Давненько Нюма не видел такой аппетитной картины. И все это, как пояснила Фира, "с работы".
- Хорошо пристроились, - с непонятной интонацией произнес Нюма.
- Раньше в том буфете, говорят, было лучше. - Фира откинула со лба прядь светлых прямых волос. - Садись, папа… Зальцман, к столу!
- Фирка, через час совещание! - не преминул напомнить Зальцман, отложив газету.
- Тогда жуй быстрей и поезжай. Я приеду позже, пришли машину, - Фира поспешила на кухню за чайником.
Нюма сидел сгорбившись. Казалось, он пришел в гости… к самому себе.
Нежданный визит Фиры поверг его в смятение. Может, она решила представить этого Зальцмана как будущего мужа? А ведь он как-то спрашивал о Зальцмане. И Фира уклонилась от ответа. Теперь, значит, все решили? Тогда почему этот Зальцман ведет себя, как болван? Или он и есть болван, опупевший от важности.
- Извините, Наум Маркович… я не такой, каким могу вам сейчас показаться, - проговорил Зальцман. - Просто меня втянули в дело, которым бы мне не хотелось заниматься.
- Нет, нет. Что вы?! - Нюма смутился проницательностью гостя. - У каждого свой характер… Вы первый раз в доме…
- Ну, не первый раз, - лицо Зальцмана вновь осветила лукавая улыбка. - Когда-то здесь я получил оплеуху от вашей супруги.
- Тогда меня не было дома, но я в курсе… - засмеялся Нюма.
- От страха я выломал дверной замок. Это был номер, я вам скажу. Тигр, в сравнении с вашей женой, жалкий котенок…
"А он не такой уж болван", - подумал Нюма и дружески накрыл ладонью мягкую, с длинными ухоженными пальцами, руку гостя.
- Так в какое вас втянули дело? - спросил Нюма.
Но разговор прервался - в комнату вернулась Фира с чайником. И по выражению лица молодого человека Нюма догадался оставить свои вопросы.
- Да, папа… Зачем ты вытащил тот дурацкий серый костюм? Его даже моль брезгует жрать, - спросила Фира, разливая чай по стаканам.
- Я… порвал брюки, - тон Нюмы прозвучал неуверенно. - И решил подобрать что-нибудь из старого.
Несколько минут они молча вкушали замечательную еду. А сознание теребила обида - иной раз дочь могла бы и побаловать отца такой вкуснятиной из своего буфета.
- Это что… вам тоже продают по "визиткам"? - не удержал Нюма свою обиду.
- Вообще-то нет, свободно. Только ограниченно и по спискам, - беззаботно ответила Фира. - А Зальцману поблажка. Как крупному демократу. У них отдельное корыто….
Хлынувшие со стола запахи доводили Точку до обморока. Она крепилась, пока кусок буженины не свалился на колени Нюмы, вогнав под стол совершенно умопомрачительную волну. А Нюма, вместо того, чтобы сбросить буженину на пол, вернул ее с коленей на тарелку…
И Точка не выдержала. Это не было привычным тявканьем. Под столом раздалось нечто среднее между волчьим воем и воплем взрослой собаки. Звук, в котором сочетались чувства голода, гордости со злобой и жаждой мести за обиду.
Сидящие за столом тревожно переглянулись. Они слышали трубный глас с небес, исходящий почему-то из-под стола…
- А-а-а… Смирилась, гордячка?! То-то! - злорадно воскликнула Фира и швырнула на пол кусок буженины.
Щедрый кусок, ничего не скажешь, не какое-то подаяние… Вой из-под стола стих, а в следующее мгновение раздался с новой силой.
- Что это с ней? - возмутилась Фира. - Она не хочет списочную буженину? Слушай, Зальцман, может, она отравленная, а мы едим?
- Совершенно свежая, - ответил Зальцман. - Сегодня завезли с нашей базы…
Нюма наклонился, подобрал буженину и вновь положил на то же место.
Тотчас вой стих, из-под клеенки вынырнула голова собачки, она цапнула лакомство и вновь спряталась под столом с довольным урчанием.
- Ах ты, стерва! - всерьез возмутилась Фира. - Не хотела брать из моих рук?
- Выходит, так. - Зальцман поднялся из-за стола. - Все! Извините, Наум Маркович, спешу.
- Вы на автобусе, на трамвае? - засуетился Нюма.
- Его ждет шофер, - буркнула расстроенная Фира.
- Как, шофер? Почему ж он не поднялся к нам?
- Ах, папа, оставь, - Фира повернулась к Зальцману. - Взглянем на мою комнату. Минутное дело.
Зальцман посмотрел на часы с каким-то обреченным видом.
- Папа, мы сейчас… Хочу показать Александру Борисовичу стены, в которых прошла моя молодость. Надеюсь, Самвел Рубенович не будет против.
Зальцман раскинул руки, мол ничего не поделаешь, кивнул Нюме и вышел в коридор следом за Фирой.
Точка выскочила из-под стола, взволнованно обежала комнату, остановилась рядом с Нюмой и, вытянувшись, положила передние лапы ему на колени.
- Что, моя хорошая? - Нюма потрогал холодный нос собачки. - Не так все просто? Вот и терплю, а что делать…
"Да, Нюмка, - говорили плачущие глаза Точки, - не просто. Думать надо было тогда, лет сорок назад. А не жениться впопыхах. Гены, дело серьезное… Дурень слабохарактерный. Вот и терпи!"
- Вот и терплю, а что делать? Годы! - повторил Нюма, взял из тарелки кусок копченой колбасы и бросил на пол.
Колбасу Точка тоже уважала, хотя пробовала первый раз в жизни. Сглотнув, почти не прожевав, вновь уставилась на Нюму плачущим взором.
- Хватит! Понос будет! Тебе только дай волю. - строго проговорил Нюма. - А о Самвеле ты подумала?!
Точка замерла и в следующее мгновение стремительно бросилась под стол - в комнату вернулась Фира…
- Ну, как тебе Зальцман, папа? - спросила она с порога.
- Он что, жених? - вопросом ответил Нюма.
- О чем ты говоришь?! В моей жизни ему отведена роль. И он ее играет…
- Однако, - Нюма окинул взглядом дочь.
Фира сейчас была необычайно хороша. Голубоватый замшевый пиджачок и синяя, с глухим воротом "водолазка" сдерживали полную грудь. Черные изогнутые брови, над серыми глазами, контрастируя со светлыми прямыми волосами, придавали ее облику особый магнетизм. Это была та внешняя скромность, которая посильнее любой распущенности распаляет мужское любопытство… Нюма в который раз задавался вопросом: как это у него и его брюнетки-жены появился светловолосый ребенок? "Она пошла в прабабку, мать моей мамы, - уверяла Роза. - Та была классическая блондинка". Нюма особенно и не вникал, себе дороже. А вот натурой Фира пошла в мать, только, пожалуй, побойчее умом…
Фира села, приподняла край клеенки и заглянула под стол.
- Ты еще здесь?! - вопросила она грозным тоном и заелозила ногой.
Точка хрипло, по-взрослому, зарычала.
- Оставь ее! - воскликнул Нюма. - У нее инстинкт.
- Инстинкт? Интересно, какой я вызываю инстинкт…
- Женский. Она ревнует… Неужели не понимаешь?
- Вот как?! - Фира вновь заглянула под стол. - Приревновала? К кому? К папе? Или к этому… Зальцману? Бери себе Зальцмана, дуреха. - Фира откинула голову и захохотала. - Расскажу в Комитете, вот будет веселье, - проговорила она сквозь смех.
Потом ухватила с тарелки щепоть буженины и швырнула под стол.
- Не сори, - проговорил Нюма. - Она опять не возьмет.
- И черт с ней. Все меня ревнуют к Зальцману. Только врагов из-за него наживаю…
- Что ж, парень как парень. Видно, с положением…
- Мэр в нем души не чает… Ты был тогда на Исаакиевской площади, у Мариинского дворца, в прошлом году, в августе?
- Не был, - неохотно ответил Нюма, - у Самвела болела спина… Да и вообще, не хотелось. Видел по телевизору. Нас бы там затоптали… А что?
- Когда Собчак выступал на Дворцовой площади, среди единомышленников был и Зальцман. Он примкнул к Собчаку, еще когда тот баллотировался в депутаты. И был из тех, кто свалил его конкурента Севенарда на выборах мэра… Зальцман очень сильный оратор. И вообще, умница. В институте он считался чуть ли не вундеркиндом. Его даже приняли, несмотря на "пятый пункт"…
- Как и тебя, - добавил Нюма.
- Что я? Дура я против Сашки.
Из-под стола раздался шорох. Точка высунула голову и затем резво припустила к дверям. Толкнула лапой полуприкрытую дверь и сквозанула в коридор.
- Куда это она? - спросила Фира.
- К Самвелу. Надо проведать, как он там. - уверенно ответил Нюма. - Умница. Самвел ее прозвал Маргарет Тэтчер.
- Суровый какой-то твой сосед. Букой смотрел на меня и Зальцмана. Сказал пару слов и все "ара", да "ара"… Что такое "ара"?
- Тебе лучше знать. Ты, кажется, встречалась с его племянником.
- С Сережкой? Он никогда не произносил это слово. Пообтерся в Ленинграде. Красивый был, сукин сын. Нравился он мне. Жаль, аборт сделала. Был бы у тебя красивый внук.
- Знаю. Мама мне рассказывала.
- Если бы не мама, был бы у тебя сейчас внук. Это она настояла на аборте. Убедила меня, что Сережка не будет мужем, что он по натуре бабник и авантюрист…
- Мать была проницательна, - буркнул Нюма.
Слово за слово, Нюма рассказал о затее Сережки.
И что они уже передали эстонскому его напарнику несколько вещей "на пробу"…
- И ты ходил по скупкам и антикварным магазинам? - поразилась Фира.
- Ходил. Вместе с Самвелом… А что? Стоянку автомобилей, где мы подрабатывали сторожами, закрыли на ремонт…
Нюма запнулся. Подумалось, что Фира примет как упрек его стенания на трудности стариковской жизни. А впрочем, почему бы и нет?! Судя по ее виду, могла бы и подкинуть отцу что-нибудь иногда. Хотя бы те деньги, что она взимает с соседа за комнату. И то - подмога…
Но, коротко поразмыслив, решил не касаться этой темы. Фира раскричится, наговорит гадостей, встречных упреков. Как тогда, из-за ржавого велосипеда в прихожей. Нет горше печали, когда на тебя кричит родной ребенок. И ты парализован своим бессилием. Дело вовсе не в любви к нему. Даже, если честно, любовь к нему как-то иссякла с годами, оставив не менее сильное чувство привычки. Дело в обиде, саднящей душу с силой зубной боли. В старости и без обиды родного человека терпишь много обид, а тут еще - от родного…
- Я, папа, приехала… поговорить с тобой. - Фира пристально посмотрела на отца. Словно решая - продолжать или нет…
- О чем? - Нюма почувствовал беспокойство. - Слушаю тебя.
- Нам надо… разделить ордер на квартиру.
- На какую квартиру? На эту? - Нюма не понял.
- Да. На эту. Мне надо официально закрепить за собой вторую комнату.
- Где живет Самвел? - от неожиданности глупо спросил Нюма.
- Да. Она ведь как бы считалась моей. И я по-своему распорядилась: впустила Сережкиного дядю. Теперь мне надо официально ее оформить… Необходимо твое согласие как ответственного съемщика.
- Ты впустила Самвела в так называемую свою комнату, не спрося согласия ни у меня, ни у мамы… - Нюма проговорил это как-то механически, вовсе не желая. Хотя тот поступок Фиры наверняка сыграл не последнюю роль в смерти Розы. - Так почему сейчас тебе понадобилось какое-то мое согласие?
- Ну… при маме квартирант не так длительно и жил с вами. Он почти сразу попал в больницу и пролежал довольно долго, - Фира уловила недосказанное отцом и продолжила старательно спокойным тоном: - Твое согласие необходимо, чтобы я оформила ордер на себя. С тем, чтобы сдать эту комнату городу.
- Не понял, - промолвил Нюма, не веря услышанному. - Ты сказала сдать комнату городу?
- Именно так, папа, - кивнула Фира. - Мне обещана трехкомнатная квартира на Литейном, угол Жуковского. В самом центре. Зальцман пробил через мэра. Но для этого я должна сдать свою площадь… Ну, не сдать, все будет оформлено в порядке обмена…
- А как же я? - обронил Нюма.
- За тобой останется твоя комната… Захочешь, будешь жить со мной, на Литейном. А свою комнату сдашь. Хотя бы тому же Самвелу Рубеновичу.
- Жить с тобой? - криво усмехнулся Нюма.
- А что? - Фира пожала плечами. - Жил же ты с мамой? А у нее характер был не лучше.
- Да. У мамы характер был не сахар. Но она не была… вероломна.
Нюма уже жалел о сказанном. Он смотрел, как дочь вскочила с места и заметалась по комнате широким мужским шагом. Задевая какие-то предметы. А стул, на котором сидел Зальцман, опрокинулся. Да так и остался лежать, ощеряясь четырьмя гнутыми ножками…
- Я вероломная?! Если хочу жить по-человечески, я вероломная! - вскрикивала Фира…
Волосы картинной волной опадали на ее плечи в такт каждому шагу. Лицо сковала бледность.
- Вы с мамой переломили мою судьбу. Выгнали из дома. Отняли жизнь моего ребенка, своими советами…
- При чем здесь я? - лепетал Нюма. - Ты ведь знаешь…
- Знаю! Все случалось из-за твоего молчания. Ты был тряпкой в ее руках… Она прилепила тебе дурацкое прозвище, как маленькому. А ты - Наум! У тебя гордое, красивое имя…
- Меня с детства называли Нюмой, - растерялся Нюма. - И что?
- А то, что это прозвище определило твою судьбу. Маленького и безвольного человека. Чего ты добился? Всю жизнь проработал тихим экспедитором, ты, с инженерным образованием…
- Неправда, я не был тихим… Я воевал… В пехоте, между прочим…
- И что?! Что ты навоевал? Прозвище "Нюма"?! Тихую жизнь? Когда весь город был перед Мариинским дворцом. Когда перед коммуняками решалась судьба демократии, ты сидел у телевизора…
- Какой демократии, дура?! Вашей демократии? Специальной жратвы, шикарных квартир и дач?! - заорал Нюма. - Тебе, кажется, еще и дача светит через постель крупного демократа Зальцмана, да?
Прилив ярости исказил его мягкое лицо. Наплывший бурый цвет кожи четко проявил темные траншейки морщин. Веко правого глаза дергалось тиком… И все это возникло мгновенно. Как падение в темноте. Словно в крике они коснулись самого больного места…
- Вам кажется, что вокруг слепые и немые. Что красивые слова скроют ваше паскудство и жалкое хапанье… Погодите, еще не то будет потом, при вашей этой дерьмократии! Жаль только мне не дожить. Когда вы попрячетесь в Смольном или в том же Мариинском дворце…
Мысли Нюмы метались в голове, подобно зверьку, загнанному в западню. Он понимал, что не убедителен, что не то говорит и не так говорит. Им владеют чувства ограбленного человека. Он во власти долгих своих обид. Во власти нервного срыва, безудержного и алогичного. Из которого сейчас один выход - слезы.
Он старался их сдержать, всеми мускулами лица. Сохранить хотя бы достоинство.
Фира подошла к окну, взглянула на улицу и принялась копошиться в сумке.
- Ладно, папа. За мной приехали, - и, остановившись на пороге, добавила: - Извини, папа… Я тебя понимаю. Но и ты пойми меня…
Из глубины коридора донесся скрежет норовистого замка входной двери и глухие проклятия дочери.
"Зальцмана поблагодари за замок", - злорадно думал Нюма.
Осторожно, прижав щеку к боковине оконной рамы, чтобы не увидели с улицы, Нюма посмотрел в окно.
Черный лакированный автомобиль, точно плоское корыто, по-хозяйски взгромоздился на противоположный тротуар улицы.
Заметив Фиру, шофер бодро выскочил со своего места и предупредительно открыл заднюю дверь. Фира садилась в машину медленно, картинно, словно знала, что за ней наблюдают. Наконец раздался тяжелый, сытый хлопок двери, шофер вернулся на свое место, и автомобиль, бесшумно, подобно огромному ластику, стер себя с замызганного тротуара.
- Фирка въехала в политику, - буркнул Нюма и вернулся к столу.
Какое-то время он сидел, уставившись на тарелки с вкуснятиной, на полупустые стаканы с остывшим чаем, на непочатую коробку конфет с фотографией жены Пушкина в белом пышном платье…
- Все они такие, - пробормотал Нюма, чувствуя непривычную тяжесть в пальцах рук и ног…
Глухую тишину комнаты нарушили звуки под столом. Нюма знал, что это Точка. Тем не менее наклонился и приподнял край клеенки. Точка, празднично урча, подбирала кусочки буженины…
- Ты тоже такая же, как и они, - пробормотал Нюма. - Своего не упустишь.
"Оставь, Нюмка, на самом деле, - урчала собачонка, прилежно расправляясь с лакомством. - Все вы хороши!"
Заслышав поступь Самвела, Нюма опустил клеенку и выпрямился.
- Моя Фирка въехала в политику, - проговорил он навстречу Самвелу.
- Ара, знаю. Видел в окне. - Самвел поднял перевернутый стул и сел. - Вы так орали, что я думал сейчас будет труп, клянусь своей спиной!
Подобную клятву Нюма слышал впервые. И промолчал.
- Бери ешь, пей, - Нюма повел подбородком в сторону тарелок. - Хорошо живет наша власть.
- Для этого туда и рвутся, - Самвел ткнул вилкой в ломтик сыра, оглянулся, целясь куда его положить.
- Клади в тарелку Зальцмана. Она чистая, нетронутая, - подсказал Нюма.
- А он мне понравился, тот Зальцман, - проговорил Самвел. - Вошел в комнату, огляделся и сказал сходу: "Четырнадцать с половиной метров". Наверно, Фира предупредила.
- Вряд ли! Обыкновенным вундеркинд.
Самвел задумчиво жевал, подкладывая в тарелку все новые кусочки деликатесной еды.
Нюма хмыкнул. Негромко, словно про себя. Самвел понял, положил вилку и провел языком по губам.
- Получим от Сережки деньги, я тебя тоже угощу, - заверил он.
- Что-то не верится, - мстительно обронил Нюма. - Сколько времени прошло.
- Ара, где Америка, где мы! Соображать надо.
- Кстати, о твоем племяннике… С его подачи мы могли стать родственниками через общего внука.
- Об этом я тоже слышал.
- Ну и слух у тебя, - усмехнулся Нюма.
- Твоей дочке повезло. Какой из Сережки муж?
- Это твоему племяннику повезло.
Самвел засмеялся. Когда он смеялся, то разворачивал назад плечи, а шея, вытягиваясь, сглаживала подбородок…
- Сейчас у тебя типично "кувшинное рыло", - смеялся Нюма.
- Ара, на себя посмотри! "Колобок" знаешь, нет? Посмотри на свое лицо в зеркало. Настоящий "колобок", клянусь твоим здоровьем!
- Ара, своим клянись! - подначил Нюма. - Ладно! Кушай еще. Угощаю, как несостоявшегося родственника.
- Так и быть, - снисходительно произнес Самвел и подобрал ломтик сыра.
Некоторое время они сидели молча, вперив взгляды в пространство комнаты. Так сидят в предчувствии какого-то важного и неприятного откровения…
Ощущение невольной вины, что владело сейчас душой Нюмы, повергало его в смятение. Самвел слышал его разговор с дочерью, - пусть и выразит свое отношение, ведь и его это касается…
- Вчера я ходил в нашу церковь, на Невском, - проговорил Самвел. - Повидал людей. Все говорят о войне с азербайджанцами. Говорят, вот-вот начнется. Молодежь составляет списки, собираются ехать в Ереван, добровольцами.
- Я читал в газете, - Нюма сцепил пальцы замком и положил руки на стол. - Все из-за Нагорного Карабаха… Странно. Столько лет жили мирно…
- Ничего странного. Карабах, считай, армянский анклав на территории Азербайджана. Там четыре пятых населения армяне. А все начальство - азеры. Справедливо?
- Анклав-манклав… - Нюма побарабанил пальцами. - Война, понимаешь… Я знаю, что это такое.
- Не один ты знаешь, - пробурчал Самвел. - А что делать?
- Не воевать. Договариваться.