- Папа туда тоже ездил. Он сказал, замечательный город.
- Чудовищный. Ноги моей там больше не будет.
- В Турене ткут великолепные ковры, - заметил папа. - Зачастую не хуже наших, брюссельских.
- Женщины там плоские, как сковорода, и вечно хмурые, - произнес Никола, не переставая жевать.
Я насупила брови.
- А в Норидже ты бывал? - спросил папа. - Вот куда бы съездить - поглядеть на рынок, где торгуют шерстью.
- А моя мечта - Венеция, - ответил Никола.
- Почему? Тебя больше занимают шелка?
- Дело не в одних шелках. Венеция лежит на пересечении торговых путей, и через нее везут буквально все: пряности, живопись, украшения, меха. Все, что душа ни пожелает. И потом, там кого только нет: мавры, евреи, турки. Это людское смешение - настоящий праздник для глаз. - Он запнулся. - Прошу прощения, барышня.
Я пожала плечами. Только и говорят что про глаза. Я уже привыкла.
- Видимо, венецианки тебя не разочаровали, - вставил Филипп.
Мы с Мадлен прыснули. Филипп подпустил шпильку намеренно, чтобы разрядить обстановку и вернуть разговору непринужденность. Такой у него нрав.
- А какой у Жана Ле Виста дом? - поинтересовалась мама. - Небось громадный?
- Пожалуй, немаленький. Он прямо за городской стеной, неподалеку от аббатства Сен-Жермен-де-Пре - там очень красивая церковь, самая древняя в Париже. Жена Ле Виста очень религиозная женщина.
- А монсеньор Ле Вист?
- Он занятой человек, служит королю. Вряд ли у него находится время на мессы.
- Неужто бывает такое? - возмутилась мама.
- А дети у них есть? - спросила я, выскребая из миски остатки горохового пюре. От волнения у меня кусок застревал в горле.
- Три дочери.
- И ни одного сына? Надобно почаще молиться, - проговорила мама. - Остаться без наследника - такого и врагу не пожелаешь. Что бы стало с нашей мастерской, не народись у нас Жорж-младший?
Папа что-то промычал себе под нос. Он не любит, когда напоминают, что мастерская достанется Жоржу-младшему.
- Сколько времени нужно, чтобы пройти пешком Париж от края до края? - спросил Люк.
- По меньшей мере столько, сколько длятся две мессы подряд. Причем это если не заглядывать в таверны и не останавливаться поболтать со знакомыми. Днем и ночью на улицах столпотворение. И куча всякой всячины продается. Глаза разбегаются.
- Судя по твоему описанию, Париж - тот же Брюссель, только побольше и жители более разношерстные, - заметил Жорж-младший.
- Ничего общего, - фыркнул Никола.
- И в чем же разница? Не считая женщин.
- Вообще-то брюссельские девушки довольно хорошенькие. Надо только к ним приглядеться.
Я вспыхнула. Мадлен снова захихикала и заерзала на скамье, так что мне пришлось подвинуться поближе к маме.
- Может, хватит? - возмутилась мама. - Имей хоть толику уважения к этому дому. Вот получишь под зад - мы не поглядим, что ты парижский художник.
- Кристина! - воскликнул папа, а Жорж-младший и Люк прямо покатились от смеха.
- Я говорю то, что думаю. И потом, не забывай, здесь Алиенора и Мадлен, которым совершенно ни к чему слушать разглагольствования этого краснобая.
Папа хотел что-то сказать, но Никола его перебил:
- Поверьте, сударыня, у меня и в мыслях не было проявить непочтение к вам и к вашей дочери, не говоря уже о прекрасной Мадлен.
Мадлен скорчилась от хохота, пришлось легонько пнуть ее носком башмака.
- Ладно, - примирительно сказала матушка. - Хочешь продемонстрировать свое уважение, почаще ходи в церковь. А то ты там и носа не показывал с самого приезда.
- Вы правы, сударыня, это непростительное упущение. Сегодня же отправлюсь к обедне. Может, прогуляюсь до вашего Нотр-Дама на Саблоне, заодно взгляну на знаменитые витражи.
- Месса подождет, - вставил папа. - Надо срочно доделать первый эскиз, без него мы не можем начать. Так что сначала поработай с Филиппом, а когда закончишь - иди куда хочешь.
Матушка от ярости даже вздрогнула, но не произнесла ни слова. Месса для нее главнее всего, но папа - lissier, и ему решать, как поступать. Ничего, скоро она перестанет сердиться. Мама отходчивая. После обеда они с папой отправились в мастерскую. Мама, конечно, не ткет - за это гильдия папу оштрафует, - но помогает во многом другом. Ее отец был ткачом, и у него она обучилась заправлять станок, натягивать основу на раму, перематывать и сортировать шерсть, высчитывать, сколько на ковер пойдет шерсти и шелка и как долго продлится работа.
Тут я плохая помощница, зато швея из меня замечательная. Вечерами, пока ткачи отдыхают, я просиживаю часами, заметывая зазоры между соседними участками цвета. Поэтому ковры я знаю не хуже ткачей.
Конечно, когда заказчик не скупится и эскиз позволяет, папа, чтобы не оставалось зазоров, переплетает нити разных цветов между собой, делая зубцы или полоски, смыкающиеся друг с другом. Это очень кропотливый труд, который поглощает массу времени и стоит немалых денег, потому заказчики нередко предпочитают обойтись без этих изысков, как, например, это сделал монсеньор Ле Вист. Правда, по-моему, этот Ле Вист - обычный скупердяй. Впрочем, от парижского вельможи другого трудно ожидать. Так что в ближайшие месяцы мне предстоит как следует потрудиться.
Пока родители сидели в мастерской, я копошилась в саду - нужно было закончить с прополкой и еще показать мужчинам цветы, которые они нарисуют на большом холсте. Нам было хорошо втроем, в душе у меня царил покой - приятно, когда никто не ссорится.
Потом в саду появились Жорж-младший и Люк - понаблюдать за тем, как Никола с Филиппом рисуют. Солнце уже клонилось к закату. Я взяла две бадьи, чтобы набрать воды для полива, и отправилась на кухню - через нее я обычно хожу к колодцу, который находится в конце улицы. Внезапно я услышала имя Жака Буйвола. Я притаилась за дверью, ведущей в мастерскую.
- Сегодня я был у него, пообещал, что скоро закажу синюю шерсть, - говорил папа. - Он опять про нее спрашивал.
- Что за спешка, - отвечала мама. - Ей всего девятнадцать. В ее годы девушки не торопятся замуж: подыскивают подходящую партию, а те, у кого есть жених, дожидаются, пока тот выбьется в люди, или шьют себе приданое. И, помимо всего прочего, к нему невесты не выстраиваются в очередь.
- Да от вони помрут, - сказал папа.
Оба рассмеялись.
Я старалась не греметь ведрами и стояла ни жива ни мертва, боясь, что родители обнаружат мое присутствие. И вдруг я почувствовала, как кто-то вышел из сада и встал у меня за спиной.
- Как бы то ни было, никто другой пока к ней не посватался, - сказал папа. - Нельзя так просто взять и отмахнуться от его предложения.
- По-твоему, она больше ни на что не годна, кроме как быть женою вонючего красильщика? Неужто такой судьбы ты желаешь собственной дочери?
- Не так легко найти мужа для слепой.
- Она не обязана выходить замуж.
- И всю жизнь будет сидеть у нас на шее?
Я вздрогнула. Теперь ясно: я была не слишком расторопна.
Человек у меня за спиной зашевелился и тихонько выскользнул обратно в сад, а я беззвучно расплакалась. Единственное, на что способны мои глаза, - это источать слезы.
КРИСТИНА ДЮ САБЛОН
У дамы, играющей на органе, наряд - глаза не оторвать. Верхнее платье все в желтых и красных гранатовых узорах. По краю отделка из жемчуга и темных драгоценных камней - в тон ожерелью на шее.
Нижнее платье - голубое, с остроконечными рукавами, грациозно спадающими с плеч. Жорж мог бы показать, как постепенно меняется цвет на рукавах, переходя из темно-синего в голубой.
Наряд у служанки, раздувающей мехи органа, тоже красивый. По сравнению с ней мы с Алиенорой выглядим замухрышками. Наверное, так одеваются камеристки в знатных домах. Платье на ней попроще, чем на госпоже, но все же из муара, темно-синее с красной отделкой - здесь Жоржу опять делать штриховку - и длинными желтыми рукавами, скорее закругленными, чем остроконечными. Надень я на себя такое, рукава непременно намокли бы в супе или запутались в станке.
На шее камеристки - две цепочки с подвесками в виде цветов. Золотые, хоть и поскромнее, чем ожерелье на госпоже. Головной убор тоже украшен драгоценностями. Мне бы тоже хотелось иметь что-нибудь в этом роде. У меня есть рубиновое ожерелье с эмалью. Мне его подарил Жорж, когда сделался хозяином мастерской. Я надеваю его на праздники, которые устраивает гильдия, и шествую по Большой площади как королевна.
Все-таки мы живем в достатке, думаю я порой, хотя со стороны и не выглядим такими уж богатеями. Интересно, что бы сказал Жорж, если бы я превратилась в подобие дамы с ковра: одевалась в роскошные одеяния, грызла засахаренный миндаль, завела прислугу, чтобы делать прически, носить за мною молитвенник, корзины и носовые платки, прибирать в доме и топить камин у меня в комнате. Вообще, это обязанность Мадлен - разводить огонь, но зачастую я поднимаюсь, когда она еще видит третий сон, так что приходится справляться самой.
С особами на коврах у меня мало схожего. Я не умею играть на органе, мне недосуг кормить птиц, сажать гвоздики и пялиться на себя в зеркало. Только одна дама мне более или менее близка - та, что ухватила единорога за рог. Вот это по мне. Я бы тоже держала его крепко-крепко.
Хоть мы и не нуждаемся, Жорж не жалует роскоши. Не погрешу против истины, если скажу, что наш дом просторнее, чем у большинства семей. Мы соединили два дома вместе и выделили большую комнату под мастерскую. Здесь же ночует наш ученик, а также приходящий подмастерье. У меня есть ожерелье, и спим мы на кровати из каштана. Наша одежда хоть и неброская, но добротная и хорошо пошитая. У нас с Алиенорой по три платья, а у наших соседок - по два, а у некоторых и по одному. Но мы не кичимся нарядами и не путаемся в рукавах, когда работаем.
Жорж отнюдь не мот, все накопления идут у него на приобретение эскизов. И у нас их больше, чем у прочих lissiers. А еще у нас два горизонтальных ткацких станка, тогда как в других мастерских вроде нашей - по одному. Мы делаем щедрые пожертвования церкви Нотр-Дам на Саблоне и никогда не скупимся, когда служат мессу во здравие нашей семьи. Только изредка я думаю: хорошо бы, мое платье было синим, а не коричневым, и не просто шерстяным, а с шелковыми вставками. Хорошо бы закутаться в меха и иметь свободное время, чтобы как следует уложить волосы, и служанку, знающую толк в прическах. Мадлен однажды попыталась соорудить нечто из моих волос, но вышло похоже на воронье гнездо. И чтобы руки у меня были нежными, как лепестки роз, которыми, наверное, умащают себя дамы на коврах. Алиенора как-то изготовила для меня мазь из розовых лепестков, но кожа у меня до того загрубела от шерсти, что ее ничем уже не смягчишь.
Хорошо бы, чтоб в камине всегда горел огонь, у которого можно погреться, и еды было вдоволь.
Но подобные мысли - редкие гостьи.
Я настолько замоталась в мастерской, заправляя нити, что испытала огромное наслаждение, просто стоя в саду и глядя, как рисуют Никола Невинный и Филипп. Пока они закончили только первый картон - "Слух", который висел, пришпиленный к стене. Его от начала и до конца нарисовал Филипп. Никола понятия не имел, что когда мы ткем, то видим только изнанку ковра, и поэтому сцены и узоры на картоне делаются в зеркальном отображении. Нужен особый дар, чтобы взять небольшой эскиз и увеличить его до нужного размера, при этом перенеся все, что слева, направо, а все, что справа, - налево. Поначалу при виде "Слуха", нарисованного шиворот-навыворот, Никола скорчил такую гримасу, что мы дружно загоготали. Но скоро приноровился. Он и впрямь отличный художник и весьма сметливый, хоть и нахал.
Поначалу я застала в саду только Никола и Алиенору. Он рисовал, а она стояла на лестнице и обрезала сухие ветви на вишне. Филипп отправился к отцу за краской. Они находились в разных концах участка, и оба были погружены в работу, и тем не менее у меня сердце перевернулось. Но если начистоту, мне некогда следить за дочерью, и тут уже ничего не поделаешь. Она очень чувствительная девушка, и я обратила внимание, как она переменилась в лице, когда он зашел в комнату.
Никола уже приступил к следующему картону: он писал на большом холсте поверх наброска углем. Это было "Обоняние", там, где дама плела свадебный венок из гвоздик - любимого цветка невест. Судя по всему, она не сомневалась, что единорог уже приручен и достанется ей. Никола был занят лицом и еще не дошел до наряда. А мне не терпелось поглядеть, какое получится платье.
Никола опустил кисть и, отступив от холста, встал рядом со мной.
- Как вам мои рисунки, госпожа? От вас я еще не слыхал ни слова. Не правда ли, красиво получается?
- По-моему, тебя мало волнует чужое мнение. Уж больно ты горазд отвешивать себе комплименты.
- Вам нравится ее платье?
- Платье хорошее, - пожала я плечами, - а мильфлёр все-таки лучше. И животные на траве замечательные. Молодчина Филипп.
- Я рисовал льва и единорога. Как вам они?
- Единорог жирноват, и величавости не хватает.
Никола нахмурился.
- Времени на переделку все равно нет, - добавила я. - Так что пусть будет как будет. Вот лев получился с характером. Глаза круглые, пасть огромная - на Филиппа чем-то смахивает.
Алиенора захихикала с верхушки вишни.
А я подошла к "Обонянию":
- Какое платье будет на этой даме? И на ее служанке?
Никола усмехнулся:
- Нижнее - красное парчовое с гранатовым узором, а поверх - голубое, застегнутое на талии так, что остается глубокий вырез на груди. В тон ему платье служанки: верхнее - голубое, нижнее - красное, но ткань попроще, муаровая.
В голосе его звучало столько самодовольства, что у меня просто язык зачесался - так захотелось его поддеть.
- Два ожерелья - чересчур роскошно для служанки. С нее хватит и обычной цепочки.
- Будут еще пожелания, госпожа? - поклонился Никола.
- Не петушись, - понизила я голос, - и держись подальше от моей дочери.
Хруст, доносящийся из кроны дерева, прекратился.
- Мама, - раздался возглас Алиеноры.
Не перестаю изумляться, до чего тонкий у нее слух.
Но прежде чем кто-либо успел отреагировать, Жорж крикнул, чтобы мы все шли в мастерскую заправлять станок. Мы уже начали подготовку: покрасили нить основы охрой и закрепили ее с одного конца. Теперь надо было намотать нити на задний валик, а затем прикрепить их к переднему валику, чтобы получилась поверхность, по которой можно ткать.
Нити основы толще нитей утка, на них обычно идет грубая шерсть. Мне кажется, что основа - все равно что жена. Неприметна - видны только рубчики под цветной нитью утка, - но без нее никак не обойтись. И Жорж пропал бы без меня.
Для изготовления основы такого большого размера нужно по меньшей мере семь человек: четверо держат клубки шерсти, пока двое вращают цилиндр, наматывая нити на задний валик. И кто-то должен присматривать, хорошо ли натянута нить. Это очень важно, иначе потом хлопот не оберешься. За натяжением нити у нас обычно следит Алиенора. У нее очень чувствительные пальцы, так что она прекрасно справляется с этой обязанностью.
Когда мы подошли, Жорж и Жорж-младший стояли слева и справа от валика. Алиенора направилась к отцу, а я кивнула Никола на клубки шерсти. Из одного из них Люк уже вытянул нить и держал ее за кончик.
Не хватало одного человека.
- Куда запропастился Филипп? - спросил Жорж.
- Наверное, задержался у отца, - ответил Никола.
- Мадлен, поставь чечевицу на огонь, только с самого краешка, и иди сюда! - позвала я.
Появилась Мадлен, ее раскрасневшееся лицо было перепачкано сажей. Я указала ей на место между мной и Люком, так чтобы она не оказалась по соседству с Никола. Нечего им строить друг другу глазки, работать надо. Мы взяли в каждую руку по клубку и встали на некотором расстоянии от станка. Я показала Никола и Мадлен, как обвить нить вокруг пальцев, чтобы она разматывалась ровно и не провисала. Не так-то все это просто. Жорж и Жорж-младший вертели валик за рукоятки - каждый со своей стороны, а мы крошечными шажками приближались к станку. На миг отец и сын приостановились, и Алиенора пошла вдоль рамы, ощупывая нити. Все притихли. Лицо у нее сделалось ясным и сосредоточенным - такое выражение я не раз замечала у Жоржа, когда он ткал. На долю секунды мне даже почудилось, что она прозрела. Дойдя до конца, Алиенора повернула назад и задержала руку на нитях Никола.
- Провисает, - сказала она. - Тут и тут.
Она нагнулась вперед и коснулась нитей Мадлен.
- Левую руку потяните сильнее на себя, - приказала я обоим. - Она у вас слабее правой, так что напрягайте ее побольше.
Когда нити выровнялись, Жорж и Жорж-младший опять взялись за рукоятки. Некоторое время спустя нас подтащило вплотную к станку, и все началось с самого начала. Алиенора опять проверила натяжение. На этот раз Никола подвела правая рука, а Люка - левая. Потом нарекание получила Мадлен, потом - опять Никола. Мы с Алиенорой еще раз им объяснили, как правильно держать мотки.
- Тоскливое занятие, - проворчал Никола. - У меня уже руки затекли.
- Будь повнимательнее, и дело пойдет быстрее, - обрубила я.
Жорж и Жорж-младший крутили валик, когда запахло гарью.
- Чечевица!
Мадлен подскочила на месте.
- Стой, где стоишь, - крикнула я. - Алиенора, пойди сними чечевицу с огня.
Лицо Алиеноры потемнело, и на нем отразился страх. Я знала что она боится огня, но ничего не поделаешь - она единственная, у кого были свободные руки.
- Мадлен, ты поставила горшок на краешек, как я просила? - спросила я, как только Алиенора выбежала из мастерской.
Девушка метнула сердитый взгляд на клубки. Пальцы у нее в одних местах побелели, а в других покраснели, натертые нитками.
- Дура.
Никола хмыкнул:
- Совсем как Мари Селест.
Мадлен подняла голову:
- Кто это?
- Девушка, которая работает у Ле Вистов. Такая же недотепа.
Мадлен скорчила Никола рожу. Жорж-младший хмуро посмотрел на обоих.
Вернулась Алиенора.
- Я поставила горшок на пол, - доложила она.
Опять закипела работа: мы держали клубки, оба Жоржа крутили рукоятки. Алиенора проверяла нить. Было уже не до веселья. У меня заныли руки, хотя я бы в жизни этого не признала. Меня беспокоил ужин. Придется сбегать к жене булочника за пирогом. Она торгует ими на дому, ее муж состоит в гильдии булочников. Над ухом у меня пыхтела, вздыхала и злобно сопела Мадлен, а Никола от скуки даже глаза закатил.
- А когда кончится это занудство, что потом?
- Будем изготовлять бердо.
Никола аж побелел.
- Это шнуры, с помощью которых четные нити отделяются от нечетных, чтобы пропустить через них уток, - объяснила я. - Нажимается ножная педаль, и в основе образуется зазор, в который проталкивается нить утка.
- А вытканная часть куда девается?
- Она наматывается на валик, вот тот - напротив тебя.
Никола призадумался.