11
Это была тяжелая работа. Гайдамаков каждый день с приданными ему контрразведчиками 59-й общевойсковой дивизии встречался и беседовал с десятками людей. Нужно было опросить жильцов четырнадцати домов, расположенных в разных концах города.
Картина складывалась нерадостная.
В те дни, когда из этих домов стрелял снайпер, никто из жильцов ничего подозрительного не заметил, никого из приметных чужаков не увидел.
По прошествии двух отведенных дней Николай собрал с участников опергруппы докладные записки по каждому дому и вечером внимательно, с карандашом в руках, их изучал.
Доклады были обстоятельные, детальные, по форме, заданной Гайдамаковым. Номера квартир, установочные данные на всех жильцов, подробный отчет о проведенной беседе с каждым из них. Ничего особенного. Никто не видел человека, входящего в дом со снайперской винтовкой в руках. Это было бы идеально, но, более того, никто не видел человека ни с длинной сумкой, ни с рюкзаком, ни даже с удочками, входящего в подъезд.
И только одна из бабушек, из тех, что вечно сидят на скамейках у подъездов, запомнила, что в соседний подъезд заходил сутуловатый, невысокого роста, мужчина с усами и черноволосый. Он нес в руке какой-то музыкальный инструмент в чехле. То ли гитару, то ли виолончель. Бабушка еще подумала: "А к кому это мужик с гитарой идет? Что за праздник, у кого?" Ничего вроде ни у кого не намечалось. Она ведь в доме знала всех, поэтому и запомнила того мужчину.
В предпоследней докладной Гайдамаков натолкнулся на строчки, от которых спина покрылась потом.
Мальчишка – жилец дома – выскакивал из подъезда и натолкнулся на молодую женщину, черноволосую, худощавую. На спине у нее, на лямках, висел гитарный чехол…
Вот тебе и зацепка! Зафиксировано два случая вхождения в дома, из которых стрелял снайпер, людей с чехлами, в которых носят гитары. Очень большой процент того, что в этих чехлах находилась разобранная снайперская винтовка.
Надо срочно организовывать розыск! Где Шрамко, как его найти? Уже вечер!
Гайдамаков помчался в штаб дивизии. Шрамко там уже не было. Николай нашел его дома.
По выпученным глазам Гайдамакова начальник особого отдела дивизии понял: тот что-то нащупал.
– Ну, остынь, остынь! Рассказывай, снайпер. Николай показал докладные.
Шрамко, давно переставший злиться на Гайдамакова, миролюбиво пробурчал:
– Ну, видишь, все получается, как ты и предполагал. Есть одинаковые признаки. Только почему приметы разные: в одном случае мужчина, в другом – женщина? Он что, переодевается?
– Переодевается, – кивнул Николай. – На самом деле это, скорее всего, женщина стреляет. Женщине в мужчину легче переодеться, чем наоборот.
– Да, крахсворд-тиарема, мать их за ногу, – почесал затылок Шрамко.
Они посидели, покумекали. Решили с утра начинать полномасштабные мероприятия. Надо заряжать на поиск всю систему наружного наблюдения местных КГБ и МВД, оперативный состав, ориентировать агентуру и доверенных лиц, создать поисковые группы, назначить старших.
Задача: путем физического поиска, постоянного негласного прочесывания города находить людей, переносящих средне– и крупногабаритные футляры для музыкальных инструментов, устанавливать их, отслеживать их маршруты, обо всех подозрительных случаях докладывать в штаб, который возглавит сам Шрамко.
Затем дотошный главный особист сказал:
– Николай, давай уточним твои задачи.
И Гайдамаков обрисовал, как он видит свои функции. Он возглавит мобильную группу, которая при поступлении информации о приближении "объекта с гитарой" к какому-то зданию немедленно выдвигается в этот район и на месте принимает необходимые меры.
– Какие такие меры? – спросил дотошный Шрамко.
– Я чужого снайпера в плен брать не собираюсь.
– Понятно, – удовлетворенно кивнул Шрамко. Домой к Линде Николай вернулся совсем уже поздно.
Прошло четыре дня. Гайдамаков почти безвылазно находился в помещении особого отдела дивизии, дежурил. Звонков со всего города было много. Их принимал дежурный офицер. Снайпер надоел всем, и все задействованные люди работали со всей серьезностью.
Поступавшие звонки были, правда, как правило, пустые, ерундовые. Например, сообщалось об обнаружении объектов не только с гитарными чехлами, но и с футлярами от скрипок, духовых инструментов, а то и просто с балалайкой, мандолиной и даже с флейтой в руках. Если нашему служивому человеку что-нибудь поручить, он будет очень стараться и такого может нагородить…
Было два случая, связанных с другими снайперами. Один стрелял с правого берега Днестра и тяжело ранил военного. По нему со стороны Приднестровья был открыт пулеметный огонь: повсеместно шли боевые действия, и на случай провокаций на левом берегу через каждые двести метров стояли пулеметы… Результат огня был неизвестен, но снайперская стрельба на том участке прекратилась. Да и то правда: какой снайпер будет продолжать работать, если он обнаружен и если по нему бьют из пулеметов?
Другой снайпер, долговязый наемник из Прибалтики, попался по-дурацки. Спрятанную на чердаке его винтовку случайно нашли игравшие там школьники. Они сообщили о находке в милицию. Милиция устроила засаду…
Гайдамаков выезжал туда и убедился, что пойманный снайпер совершенно "сырой". Бывший разрядник по стрельбе. Его завербовали для поездки сюда, и он захотел заработать денег. Не успел… Нет, это не тот. Да и приметы не сходятся.
Серьезный сигнал поступил, когда Николай был на обеде. К нему прибежал посыльный от Шрамко и сказал, что вызов срочный. По растерянному виду ефрейтора Гайдамаков понял: надо в самом деле спешить.
Не доев суп, он бросил ложку и мигом был у начальника особого отдела. Тот скороговоркой сообщил, что от милицейского агента поступил сигнал: черноволосую молодую женщину видели на улице Усиевича. Она шла к домам, что стоят рядом с воинской частью. Следить за ней агент не решился, он ведь не специалист. В руке у нее был чехол от гитары.
Карта города уже лежала на столе. Шрамко ткнул пальцем туда, где видели женщину.
– Это здесь. Видишь, рядом казармы. Будет огонь по военным 59-й дивизии.
– Но тут три дома, поди разберись, где засидка. А когда ее видели?
– Сигнал поступил минут десять тому назад, даже восемь.
– Ну все, я этот район знаю, я помчался.
– Желаю удачи, – сказал Шрамко и пожал Гайдамакову руку.
Минут через семь Гайдамаков на штабном уазике со своей маленькой опергруппой прибыл в район казарм.
Он понимал, что трем его операм не следует "светиться" перед казармами, и одному поставил задачу: наблюдать за домами со стороны казарм и стараться отследить в окнах или в чердачных проемах появление снайпера, чтобы сразу дать об этом сигнал ему, Гайдамакову. Двоим он приказал подготовить табельное оружие и осмотреть в домах подъезды и чердачные помещения. При обнаружении снайпера задержать его или уничтожить. А сам вытащил из салона уазика детскую коляску с уложенной в ней винтовкой и пошел "гулять с младенцем" по дороге, идущей вдоль тех самых трех домов.
Дома были по левую сторону, а казарма – по правую. Опер, наблюдавший за домами, шел по другую сторону металлического забора метрах в пятнадцати впереди, вдоль здания казарм, и лениво поглядывал влево, на дома. Николай не глядел по сторонам. Как "чуткий папаша", он был занят только "своим ребенком" и лишь косил взглядом на напарника, идущего справа.
Уже поравнявшись с проемом между первым и средним домом, опер вдруг остановился, повернулся налево и, сев на корточки, стал завязывать шнурок. На его полуботинках не было шнурков, и Николай понял: он что-то увидел. Напарник поднялся и пошел назад, мимо него, Николая. Поравнявшись с ним, он негромко сказал:
– Средний дом, среднее чердачное окно. Готовится к стрельбе.
Гайдамаков как шел, так и продолжал движение. На ходу протянул руку "к ребенку" и снял винтовку с предохранителя.
Вот среднее окно на чердаке. Их всего три. Пока ничего не видно – проем глубокий, мешает боковина.
Средний дом стоял как раз напротив казармы. Возле нее два солдатика подметали двор. Наверно, по ним снайпер и будет стрелять.
Окно открыто, и виден только его край.
Николай стоял и делал движения человека, готовящегося закурить: полез в карман, достал несуществующую пачку сигарет, полез рукой во второй – за зажигалкой. Он стоял вполоборота к дому и оценивал обстановку. В полумраке края окна смутно можно было разглядеть действия находящегося там человека.
Ага, вот! Из темноты показалось и четко обозначилось левое плечо человека. Лица не видно – оно было за оконной боковиной.
Но двигаться дальше было нельзя: Николай тут же сам превратился бы в легкую открытую мишень. А пока снайпер его не видит, он быстро достал из коляски свою винтовку, положил ее поперек коляски дулом к дому, встал на колени и мгновенно нашел в оптическом прицеле плечо снайпера. Нажал на спуск.
Дико закричала женщина, что шла по дорожке (она несла продукты из магазина). Бросив сумку, побежала от Гайдамакова.
Подоспел напарник.
Николай приказал ему:
– Охраняй винтовку! – и помчался к дому.
Там, около нужного подъезда, к нему присоединился один из двух оперов, которых он послал дежурить возле домов.
– Оружие к бою! – скомандовал ему Гайдамаков, и они забежали в подъезд.
Николай бежал впереди с пистолетом в руке и, прыгая по ступенькам, ожидал: вот сейчас навстречу выбежит тот, по которому он стрелял…
Но увы! Они достигли последнего этажа, где находился люк на чердак.
Замка на люке не было, и они надеялись, что откроют люк и застигнут на месте того стрелка…
Но люк оказался заблокированным изнутри. Николай пытался открыть его сначала руками, затем плечами, но крышка не поддавалась. Попробовал и напарник. Напрасно.
Гайдамаков понимал: уходит время. Снайпер их перехитрил.
Они опять выбежали на улицу. Николай крикнул:
– Ты в тот подъезд, я – в этот! И будь осторожен!
Проникнув наконец на чердак, Гайдамаков сразу убедился, что ранил снайпера, что это женщина и что он имеет дело с очень хитрым соперником.
Снайпер вошел через один крайний подъезд, а вышел через другой, торцевой. Рана была серьезной. Около окна и вдоль цепочки уходящих следов на чердаке и в подъезде – везде капли крови.
От удара его пули у стрелка с головы слетел черный женский парик. Он валялся здесь же, на досках, около оконного проема.
"Значит, у нее волосы другого цвета", – подумал Гайдамаков.
Мужчина с первого этажа подтвердил:
– Я заходил в подъезд, и меня чуть с ног не сбила молодая бабенка. Светлая такая. Представляете, несу в руках две бутылки пива, а она на меня вылетает! Одна бутылка выпала из рук. Хорошо, что не разбилась. Убил бы, дуру!
– А как она выглядела?
– Да разве я ее разглядывал? Ну не толстая, совсем обыкновенная. Разозлился я на нее.
– В руках несла что-нибудь?
– Что-то было у нее тяжелое на спине, не помню что. А рукой она за плечо держалась. Вот так, – и он свою правую руку положил на левое плечо. – Не помню я ее. Разозлила она меня…
Сразу же состоялось совещание у Самохвалова. Начальник штаба дивизии сидел озадаченный. Выслушав доклад Гайдамакова и Шрамко, он закурил сигарету, подымил, помолчал.
– Значит, баба, – сказал он задумчиво. – Да, навезли нам их из Прибалтики. Но по почерку это, похоже, та самая, которая больше всех воду мутит, весь город держит в напряжении. Как вы думаете, братья славяне, та это или не та?
– Думаю, что та, – закивал головой Шрамко, – похоже, что та. По всему похоже.
– Вот и я так думаю, – продолжал размышлять начальник штаба. – Хитрая, сволочь! Наряжается, понимаешь, в разные одежды, усы клеит, парики меняет, то мужик она, то баба. Трудно такую поймать.
Он опять помолчал, насупился.
– Что наверх докладывать? Мы же ее не нейтрализовали окончательно. Как там оценят нашу работу?
В разговор вступил Гайдамаков:
– Думаю, товарищ подполковник, она какое-то время лечиться будет. Рана, по всей видимости, тяжелая. Стрельба в городе должна прекратиться. Сейчас будет затишье, и начальство это сразу почувствует.
Шрамко закивал головой, а Самохвалов подытожил:
– Ладно, товарищи военные, за работу хвалю, ваш героический труд Родина не забудет. – И, улыбнувшись, добавил: – И я тоже.
Потом Шрамко пригласил Николая к себе в кабинет. Там он сначала дал команду подчиненным контролировать все медицинские учреждения на предмет обращения к ним молодой женщины по поводу ранения плеча, а потом закрыл дверь кабинета, вытащил из сейфа бутылочку "Хеннесси", и они выпили по две рюмки "За нашу великую Родину" и "За победу над врагами".
Возвращаясь домой в хорошем настроении, Николай думал: "Эх, жалко, Линде нельзя ничего рассказать. Она бы порадовалась его успеху".
Но дома, когда он пришел, Линды не оказалось.
Постучала в дверь соседка и сообщила, что ей на работу звонила Линда. Просила предупредить Николая, что уехала домой за товаром, появится через несколько дней.
"Странно, – подумал он, – она вроде не собиралась уезжать".
Хотя торговля – дело непредсказуемое. Может быть, нахлынули покупатели, все раскупили, и вот надо ехать за новой партией.
Уснул он со светлыми мыслями о Линде, о их будущей совместной жизни.
Он сильно полюбил эту женщину.
12
После артиллерийского разгрома, учиненного генералом Лебедем, молдавская сторона растерялась и затихла. Лишь местами иногда возобновлялись автоматные перестрелки, но и они быстро прекращались: в атаки больше никто не ходил, в них просто не было смысла.
Упорный в достижении своей цели Лебедь, для того чтобы развеять последние надежды молдаван на хоть какую-нибудь победу, дал команду открыть огонь агитационными и осветительными снарядами. В рассеянных повсюду листовках содержалось конкретное предложение молдавским воякам срочно разбежаться по домам, иначе все они будут уничтожены. Что они и сделали с большим воодушевлением.
И молдавское руководство запросило о перемирии.
Уже 7 июля 1992 года на военном аэродроме в селе Лиманское состоялись первые переговоры о перемирии между молдавской и приднестровской сторонами. В качестве посредника присутствовала и Россия. Ее представляли командующий Сухопутными войсками генерал-полковник В.М. Семенов и командующий 14-й армией генерал-майор А.И. Лебедь. Сторонами были намечены первые шаги на пути установления мира, сами условия и мероприятия перемирия.
Следующим шагом стало подписание в Хельсинки президентами России, Румынии и Молдовы соглашения о прекращении огня в Приднестровье.
А 21 июля стало окончательной датой в процессе установления мира. В этот день в Москве президентами Приднестровья и Молдовы Смирновым и Снегуром был подписан договор о мирном урегулировании военного конфликта и дальнейшем взаимовыгодном сотрудничестве.
Несомненно одно: главная заслуга в установлении мира в данном регионе принадлежит генерал-майору А.И. Лебедю.
С тех пор, однако, у командующего 14-й армией появился могущественный враг в лице Президента Молдовы, которого Лебедь публично назвал фашистом и обвинил в геноциде собственного народа.
Кроме того, Снегура возмутило то, что Лебедь так изуверски легко и просто провел разведку в молдавских войсках, нанес артиллерийские удары по самым уязвимым местам, за несколько минут разгромив опорные пункты, штабы и склады, уничтожив почти всю военную технику и вооружение, убив и рассеяв большинство солдат и офицеров. Снегуру нечем стало воевать. Все это было огромным унижением и оскорблением.
Он ненавидел Лебедя и за то, что тот бесцеремонно и как бы походя унизил его, давнего президента большой республики, изощренного, мудрого и хитрого политика, выкованного в горниле смертельной партийной тусовки, выжившего в безжалостных играх большой советской политики, лишил того, что ему по праву принадлежало, – этого большого и богатого куска старой бессарабской территории с нелепым названием Приднестровье. То, к чему так долго он шел, ради чего он врал, лицемерил, обманывал, за что он воевал, вдруг у него нагло, стремительно и цинично отнял этот молодой генерал, хам с диктаторскими замашками. Отнял, а потом еще и опозорил на весь мир. Теперь Россия сделает из него, президента страны Мирчи Снегура, маленькую послушную обезьянку.
После долгих и тяжелых раздумий Снегур вызвал к себе в кабинет министра госбезопасности.
Когда тот пришел, он отвел его в комнату отдыха, усадил в кресло, достал из шкафчика графин молдавского коньяка, сам налил его в хрустальные бокалы.
Они молча выпили, потом ушли на балкон…