Дядя Вася усмехался и, ущипнув мимоходом Данилкину мать, стоявшую рядом, возле своего столика, устремлялся к выходу. Возмездие его настигало. Два влажных полотенца припечатывались к тощей спине, облаченную в выцветшую, когда-то синюю майку.
Данилка жадно поглощал горячую гречневую кашу и слушал, как за стенкой спорили:
– Всех тремя хлебами не накормишь. Не Христос! – властными нотками баритонил голос.
– А как же Бог, Отче, – спокойно, но с прерывающимися нотками молодости, вопрошал другой голос.
– Что Бог? Власть есть светская. Ее задача беспризорников спасать.
– Это же дети, Отче. Как им жить на улице, – не сдавался голос, тот, что звонче.
– И что, что дети. Куда ты их приведешь. Нет при храме богадельни, – упорствовал властный голос. Затем неожиданно:
– Впрочем, поступай, как знаешь. Едешь настоятелем в монастырь. Вот и забирай его трудником.
– Спасибо, Отче, – повеселел молодой голос.
– Спаси тебя Бог, – ответил голос старше.
Спал Данилка в комнате, которую называли кельей. Он с удовольствием вытянулся на чистой постели. Перед тем как лечь спать, он принял душ, и тело, отвыкшее от горячей воды, истомлено ныло. Когда он вернулся, то не нашел своей одежды. Его драные штаны и куртка исчезли, а на их месте лежали серые брюки и мягкая рубашка. От вида домашней одежды заныло сердце. Больше полугода болтался Данилка по знакомым. Родственников у него не было.
Он поворочался в кровати, попытался заснуть, но сон не шел. Мать. Где она сейчас? Он пытался восстановить в памяти цепочку событий, которые привели его на улицу. Перебирая разрозненные лоскутки своей короткой жизни, он уснул.
– Просыпайся, отрок, – гулко раздалось в келье.
Данилка испуганно подскочил.
"Какой ты пуганый", – подумал зашедший в келью монах, глядя на испуганно подскочившего мальчонку. Но вслух сказал:
– Не бойся, тебя здесь никто не тронет.
Монах, приглаживая густые, начинающие седеть волосы, прохаживался по келье и рассматривал Данилку. Тот быстро одевался.
– Крепко же тебе досталось, крепко, – думал он, видя волны страха в прозрачных голубых глазах мальчика. – Не бойся, – повторил он, – это голос у меня такой, командный. И улыбнулся.
Он оказался совсем не строгим, и мальчик узнал в нем того монаха, который подобрал его на улице.
– Одевайся, иди завтракать. Скоро поедем.
На немой вопрос Данилки монах пояснил:
– Поедем в новый монастырь, брат. – Потом спохватился: – Тебя звать как, отрок?
Данилка назвал себя.
– Данилка? Даниил, значит. Это хорошо. Как князя Московского. Знал такого? – почему-то обрадовался священник.
Данилка покраснел. Вопрос напомнил ему о школе. А он не был в ней давно. Его настроение не скрылось от священника.
– А меня – отец Владимир. Тоже княжеское имя. Был такой князь на Руси. Еще Русь крестил, – добавил.
Данилка слушал его и, незаметно для себя, нахохлился. Он забыл про школу, а священник помимо его воли влез к нему в подсознание и разбудил больную точку. Почему? Сто тысяч "почему" роилось в голове мальчишки. Почему школа быстро поляризовалась на бедных и богатых? Почему многих детей стали возить на машинах, а Данилка шел в школу, забыв про завтрак? Священник уловил настроение мальчишки и, хлопнув его по плечу, сказал:
– Ничего, Даниил.
Данилка вздрогнул. Никто его еще так не называл.
– Все образуется. – Помолчав, добавил совсем другим тоном: – Иди ешь, – и слегка подтолкнул мальчишку.
– Документы у тебя какие-нибудь есть? – крикнул отец Владимир вдогонку.
Данилка отрицательно покачал головой. Не было у него документов. Да и какие могли быть документы у беспризорного мальчишки с улицы Зеленой в лихие девяностые годы, когда не только дети, взрослые забывали себя.
– Забыл спросить фамилию, – вспомнил священник. Как же обращаться в милицию, чтобы ретивые стражи порядка не обвинили его во всех грехах? – Схожу в школу, – решил он.
Данилка тем временем наворачивал вкусную кашу, которую ему заботливо подкладывала повариха. Ее здесь просто звали баба Надя. Видя, как мальчишка тщательно вытирает тарелку корочкой хлеба, баба Надя отошла к печи и незаметно вытерла глаза платком. Безошибочным материнским чутьем она поняла мальчишку, как он настрадался, и не смогла сдержать слез.
"Господи! Видишь ли ты! Слышишь ли ты! Что же такое делается! – взывала она к хмурому Спасу, что размещался на кухне в красном углу. – Что делается в некогда благополучной стране! Стране счастливого детства, когда слезы ребенка рассматривались как ЧП", – думала баба Надя.
Неужто за такое будущее погиб ее отец, ушедший в народное ополчение и сложивший голову в Долине Смерти. Она, Надюшка, после семилетки ушла на рыбозавод, чтобы помочь матери поднять младших. Голодно было, но не холодно. Не было брошенных детей. Искали родственников. И не было случая, чтобы оставшиеся в живых родные не приютили сироту. А сейчас! Что случилось со страной? Что за напасть настигла ее через семьдесят лет Советской власти. Что за оборотни пришли к управлению! Много мыслей роилось у бабы Нади, много. Она, пригорюнившись, по-старинному приложив ладонь к щеке, смотрела на изголодавшего пацаненка.
– Мать-то у тебя где? – спросила она, когда Данилка умял вторую тарелку каши и сыто откинулся на спинку стула.
– Не знаю, – послышалось в ответ.
– Как не знаю, куда она делась? – не сдавалась баба Надя.
– А так, не знаю, – буднично произнес Данилка. Потом добавил: – Спилась.
Баба Надя охнула. Что угодно она могла услышать от мальчишки, но чтобы такое… Спилась женщина! Спилась мать и оставила ребенка. Такое русской женщине не могло придти в голову. Данилка тем временем шумно пил сладкий чай.
– Так дом-то у тебя есть? – обреченно спросила она.
– Не-а, – как-то просто ответил Данилка, дотягивая сладкий чай из блюдечка.
Баба Надя вздрогнула: уж очень он напомнил ей своих внучат, которые сейчас жили в средней полосе.
– Как это нет? – строго спросила баба Надя. – Ты где же раньше жил? – Не отставала она.
– Да здесь, на Зеленой, – нехотя ответил мальчишка.
Он задумался о чем-то своем и разглядывал блюдце. Баба Надя житейской мудростью поняла, что больше ни о чем его не нужно расспрашивать. Этот мальчонка с удивительно прозрачными голубыми глазами хлебнул столько, что не каждому взрослому под силу. Она вздохнула и добавила:
– Ты отцу Владимиру скажи, что заехать домой нужно. Вещички какие-никакие взять нужно.
Данилка задумчиво уставился в донышко блюдца. Какой дом?! Какие вещички?! Что он мог сказать этой заботливой старушке, что мать давно пропила все, что было в доме? Мало вещи, она пропила и комнату в коммунальной квартире. Чужие люди поменяли замок в комнате, и Данилка оказался на улице.
– Не, – сказал Данилка, выбираясь из-за стола. – Никуда я не пойду. – Потом добавил тише: – Никуда я не пойду.
Баба Надя все поняла, что творилось в душе у мальчонки.
– Ну и ладно, не хочешь – не ходи, – скороговоркой, по-стариковски, заговорила она: – Иди пока, поиграйся во дворе. Отец Владимир закончит дела, и поедете с божьей помощью.
Она быстро перекрестилась. Данилка хмуро усмехнулся.
Поиграйся! Как это давно было, когда он мог со своими сверстниками погонять мяч по улице и, услышав крик матери, что пора ужинать, крикнуть в ответ: "Иду, ма…"
Сглотнув ком в горле, он вышел из поварни и подошел к забору из кованого железа. Перед ним лежала улица Зеленая. Его улица, знакомая с детства. Он взялся за холодные прутья забора и прижался к ним лицом. Холодный металл приятно обжигал мальчишеское лицо. Он смотрел на свою улицу и понимал, что видит ее в последний раз. Не будет у него ни дома, ни улицы. Все в прошлом. Дом, улица. Да что там дом и улица! Страна, и та в прошлом. Его неожиданно отвлек собачий визг, и что-то мокрое и холодное ткнулось в руки. Данилка вздрогнул, очнулся и посмотрел вниз. Там он увидел собачьи лапы и черный мокрый нос.
– Тузик! Ты! Ах, бродяга! Не забыл друга по несчастью.
Тузик в ответ скулил и тянулся к Данилке, но фундамент стены мешал ему. Данилка просунул руки через прутья и, схватив собаку за бока, приподнял ее.
– Тузик! Тузик! – повторял он, сжимая кудлатого грязного пса.
Тот, благодарно повизгивая, вылизывал лицо мальчишки. Нужно было что-то делать. Бросить друга Данилка не мог.
– Тузик! Ко мне! – скомандовал он.
Тузик рванулся через ограду, но тут же с визгом отпрыгнул назад, наткнувшись на увесистую палку монаха, дежурившего у дверей.
– Это моя собака! – закричал Данилка, бросившись к монаху.
– Не положено в божьем храме, – строго сказал высокий монах, закрывая калитку. Тузик, словно понимая, что ему путь закрыт, сжался поодаль, подняв переднюю лапу, словно ему было холодно.
– Поговорю с отцом Владимиром, – решил Данилка и пошел в здание, где размещалась келья.
"Волга" мягко качнулась на стыке Кольского моста и взяла вправо. Мурманск посмотрел на Данилку с другой стороны залива. Данилка рассматривал город, словно видел его впервые. Он любил свой город и сейчас любовался им, привольно раскинувшимся на сопках. Данилку будоражили морские суда, стоящие на рейде и под разгрузкой. Ему нравилось наблюдать за портальными кранами, которые как журавли что-то деловито клевали в бездонных трюмах. Нравился резкий запах рыбы, идущий волнами от рыбокомбината. Это все были запахи города, его города. А сейчас он уезжал. Уезжал из своего города и не понимал, куда и насколько долго. "Волга" резво бежала по серому асфальту и резко свернула влево. Мурманск заглянул в заднее окно и пропал. По бокам потянулись нескончаемые сопки, покрытые свежей, не успевшей заматереть, зеленью.
Отец Владимир откинул голову на подголовник кресла и перебирал события дня. Все прошло удачно. Даже в милиции, куда он обратился по поводу беспризорного Данилки. Уполномоченный по детству была только рада, что Данилка пристроен хотя бы на лето. Не удалось только найти свидетельство о рождении мальчишки, но милиция выручила и дала справку.
– Ты историю Трифонова Печенгского монастыря знаешь? – не поворачиваясь спросил он парнишку.
Данилка отрицательно покачал головой. Для него вопросы религии начинались и заканчивались на улице Зеленой возле Свято-Никольской церкви. Куда он едет, Данилка не задумывался. Хуже не будет. Хуже было уже некуда.
Отец Владимир рассеянно осматривал окрестности шоссе. Северное небо, необычно голубое, стремительно надвигалось на машину и разбивалось о лобовое стекло. Белые пушистые облака островками висели в безбрежном пространстве и манили своей чистотой. Свежий ветер врывался в открытое окно и шевелил рыжеватую копну волос отца Владимира.
Заполярье. Какое емкое и значительное слово. Кажется, когда произносишь его, грудь становится шире и голос увереннее. Он любил Север, хотя сам был со средней полосы. Но не вызывала она у парня тех эмоций, которые переполняли его, когда он впервые оказался в Мурманском крае.
Лапландия – край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня. Дантовым адом воспринимали ее люди пришлые, но для коренных жителей – это колыбель, мать, отчий дом, где каждая березка, каждая сосенка словно родные. Так хотелось отцу Владимиру, чтобы его не считали "варягом", то есть пришлым.
Но до этого была служба в армии, горячие точки. Потом духовная семинария. "Духовка", как нарекли свое учебное заведение семинаристы. Потом заветный Север. И вот он едет настоятелем в самый северный монастырь: Трифонов Печенгский.
– По правде сказать, монастыря там никакого еще нет, – сказал ему седовласый архиепископ, – Все в забвении и разрушении. Но главное сохранено: намоленность храма, его история. – Могилы убиенных за веру, – помолчав, добавил он.
– Даю тебе, сыне, послушание. Нелегкое послушание. Нужно восстановить сию обитель, окормить стадо заблудшее, – вздохнул архиепископ. – Первым делом начни требы справлять. Народ как стадо заблудшее в мире хаоса. Ему пища духовная нужна. Но от дел хозяйских не чурайся, – архиепископ мерно шагал по кабинету. Ты там не только наместник, ты и строитель храма.
– Верю в тебя, ты молодой, справишься, – Вспоминал Владимир напутствия архиепископа – Судьба у монастыря, прямо скажу, трагическая. Ему, если выразиться мирским языком, не везет. Да ты знаешь, наверное, что преподобный Трифон Печенгский построил православный храм и основал на реке Печенге монастырь во имя Святой Троицы для обращения местных племен в православную веру. В 1589 году шведы его разрушили. По указу царя Федора Иоанновича, монастырь для безопасности перенесли за реку Колу. Затем снова пытались возродить обитель на святой Печенгской земле. Пробовали и в 1824 году, и в 1867 – все безуспешно. Видно, не было на то Божьего благоволения. – Архиепископ заметно волновался. Видно, что тема была его. Отец Владимир сидел, впитывая слова архиепископа.
– Но 1886 год все расставил по своим местам, – продолжил архиепископ. – Прибыли соловецкие монахи во главе со строителем иеромонахом Никандром и взялись за возрождение монастыря. Затем появился достойный последователь настоятель иеромонах Ионафан. Восстанавливалась сия обитель "для противодействия пропаганде католиков, лютеран и раскольников и для распространения православия среди лопарей". Стал монастырь прирастать богатством и братией монашествующей. Но видно снова не судьба – революция.
– Вот сейчас восстанавливаем, что осталось, так новая проблема возникла. Матушка наша, игуменья, в искус впала: скрылась с доходом от гуманитарной помощи. Верни веру братии. Монастырь нужно восстановить, прежде всего, как духовный центр Кольского края. Здесь должна сформироваться утраченная школа русского монашеского старчества. Дело это очень важное, и мы видим, что оно угодно Трифону. Но восстанавливать нужно не колхоз, населенный монахами, а обитель, способную помочь русскому народу обрести полноценное духовное будущее. Вот для чего все создается! И все здесь должно быть хорошо устроено, должно ложиться на душу. Восстановление монастыря – это, прежде всего, наша решимость. Она усиливается старанием, верностью, преданностью пути, на который мы встали. Восстановление обители – шаг к разговору с Богом.
Архиепископ замолчал. Отец Владимир понял, что время его истекло, и подошел для благословления.
– Тут Господь должен сказать свое слово. Надо, чтобы он заговорил с нами. Это нам в первую очередь нужно. И мы должны быть готовы к разговору с ним, – прощаясь, сказал архиепископ.
Обычно разговорчивый водитель, чувствуя настроение молодого священника, молчал. Данилка оцепенел, глядя на дорогу. А отец Владимир, словно киносерию, прокручивал свою жизнь. Еще каких-то лет десять назад он и представить себе не мог, что поедет в самый северный монастырь настоятелем. Да что там настоятелем! Он вообще не думал, что станет священником. Рабочий поселок на Волге, средняя школа. Неудача при поступлении в институт. Армия. И началось. Затрещала по швам страна, разгул демократии и, как следствие, войны. Войны, страшные своей братоубийственностью. Еще недавно дружные республики превратились в кровных врагов и стояли на меже с оружием. Это потом их назвали "Горячими точками", а по сути это была резня, резня братоубийственная, средневековая, поощряемая "Всенародно избранными президентами". Он, простодушный лопушок, стоял в строю и ничего не понимал. Почему дяди в уродливых фуражках с двумя просветами на погонах показывают, в какую сторону ему направить автомат и, главное, приказывают стрелять в ту сторону. А там аул, дети, женщины. В чем они виноваты? Мятежники, боевики, федералы – все смешалось в его голове. Еще пацаненком он понимал, что ему необыкновенно свезло: он родился и живет в великой стране: Союзе Советских Социалистических Республик. В стране, которая несла добро всему миру и выступала защитником бедных и угнетенных. Он искренне завидовал парням в голубых беретах, которые возвращались, исполнив "Интернациональный долг". Теперь он, в камуфляжной, новой форме солдата демократической России, стоит в строю и слушает разглагольствования заместителя командира роты по воспитательной части. Эти офицеры пришли на смену традиционным замполитам. Их объединяло одно: неискренность. Как те монотонно декларировали установившиеся догматы, так и эти штампованно вещали о новой роли Российской Федерации. Глядя на их опухшие от пьянства морды и вороватые глазки как-то не особенно верилось в чистоту помыслов новых идеологов. Но они имели над ним абсолютную власть: армия служила по законам военного времени. Редел их солдатский строй. Чернобородые дядьки умели воевать. Их крики "Аллах акбар" вызывали нервную дрожь и холод в лопатках. Очень скоро мальчишки в форме поняли, что их убивают, и пощады от них ждать не приходится.
– Господи, спаси, сохрани, – вспомнились ему молитвы своего деда, старого неразговорчивого человека.
– Без бога не до порога, – любил он говорить, наблюдая за еще несмышленым внуком. Слова молитвы неожиданно выплыли из глубин его памяти.
"Господи! Спаси, сохрани…" – било в висках, когда он входил в затихший аул, и каждая клеточка его тела была в ожидании автоматной очереди.
– Слава тебе, Господи, – неожиданно прошептал он, когда отвратительно свистящие пули прошли над его каской.