внезапно ощутил озарение, пронзившее разум: всю свою жизнь, в бесконечных странствиях, в людях, которых встречал на пути, он не прекращал отчаянно и безнадежно искать маму. Потому что она знала его лучше всех и любила истинной любовью. И жаждал он обрести то счастье, которое умела дарить только она - лаской или просто взглядом. Мама: исток его жизни, его опора. А Илонка? Она тоже была для него истоком и опорой. Но совсем по-другому. Мама оставила его слишком рано и унесла с собой обещание, которое не смогла сдержать. Свою нежность и доброту. Свои сказки, улыбку, слезы. Он искал и находил нечто подобное у разных женщин, которые тоже исчезли, но это мимолетное сходство сберегало в памяти их уже неясные лица. В сущности, его всегда мучил только один вопрос: сумеет ли он обрести утраченное, прежде чем умрет.
Докторша смотрела ему в лицо с возрастающей тревогой. А он с изумлением ощущал, как к нему возвращается та сила, что позволяет приблизиться к Древу жизни и познания, позволяет взрезать его кору. Он должен был это сделать, он хотел это сделать, но слипшиеся в ком слова застревали в горле. Потом дымка рассеялась. Он почувствовал себя невесомым, умиротворенным, почти безмятежным.
- Я испытываю странное чувство… Как будто…
Он не договорил. Кашлянул, чтобы скрыть волнение.
- Сохрани эти свечи. Мы зажжем их в ближайшую Субботу.
Докторша, сдерживая слезы, лишь улыбнулась ему в ответ.
Окутанные голубоватыми отблесками зари, они испытывали одни и те же чувства, но уже не в горести и трауре, а в мире и покое. Начинался седьмой день Творения, блистающий медным светом, готовый поглотить всю землю с ее жалкими историями о любви и сожалениях.
- И все же, - сказал мечтательно Гамлиэль.
- Да, - кивнула Лили Розенкранц, не сводя глаз с его губ. - И все же нам нужно продолжить, правда?
Гамлиэль задумался, прежде чем ответить. Продолжить что? Говорить из страха перед молчанием, любить из страха перед одиночеством, отчуждением или смертью, спотыкаться и падать, затем вставать? Стучаться в двери, которые открываются слишком рано или слишком поздно? Это и есть жизнь? Вечный путь, когда ты продолжаешь идти, идешь по длинной ухабистой дороге и служишь проводником тем, кто идет позади?
- Не совсем так, - сказал Гамлиэль. - "Продолжить" не то слово. Полагаю, у нас есть другие.
- Ты нашел их?
- Да.
- Что это за слова?
- "Начать заново".
Они умолкли и, внезапно восхитившись, стали смотреть, как солнце, после некоторого колебания, решительно двинулось вверх по небосводу, затопило своими лучами бедные и богатые дома, горы и долины, чтобы согреть израненные сердца неприкаянных.
Примечания
1
Хешбон hанефеш (прим. верстальщика).
2
Чис. 2, 20.
3
Исраэль Баал-Шем-Тов (1700–1760), основатель хасидизма. Его фамилия буквально означает "обладатель доброго имени".
4
Разиэль (прим. верстальщика).
5
Сефер Йецира (прим. верстальщика).
6
Утренняя молитва.
7
Молитва "Все клятвы" (просьба освободить от всех невыполненных клятв).
8
Еврейский квартал в городах стран Магриба.
9
Книга, которая читается на пасхальном Седере - праздничной трапезе в первый вечер Песаха. Чтение Агады предписано в Торе: отцы должны рассказывать детям историю освобождения от рабства в Египте.
10
В девятый день месяца Ава (день, когда были разрушены оба Храма) в синагогах читают книгу пророка Иеремии, который оплакивал гибель Первого Храма. День скорби в еврейском календаре именуется Тиша Беав.
11
Молитвы вечерней службы.
12
Святой, быть освященным, освящать.
13
В действительности - рабби Нахман из Брацлава (прим. верстальщика).
14
В книге - бульшим.
15
Шмуэль Йосеф Агнон (прим. верстальщика).