- При чем здесь грабли?! - возмутился Моршанцев. - Угробить пациента - это не грабли! Одно дело - когда врач добросовестно ошибается, и совсем другое…
- Когда он ошибается недобросовестно!
- Я бы попросил не перебивать меня, Маргарита Семеновна! "Проспать" аортит, да еще и поторопиться выписать домой ребенка, у которого явно не все в порядке, спрятать концы в воду, - это разве не преступление? Как вы можете говорить, что вашу Тихонову…
- Она такая же моя, как и ваша! - взвизгнула Довжик. - И не надо читать нам нотации! Яйца курицу не учат, разве не так? Зачем вы вообще влезли в наш разговор, Дмитрий Константинович? Мы вашим мнением не интересовались!
- А можно было бы и поинтересоваться! - выпалил Моршанцев. - Глядишь, и открыли бы для себя что-то новое! Хотя - нет, навряд ли. Это же про вас сказано: "Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас"!
- Вы к нам не из семинарии случайно пришли, такой правильный и начитанный? - съязвила Довжик.
- Я из дома пришел! - невпопад ответил Моршанцев.
- Что за базар-скандал? - в ординаторскую вошла заведующая отделением. - Что не поделили?
- Так, о жизни разговариваем, Ирина Николаевна, - уклонился от прямого ответа Капанадзе.
- Не разговариваем, а орем на все отделение, - поправила заведующая. - В чем дело?
- Дмитрий Константинович мечет громы и молнии на голову Кати Тихоновой, а мы пытаемся ему объяснить, что не все так просто.
Довжик умела так - вроде бы сказать правду и в то же время перевернуть все с ног на голову.
- Рано начинаете, Дмитрий Константинович, - заведующая отделением неодобрительно покосилась на Моршанцева. - Прежде чем высказывать суждения по таким вопросам, надо набраться опыта, проработать год-другой…
Моршанцев, как и подобало исконно русскому человеку, запрягал долго, но ехал быстро и, начав движение, останавливаться не собирался.
- Ирина Николаевна, позвольте мне высказывать мои суждения тогда, когда я сочту это целесообразным! - он не кричал, но говорил громче обычного. - Я взрослый человек и дипломированный врач!
- Дмитрий Константинович, пройдемте ко мне! - Заведующая отделением развернулась на своих высоченных каблуках (рискнул бы кто намекнуть ей, что подобная обувь, превосходно сочетающаяся с вечерними нарядами, не годится в качестве рабочей) и вышла из ординаторской, оставив дверь распахнутой.
Моршанцев встал и пошел за ней. Дверь, как и подобает воспитанному человеку, тихо закрыл за собой.
Заведующая отделением отчитывала Моршанцева тихо, не повышая голоса, - блюла приличия.
- Что вы себе позволяете, Дмитрий Константинович?! Кто вам дал право устраивать скандалы в ординаторской? Кто вам дал право повышать на меня голос? Вам еще рано учить жизни других, сначала самому надо бы научиться кое-чему…
Колючие слова, колючий тон, колючий взгляд. Объяснять не было смысла - все равно не поймет, поэтому Моршанцев молча ждал, пока начальница выговорится и отпустит его восвояси. Или потащит за собой в операционную. Или поручит описать больного. На исходе первого месяца своей работы он продолжал действовать "на подхвате", словно студент, и это не радовало, совсем не радовало. Может, и впрямь надо было попробовать остаться там, где проходил ординатуру? На "насиженном" месте, в знакомом и доброжелательном коллективе?
- Вы меня слушаете, Дмитрий Константинович?
- Слушаю.
- У вас такой отсутствующий взгляд… Кстати, я давно хотела спросить, а почему вы так часто улыбаетесь?
Вопрос озадачил. Что-то Моршанцев не замечал за собой такой привычки. Хотя если сравнить с неизменно строгой Ириной Николаевной, вечно недовольной Маргаритой Семеновной или перманентно унылым Михаилом Яковлевичем, то улыбался он и впрямь часто. Капанадзе тоже не улыбался, а скалил свои белоснежные зубы, совсем как горный барс, чью шкуру так любят носить на плечах витязи.
- Да так… - замялся Моршанцев, словно его уличили в чем-то недостойном. - Когда настроение хорошее - почему бы не улыбнуться?
- Когда хорошее - улыбаемся, когда плохое - нападаем на коллег! - Ирина Николаевна сдвинула брови на переносице. - Пора бы научиться владеть своими эмоциями.
- То есть - не улыбаться? - уточнил Моршанцев и улыбнулся, чтобы было видно, что он шутит.
Шутить, конечно, не стоило. Ирина Николаевна напряглась пуще прежнего и обрушила на Моршанцева свой праведный гнев.
- Вы что-то вконец обнаглели, Дмитрий Константинович! - прошипела она, так и сверкая глазами. - Может, у нас с вами незначительная разница в возрасте, но статусы совершенно несопоставимые…
"Какой изящный и в то же время убийственный укол!" - восхитился Моршанцев.
- …вы пока еще ничем себя не проявили, а уже столько себе позволяете. Зарубите себе на носу - со мной лучше не фамильярничать. Я никому не позволяю ничего подобного. Вы пока еще никто и зовут вас никак! С девушкой своей фамильярничайте!
Можно снисходительно относиться к причудам начальства, можно закрывать глаза на многое, утешаясь тем, что там, где дурак вякнет, умный промолчит, но чувством собственного достоинства, если оно есть, пренебрегать невозможно. Моршанцев секунду-другую поколебался с выбором тактики и остановился на более брутальном варианте. В конце концов, слова "вы пока еще никто и зовут вас никак" требовали возмездия.
- Это намек, Ирина Николаевна? - Моршанцев постарался как можно достовернее изобразить удивление.
- Какой намек? - опешила от неожиданности заведующая.
- Ну, вы намекаете, что я могу фамильярничать с вами только в том случае, если вы станете моей девушкой.
Немая пауза длилась секунд тридцать.
- Я? Стану? Вашей? Девушкой? Да вам, Дмитрий Константинович, лечиться надо! От излишнего самомнения! И хорошенько запомните, что вслед за еще одной подобной шуточкой последует ваше увольнение!
- Я понимаю, Ирина Николаевна. Отношения препятствуют совместной работе.
Адрес, по которому заведующая отделением отправила Моршанцева, нельзя было найти ни на одной карте. Это был не посыл, а скорее экспрессивно высказанная просьба уйти и оставить заведующую в покое.
Удивляясь тому, как легко ему удалось испортить отношения не только с коллегами по работе, но и с начальницей, Моршанцев вышел в коридор, успев напоследок услышать:
- Я жду ваше заявление, Дмитрий Константинович!
Заявление так заявление. Моршанцев уселся за свой стол (коллеги разошлись по делам, и в ординаторской было пусто) и быстро написал заявление об увольнении по собственному желанию с сегодняшнего числа. Ничего, на этом институте свет клином не сошелся, есть в Москве и другие места, может, даже и лучше. В отношении "лучше" Моршанцев, конечно же, кривил душой, ибо не было в России, а то и во всей Европе по его профилю учреждения круче, чем НИИ кардиологии и кардиососудистой хирургии имени академика Ланга. Но если уж здесь не сложилось, так и жалеть не о чем. И вообще, снявши голову, по волосам не плачут.
Заявлению Ирина Николаевна удивилась.
- Я думала, что вы просто извинитесь, - сказала она.
Скомканное заявление отправилось под стол, в корзину для мусора.
Моршанцев стоял и ждал. Извиняться он не собирался, во всяком случае первым.
- Из-за вас я опоздала на обход! - укорила заведующая, вставая из-за стола. - Что вы встали как памятник? Идемте…
Кардиологический пасьянс
С чей-то легкой руки (не иначе как острослова Капанадзе) Моршанцева в отделении прозвали Дон-Кихотом и очень скоро сократили до Дона. Моршанцеву было все равно, как его зовут за глаза, главное, чтобы в глаза звали Дмитрием Константиновичем, а не Димоном, Димчиком или Димочкой.
Сентябрь Моршанцев провел "на подхвате". Описывал новых больных, выписывал старых, организовывал консультации и переводы, присутствовал при установках кардиостимуляторов, иногда даже ассистировал. В октябре, по его расчетам, должна была начаться "настоящая" работа - со своими больными, которых надо вести от поступления до выписки, с собственноручной установкой им кардиостимуляторов, с настоящей ответственностью.
Установка кардиостимулятора выполняется под местной анестезией. Прокалывается под ключицей вена, в нее вводится особая пластмассовая трубка, через которую проводят электрод и под контролем рентгена направляют его в полость сердца. Наиболее сложным этапом операции является установка и закрепление кончика электрода в предсердии или желудочке таким образом, чтобы получить хорошую реакцию сердца на стимуляцию, иначе говоря - надо найти, что называется наощупь, наиболее чувствительное место. После того, как место найдено, на груди пациента, в подкожной клетчатке (у очень худых - под мышцей) устанавливают стимулятор и зашивают рану наглухо. Все, установка завершена. Вся операция длится от часа до двух.
Ответственности Моршанцев не боялся, напротив - подобно всем неофитам, с нетерпением ждал возможности проявить себя и доказать всем (в первую очередь - Ирине Николаевне, а во вторую - Михаилу Яковлевичу, Отари Автандиловичу и Маргарите Семеновне), что он - настоящий врач, не хуже других.
Могло бы показаться удивительным, что Моршанцев, закончив ординатуру по кардиохирургии, остановил свой выбор на отделении интервенционной аритмологии, занимающейся установкой электрокардиостимуляторов тем больным с аритмиями, у которых неэффективно классическое лечение с использованием лекарственных антиаритмических препаратов. Установка кардиостимулятора относится к "малым", довольно простым операциям. То ли дело так называемые "операции на открытом сердце". Вот где она, истинная, большая кардиохирургия!
Моршанцев желал поскорее обрести полную профессиональную самостоятельность. Он понимал, что в "большой" кардиохирургии может простоять в ассистентах лет до сорока пяти, если не всю жизнь. Карьера складывается по-разному, пути ее неисповедимы, и если не посчастливится стать заведующим отделением или, скажем, каким-нибудь "ведущим" хирургом, то так и простоишь у операционного стола вторым или третьим номером. Конечно же, Моршанцев верил в себя и в свою счастливую звезду, а как же иначе, но в то же время отдавал себе отчет в том, что далеко не все зависит только от него. В отделении интервенционной аритмологии обрести самостоятельность можно было много раньше, тем более что на втором году пребывания в ординатуре Моршанцев установил под контролем наставников добрую дюжину кардиостимуляторов.
В речи заведующей отделением пару раз проскальзывали намеки на то, что вскоре Моршанцеву предстоит "подняться на следующую ступень". Как оказалось, представление об этой ступени у каждого было своим.
- Дмитрий Константинович, не желаете ли перейти на месяц в дежуранты?
Вопрос был задан тоном, не допускающим возражений.
- Как скажете, Ирина Николаевна.
Со времени последнего конфликта они стали относиться друг к другу более предупредительно. Натешились уже, нахамили взаимно друг другу, чуть до увольнения не дошло.
Пока еще Моршанцев не дежурил ни разу. Не доверяли.
- Подежурите месяц, освоитесь окончательно… Наши врачи дежурят по двум "плановым" отделениям - нашему и "тахиаритмическому". Ничего сложного в этих дежурствах нет…
"Тахиаритмическим" сокращенно называлось отделение хирургического лечения тахиаритмий.
- …но первый раз отдежурите вместе с кем-то из наших врачей. С кем бы вас поставить на первое дежурство?
- Если можно - то с Капанадзе, - не раздумывая, попросил Моршанцев.
Из трех зол надо выбирать наименьшее. Дежурство с Маргаритой Семеновной было абсолютным злом, дежурство с Михаилом Яковлевичем - унылым злом, а вот с Отари Автандиловичем можно было подежурить. Кроме высокомерия, свойственного всем врачам отделения интервенционной аритмологии, других пороков за ним Моршанцев не замечал. Да и высокомерия за месяц, кажется, поубавилось, на днях даже анекдот рассказал, снизошел, так сказать, до неформального общения.
- Хорошо, с Капанадзе так с Капанадзе, - судя по выражению лица, именно такого ответа заведующая и ожидала.
Сама она не дежурила - одной из привилегий заведующих отделениями является отсутствие дежурств, правда, не всегда и не везде. Если дежурить некому, то приходится дежурить заведующим, а некоторые дежурят и по собственному почину, не желая "отрываться" от практики.
Дежурства в плановых отделениях, в которые пациенты поступают только днем, обычно сильно не напрягают. Новых больных принимать не надо, старые спокойно продолжают лечение, если никто не ухудшится, то и делать нечего. После вечернего обхода Отари Автандилович заговорщицки подмигнул Моршанцеву и ушел. Моршанцев подумал, что подмигивание было просьбой подстраховать если что, но подстраховывать никого не пришлось, потому что очень скоро коллега вернулся с пластиковым пакетом, из которого были последовательно извлечены и выложены на столе спиртовка, медная турка, железная банка из-под чая, чайная ложечка и цилиндрическая упаковка с надписью желтым по красному "сухое горючее".
- В раздевалке прятать приходится, чтобы администрация не ругалась, - пояснил Капанадзе. - Придумали себе какую-то пожароопасность. Как будто я не понимаю, как с этим хозяйством обращаться. Ты как любишь? (Они перешли на "ты" еще до вечернего обхода, где-то в седьмом часу вечера во время игры в шашки.) Крепкий? Сладкий? Или горький, как моя судьба?
- Крепкий и горький, - выбрал Моршанцев.
- Это правильно, - одобрил Капанадзе, - тем более что сахара у меня нет, потому что я его совсем не употребляю. Пришлось бы идти побираться к сестрам…
Чтобы никто не мешал процессу, дверь ординаторской заперли на ключ.
- Одно дело - подозревать, другое дело - видеть, - прокомментировал Капанадзе. - Какая спиртовка, какая джезва?
- Какой кофе? - поддержал Моршанцев. - Мы вообще чай пьем.
- Мой дед говорил, что чай хорош только в качестве средства от потливости ног! И это при том, что его жена, моя бабушка, всю жизнь проработала агрономом на чайной плантации. Сначала простым, потом - главным. Можешь себе представить, как доставалось деду дома за такие слова! Наши женщины только на людях покорные, лишнего слова не скажут. Дома они совсем другие. Темперамент, да…
Вымыв и насухо вытерев турку, Капанадзе насыпал в нее кофе, залил водой из двухлитровой пластиковой бутылки, стоявшей на подоконнике, зажег спиртовку и приступил к варке кофе. Попутно делился воспоминаниями:
- Я, можно сказать, у самой тети Ани учился варить кофе. Помнишь, была на закате социализма такая программа "Взгляд"? Ах да, ты на закате социализма "Спокойной ночи, малыши" смотрел и мультики. Сколько времени прошло, а? Так вот, в этой передаче тетя Аня учила весь Советский Союз варить правильный кофе. Так, чтобы пенка целый день стояла. Тетя Аня - это наша батумская буфетчица, которая славилась умением варить кофе. На весь Союз прославилась, представляешь? Только эта слава ей не очень помогла - странная она какая-то потом стала. Хотя, может, и не слава виновата, а возраст. Тетя Аня была на восемь лет старше моей бабушки Тинатин, которая жила на улице Камо, рядом с цирком. Интересно, вы сейчас знаете, кто такой Камо?
Моршанцев отрицательно мотнул головой.
- Товарищ Сталина, вместе банки грабили. Немножко в свой карман, немножко революционерам. Потом, когда Сталин уже стал главой государства, Камо погиб. Попал под единственный на то время в Закавказье грузовик. Шучу, не единственный, конечно, но близко к тому…
Кофе был настолько хорош, что его захотелось повторить. После второй чашки Капанадзе закончил с воспоминаниями и начал делиться опытом.
- Повышаем уровень? - спросил он, кивая на принесенное Моршанцевым толстенное "Руководство по клинической аритмологии", и сам же ответил на свой вопрос: - Повышаем. Только самого главного в книгах не пишут. Главному нас жизнь учит.
- Да, конечно. Опыт - лучший учитель.
- Конкретно в нашей специальности нет ничего сложного. Диагностика довольно простая, принципы лечения четкие, не размытые, операции несложные. Доктор Хаус от такой работы сразу бы заскучал. Но это только на первый взгляд. На самом же деле, если хочешь заработать, надо в первую очередь работать вот этим, - Капанадзе трижды постучал указательным пальцем по лбу. - Тот, кто плохо соображает, настоящих денег не заработает.
- Пример можно? - попросил Моршанцев, не совсем понимающий, к чему клонит Капанадзе.
- Можно, почему нельзя? Например - положили к тебе новенького. Официально положили, все как полагается, по состоянию здоровья показана установка ЭКС, в детали углубляться не стану, потому как они не имеют значения, россиянин с полисом. Что ты станешь делать?
- Лечить, - пожал плечами Моршанцев. - Чего тут еще делать?
- Очень многое! - воскликнул Капанадзе. - Больной должен понять, что его желания и показания - это еще не все. Необходимо схожее желание врача. Как говорил монтер Мечников, "согласие есть продукт при полном непротивлении сторон". "Двенадцать стульев" ты, надеюсь, читал?
- Читал.
- Очень хорошо, что читал. Умная книга и не занудливая, что редкость. Так вот, если ты что-то соображаешь, то начинаешь обстоятельно обследовать своего пациента и усердно искать любую зацепочку, уцепившись за которую можно потянуть время. Только, подчеркиваю, ищешь, а не создаешь на ровном месте. Всегда следует учитывать возможность жалоб, поэтому все должно быть задокументировано так, чтобы исключать возможность придирок. У меня друг работает терапевтом в призывной комиссии. Так они там делают деньги не на тех, кто здоров, ну их к черту, а на тех, кто реально болен. Пока не заплатишь, на твою болезнь внимания не обращают. Как только заплатил - делу дают зеленый свет. Если придут проверяющие - все у моего друга как положено и освобожденные от воинской службы больны по-настоящему. Понимаешь?
- Понимаю.
- Так и у нас, на случай жалобы нужно иметь документальное обоснование всех своих действий. Вот, прошу вас, смотрите - дважды назначали день операции, но по таким-то причинам приходилось его переносить. И вот для этого, для того чтобы обосновать свое желание и свое нежелание, нужны ум, знания и опыт.
- И многим пациентам так приходится обосновывать?
- Да почти всем! Вот, например, из тех, кто сейчас у меня лежит, на халяву проскочили только Тимошин и Перегудова. У Перегудовой сын в прокуратуре Юго-Западного округа работает, с этой публикой я предпочитаю не связываться, а Тимошин - ужасный человек, чуть что - пишет жалобы во все инстанции. На меня уже две написал, пока только директору института, а не президенту. Такого кверулянта надо обслужить как можно быстрее и так же быстро выписать, что я послезавтра и сделаю.
- А за что он писал на вас… на тебя жалобы? - полюбопытствовал Моршанцев.