Смотреть было не на что, пустая комната отражалась в большом квадратном оконном стекле. Скульптуры стояли на своих местах: голова старика из терракоты, прекрасная Копия с древнеримского оригинала, на подставке у двери; два юных кавалера в одежде елизаветинского времени, загадочно переглядывающиеся в квадратной нише на противоположной стене, бюсты двух офицеров - морского и пехотного эпохи Наполеона - над камином и слева от меня на пьедестале - бронзовая статуэтка хорошенькой девушки, вероятно, французской школы, выполненная в 1890-х или чуть позднее, которая была поставлена напротив окна таким образом, чтоб на нее по утрам падало солнце. Так как я стоял спиной к комнате, бронзовую фигурку разглядеть почти не удавалось, остальные же работы, казалось, потеряли ту странно точную соразмерность одухотворенности и безжизненности, которая постоянно ощущается, когда смотришь на них прямо. Отражаясь в оконном стекле, они выглядели лишенными всякой живой искры. Я повернулся и снова взглянул на изваяния в упор: да, в камне опять затеплилось что-то человеческое.
Так как ветка А595 находится в стороне от главной магистрали, шума проезжающих машин здесь не слышно, да и сейчас во двор ни одна не свернула, казалось, все кругом погрузилось в тишину, но стоило прислушаться, как я стал различать шум голосов, доносившийся снизу, хотя выделить среди них чей-то один было невозможно. Я решил, что, если за минуту до ушей не донесется никакого определенного звука, можно пойти в спальню и взять из шкафа чего-нибудь выпить. Мысленно я стал считать: одна - тысяча - две - тысячи - три - тысячи - четыре - тысячи… Эта штука со счетом помогает войти в нужный ритм, и благодаря многолетней практике я не побоюсь дать гарантии, что ошибка в определении времени у меня не превышает двух секунд за минуту. Заметьте, это очень полезная вещь, например, когда варишь яйца без часов; впрочем, практическая выгода тут ни при чем.
Я дошел до тридцать восьмой тысячи и уже хотел себя поздравить с тем, что до конца упражнения осталось меньше трети, когда из расположенной через коридор гостиной до меня долетели отчетливые звуки, которые нельзя было назвать неожиданными, - вздохи вперемешку с покашливанием. Отец, услышав, как Магдалена уходит, но не желая сознаться, что это послужило ему сигналом, решил встать на ноги и пойти к столу. Из-за него мне пришлось отказаться от выпивки, но взамен признать, что нет худа без добра.
Я услышал его медленные тяжелые шаги, и в следующее мгновение открылась дверь. Он устало и неприязненно заворчал, когда заметил, что у самого порога его опередил Виктор Гюго, который попадался ему под ноги даже чаще, чем остальным. Виктор - абсолютно голубой сиамский кастрированный кот, которому пошел третий год. Как обычно, он не вошел, а, скорее, влетел в комнату, но не из страха перед опасностью, а из соображения, что береженого бог бережет. Обратив внимание на меня, он по своему обыкновению подошел поближе, выказывая полное недоумение не столько по поводу того, кто я такой, сколько из любопытства, что же я все-таки такое, и без предвзятости ожидал любого ответа. Может, я щепотка соды, или двенадцатый октябрь в году, или целая религия - христианство, или шахматная задача - возможно, вариант противогамбитной защиты Фолкбира? Подойдя ко мне вплотную, он отказался от поисков ответа и рухнул к моим ногам, подобно слону, забитому выстрелом в самое уязвимое место. Из-за Виктора, наряду с другими причинами, вход в "Зеленого человека" собакам был закрыт. Попытка отвести каждому свое место могла обернуться для него слишком тяжелым испытанием.
Отец захлопнул за собой дверь и рассеянно кивнул мне головой. Пожалуй, я похож на него - тот же высокий рост, та же сухощавость, те же темно-рыжие волосы, которые, как живые островки среди седины, еще сохранились у него на голове. Но у меня вместо его внушительного, с высокой спинкой носа и сильных, как у пианиста, рук с широкими ладонями было что-то от матери, менее мужественное.
Безразличие его приветствия было просто слабым отблеском того непривычного недовольства, с которым он сегодня смотрел вокруг, словно приглядываясь к миру. Казалось, сюда зашел чужой человек, жизнь которого была мне непонятна. Его распорядок дня, только в воскресное утро позволявший понежиться в постели, был крайне суров: невзирая на погоду, ровно в десять - поход в деревню, чтобы "посмотреть, что к чему" (хотя, смотри не смотри, в деревне ничего нового не увидишь, во всяком случае, нашим с ним глазом горожанина), покупка в лавке за углом пачки сигарет "Пикадилли" и газеты "Таймс" (которую старик домой не приносил), посещение чайной "Лакомка", где выпивалась чашка кофе с шоколадным бисквитом и прочитывалась от корки до корки газета, а затем ровно в полдень - визит в "Королевскую рать", там полагалось заказать две порции легкого эля "Кураж", поломать голову над кроссвордом и поболтать со "старыми хрычами", хотя о чем шла речь, понять было трудно. Во всяком случае, мне этого сделать не удалось, когда как-то тихим утром, случайно, я сопровождал его на прогулке. Ровно в час пятнадцать - возвращение в "Зеленого человека", холодный ленч у себя в комнате, послеполуденный сон, затем снова кроссворд до победного конца или попытка окончательно его добить, и чтение детективов в газетных приложениях, которые я привозил ему из Ройстона или Больдока. Где-то между шестью и шестью тридцатью - здесь Дозволялась маленькая вольность - он появлялся в гостиной, подготовившись принять до обеда первую из двух порций виски и, как я могу предположить, настроившись на беседу, потому что он никогда ничего с собой не приносил, даже кроссвордов. Но и Джойс, и Эми, и я были заняты своими делами, более важными для нас, чем болтовня со стариком, и он опять просил прислать ему вечернюю газету, как сегодня вечером, или просто глазел на стены. Когда я изредка к нему заглядывал и находил его в таком состоянии, мне становилось не по себе: я не мог заставить его читать, усадить за расшифровку акростихов, приказать учить латынь, делать чертежи механизмов, а он сам, по его собственному выражению, скорее бы нафаршировал череп кабачками вместо мозгов, чем стал бы смотреть телевизор.
Сейчас он оглядывал столовую еще более хмуро, чем обычно, стараясь, вероятно, понять, что же в окружающей обстановке вызывает у него самые неприятные ощущения. Его взгляд упал на обеденный стол, и он обвел его глазами.
- Гости, - сказал он тоном, далеким от доброжелательности.
- Да, у нас Джек и Даяна Мейбари. Фактически они уже…
- Знаю, знаю, ты говорил мне утром. Петух да и только, правда? Оригинальничает. Все эти его замашки - "я самый ответственный и квалифицированный главный практикующий врач в нашей проклятой округе, я лучший друг всех и каждого, что ни возьми - все я". Знаешь, Морис, что-то он мне не по душе. Самому хотелось бы относиться к нему иначе, ведь ничего, кроме добра, я от него не видел, как от врача, конечно. Здесь его ни в чем нельзя упрекнуть. Но как человека я его все-таки недолюбливаю. Уже одно то, как он обращается с женой. Знаешь, чувств между ними нет и в помине. Да это и понятно. Что за манеры у этой дамочки - уставится на вас, как на чудо-юдо, будто вам чего-то не хватает, не то ноги, не то руки. Ладно, в моем возрасте на другое отношение трудно надеяться, но она ведет себя так со всеми. Конечно, ей нельзя отказать в привлекательности. А ты-то, случаем, не?..
- Нет, - сказал я, почувствовав острое желание выпить. - Ничего подобного.
- Вижу я, как ты на нее смотришь. Ты ведь дрянной мальчишка, Морис.
- Смотрю себе и смотрю, без всякой дурной мысли.
- Кто бы говорил, скверный ты мальчишка. Хочешь мой совет - не прикасайся к ней ни в коем случае. Из-за этой стервозы ты можешь нарваться на такие неприятности, которых она просто не стоит. Женщина не только в постели может пригодиться. Как раз вспомнил - я собирался поговорить с тобой о Джойс. Она несчастна, Морис. О, я вовсе не хочу сказать, что она вызывает жалость, ничего подобного, она с головой окунулась в хозяйство - тебе очень повезло в этом. Но счастливой ее все-таки назвать нельзя. Думается мне, она считает, что ты бы никогда на ней не женился, если бы не нужна была мать для маленькой Эми. И здесь не все ладно, потому что ты бросил дочь на ее руки вместо того, чтобы помочь и заняться девочкой вместе с нею. Она молодая женщина, Морис. Я знаю, что у тебя дел по горло и человек ты добросовестный. Но это не оправдание. Вот хоть сегодня утром. Какой-то дурень закатил скандал из-за того, что Магдалена плеснула капельку чаю ему в мармелад, вот и вся беда, черт побери. Джойс уладила дело, а потом сказала мне…
Он замолк, когда его ухо, в ту же секунду, что и мое, уловило стук наружной двери, ведущей в жилую часть дома. Затем, услышав знакомые голоса, он поднялся со стула возле стола, чтобы, как только откроется дверь, быть на ногах.
- Потом доскажу, - шепнул он.
Чета Мейбари вместе с Джойс вошла в столовую. Я направился к буфету посмотреть, достаточно ли вина к обеду, и заметил, что Даяна последовала за мной. Джек, как всегда, проявлял к отцу легкую снисходительность, так как, по его мнению, неразумно ожидать, чтобы в семьдесят девять лет человек сохранил безупречную физическую форму. Джойс осталась с ними.
- Итак, Морис, - то ли спросила, то ли констатировала Даяна, умудрившись превратить пару слов в образцовый пример сверхъестественно точного произношения. Уже одним только тоном она давала понять, что без всяких усилий сумеет поднять вас на такой уровень, где пустая болтовня станет просто неуместной.
- Да, Даяна.
- Морис… вы не возражаете, если я задам вам вопрос?
В этих словах, как в миниатюре, предстала вся Даяна - любуйтесь. У меня возникло искушение ответить - и ответ был бы недалек от истины:
- Возражаю, клянусь богом, если вы, действительно, хотите узнать слишком много.
Но я заметил, что вместо ответа уставился в глубокий вырез ее змеино-зеленого платья, который тоже демонстрировал Даяну - любуйтесь, - и промычал что-то нечленораздельное.
- Морис… почему у вас всегда такой вид, будто за вами гонятся? Почему вы чувствуете себя таким затравленным?
Она говорила так четко, словно помогала мне вести счет ее слов.
- Я? Затравленный? Что вы имеете в виду? По-моему, никто за мной не гонится.
- Тогда почему у вас такой вид, будто все время вы ищете от чего-то спасения?
- Спасения? Но от чего? Если от подоходного налога, векселей, которым подходит срок в будущем месяце, от приближающейся старости и тому подобных вещей, то мы все…
- От чего вы хотите избавиться?
Снова стараясь сдержаться, чтобы не ответить резкостью, я посмотрел через ее плечо - такое гладкое и загорелое. Джек и отец говорили оба одновременно, а Джойс старалась выслушать каждого. Понизив голос, я произнес:
- Скажу вам в другой раз. Например, завтра во второй половине дня. Буду ждать вас за поворотом в половине четвертого.
- Морис…
- Да? - почти процедил я сквозь зубы.
- Морис, почему вы так невероятно настойчивы? Что вам от меня нужно?
Я почувствовал, как из кожи на груди выступила капля пота.
- Причина моей настойчивости в том, чего я от вас добиваюсь, и если вы не догадываетесь, что же это такое, могу в ближайшее время все показать наглядно. Так придете туда завтра?
Именно в этот момент Джойс позвала к столу.
- Давайте начинать? Вы все, должно быть, очень проголодались, обо мне и говорить нечего.
Не скрывая торжества, что представился случай не отвечать на мой вопрос якобы на законных основаниях, Даяна отошла. Я откупорил пинту "Вортингтон Вайт Шилд" для отца, захватил одну из бутылок "Батард Монтраше" 1961 года, которую официант открыл полчаса назад, и пошел за ней. За пять минут наше завтрашнее свидание после полудня стало почти невероятным, потому что Даяна заняла чрезвычайно выгодную позицию, позволяющую отразить мой наскок, не вызывая ненависти за несостоявшуюся встречу. С другой стороны, следуя собственной логике, она могла отправиться к условленному месту, чтобы удостовериться в моем отсутствии и вывести меня, образцово "честного парня", на чистую воду, а затем обрушиться с вопросами на тему: "Почему вы такой непостоянный и почему вы такой самоуверенный?" - хотя сам-то я полагаю, что только из-за собственной неуверенности мне пришлось бы хорошенько попотеть после таких наладок. Для Даяны зайти так далеко и отправиться на свидание означало бы только одно - она не сомневается, хотя и не отдает себе отчета, что и я тоже пойду до конца. Следовательно, мне бы не мешало отступить. Но я все-таки не откажусь от своих намерений.
Тем временем я разлил вино и сел в свое кресло из резного орехового дерева времен королевы Анны, которое было моей самой любимой вещью, хотя в доме и сохранились один-два более старых предмета. Справа от меня сидела Даяна, рядом с которой, как раз напротив двери, расположился отец, за ним - Джек, а слева от меня - Джойс. Когда мы занялись желе Виши, отец сказал:
- Последнее время, мне кажется, в доме болтаются какие-то посторонние люди. Я имею в виду - в жилых помещениях на этом этаже, где им просто нечего делать, когда нет банкетов. Где-то с полчаса назад по коридору туда и обратно с хозяйским видом мотался какой-то тип. Я едва сдержался, чтобы не отправиться посмотреть, как он себя поведет, когда я разнесу его в пух и прах. В последние дни это не первый случай. Ты бы написал какое-нибудь объявление или что-то в этом роде, а, Морис?
- У главного входа есть…
- Нет, нет, его надо повесить внизу у лестницы, чтобы они вообще не заходили на этот этаж. А то жилье превратится в сумасшедший дом. Морис, а ты разве ничего подобного не замечал?
- Раза два, - сказал я равнодушно, думая о Даяне и наблюдая за ней боковым зрением. - Да, вспомнил, действительно, некоторое время назад мне попалась какая-то женщина, околачивающаяся на лестничной площадке.
В первый раз до меня дошло, что позже я не видел ее ни в баре, ни в ресторане, ни где-либо еще. Безусловно, она зашла в женский туалет на первом этаже и выскользнула из дома, когда я стоял за стойкой вместо Фреда. Нет сомнения, так оно и было. Тут я краем глаза заметил, что Даяна положила ложку и уставилась мне прямо в лицо. Представить, как она, скандируя каждый слог, начнет вопрошать, почему я такой, или что меня таким сделало, или - неужели я не понимаю, что я совсем не такой, было выше моих сил. Я поднялся, сказал, что пойду пожелать Эми спокойной ночи, и действительно отправился к ней, по пути вызвав наверх Магдалену.
И вид, и поза Эми почти не изменились, только если раньше она сидела на постели, то теперь - в постели. На экране телевизора женщина помоложе угрожала женщине постарше, которая упорно поворачивалась к ней спиной и скорее всего не из-за невнимания или нарочитой грубости, а из желания демонстрировать свою физиономию зрителям ровно столько же времени, сколько и ее обвинительница. Пару секунд я наблюдал, в надежде, что хотя бы в конце диалога они незаметно поменяют позицию, и задавал себе вопрос, как сильно изменилась бы наша жизнь, если б установился новый обычай в обязательном порядке вставать спиной к собеседнику, прежде чем начать разговор. Затем я подошел к Эми.
- Когда это кончится?
- Теперь скоро.
- Пожалуйста, выключи на минутку. Ты почистила зубы?
- Да.
- Умница. Не забывай, что утром поедем в Больдок.
- Хорошо.
- Тогда, спокойной ночи.
Я наклонился, чтобы ее поцеловать. И в это самое время из столовой донеслась целая канонада звуков: вопль или громкий крик отца, торопливые распоряжения Джека, сильный грохот после удара о мебель, неясные голоса. Я приказал Эми не двигаться с места и побежал в столовую.
Не успел я открыть дверь, как Виктор, подняв хвост трубой, шерсть дыбом, бросился наутек. Джек с помощью Джойс старался дотащить до ближайшего кресла моего отца, беспомощно обвисшего у них на руках. Стул, где сидел у стола отец, был перевернут, на полу валялась посуда и ножи. Разлилось немного вина. Даяна, наблюдавшая за окружающими, обернулась и посмотрела на меня со страхом.
- Он куда-то уставился, затем вскочил и закричал, а потом - коллапс. Наверное, он рухнул бы на стол, если бы Джек его не подхватил, - сбивчиво сказала она дрожащим голосом, от былого красноречия не осталось и следа.
Я прошел мимо нее.
- Что случилось?
Джек опускал отца в кресло. Управившись, он сказал:
- Кровоизлияние в мозг, я думаю.
- Он умрет?
- Да, вполне возможно.
- Скоро?
- Не исключено.
- Чем-нибудь можно помочь?
- Ничем. Если ему суждено умереть, он умрет.
Я смотрел на Джека, он - на меня. Я не мог догадаться, о чем он думает. Пальцем он щупал отцу пульс. Я не чувствовал тела ниже пояса, только лицо и грудь. Я опустился ка колени рядом с креслом и услышал медленное глубокое дыхание. Глаза отца были открыты, а зрачки устремлены, видимо, куда-то в левый угол. Во всем остальном он выглядел совершенно нормально, даже немного расслабился.
- Отец, - сказал я, и мне показалось, что он зашевелился. Но о чем говорить, я не знал. Я задавал себе вопрос, что происходит в этом мозгу, видит ли он что-то в действительности или только грезит наяву: возможно, ему чудится что-то далекое от реальности, но зато приятное - солнечный свет или луга; а возможно - что-то отвратительное, уродливое и раздражающее. Мне представилось, что он совершает отчаянное непрерывное усилие, пытаясь понять, что случилось, и испытывает при этом такое беспокойство, которое хуже всякой боли, потому что в отличие от нее оно не наделено спасительной властью заглушать мысли, чувства, осознание собственного "я", ощущение времени - все, кроме самой боли. Эта мысль подавляла меня, но она же подсказала с предельной ясностью и четкостью, о чем нужно спросить.
Я наклонился к нему ближе.
- Отец. Это я, Морис. Ты не спишь? Ты знаешь, где находишься? Это я, Морис, отец. Расскажи, что происходит там, где ты сейчас. Ты что-нибудь видишь? Опиши, что ты чувствуешь. О чем думаешь?
Стоя за мной, Джек холодно сказал:
- Он не может тебя услышать.
- Отец, ты меня слышишь? Тогда кивни головой.
Тягучим механическим голосом, словно на замедленной скорости играла граммофонная пластинка, отец сказал:
- Мо - рис, - затем менее четко еще несколько слов, которые можно было расшифровать как "кто" и "там у…". Затем он умер.
Я встал и обернулся. Даяна смотрела на меня со страхом, который читался и в лице, и в позе. Прежде чем она успела что-то произнести, я прошел мимо нее и подошел к Джойс, которая глядела на накрытый стол. Там стоял поднос с пятью покрытыми салфеткой тарелками и какими-то овощными блюдами.
- Ума не приложу, что делать, - сказала Джойс. - Я велела Магдалене оставить все на месте. Он умер?
- Да.
Она заплакала. Мы обняли друг друга.
- Он ужасно старый. Все произошло так быстро, он не мучился.
- Мы не знаем, что он испытал, - сказал я.
- Старик был такой славный. Не могу поверить, что он ушел навсегда.
- Мне бы надо пойти и сказать Эми.
- Хочешь, я с тобой?
- Не сейчас.
Эми выключила телевизор и сидела на постели, но в другой позе.
- Дедушке стало нехорошо, - сказал я.
- Он умер?
- Да, но все так быстро кончилось, что ему не было больно. Он и не подозревал ни о чем. Понимаешь, дедушка - такой старенький, что этого можно было ждать со дня на день. Со стариками иначе не бывает.
- Но я хотела столько ему рассказать.
- О чем?