1964 год
- Привет!
Федров растерянно заморгал. Погруженная во тьму, безукоризненно прибранная гостиная улетучилась. Перед ним стояла Ли Стэффорд. Она указала на его скамью:
- Это место не занято?
- Присаживайся, - ответил Федров и похлопал ладонью по нагретому солнцем дереву. Ли перебралась через два ряда скамей и уселась рядом с ним. Ни целоваться, ни пожимать друг другу руки они не стали. Ли было за сорок, но выглядела она гораздо моложе. Длинные волосы цвета темной меди, сливочно-розовая кожа, которую сейчас защищала от солнца широкополая голубая шляпа из тонкой соломки. Шляпа очень шла к ее огромным зеленым глазам, они переливались и сверкали, как морская вода. Высокая стройная женщина с длинными ногами, одна из тех, какие, казалось, были специально созданы для моды середины двадцатого века. Сейчас на ней были кремовые, плотно обтягивающие бедра лосины и просторный легкий зеленый свитер. А также светло-синие сандалии, в тон шляпе. Вот она, гамма летнего дня, подумал Федров, откровенно любуясь этим сочетанием цветов. В течение нескольких лет они были любовниками - во время и после войны, в промежутке между разрывом Ли с Биллом Россом и ее вступлением в брак с Джоном Стэффордом.
- Вот уж не знал, что ты болельщица, - заметил Федров.
- Да нет, - ответила Ли. - Пришла поболеть за молодое поколение. - Она кивком указала на поле, где играл ее сын, Джонни Стэффорд. Он был одним из худших игроков в городе, и его всегда ставили в правый угол. Очевидно, товарищи по команде надеялись, что среди противников не окажется левши, который мог бы пробить в этом направлении. - Обещала Джонни заехать за ним по дороге домой.
- А где Джон? - спросил Федров.
- Дома, - ответила Ли. - Разрабатывает планы на случай следующей гражданской войны.
Федров рассмеялся. Джон Стэффорд, чьи предки в восемнадцатом веке помогли основать этот город, родился и вырос богатым и получил превосходное образование. Он окончил один из самых престижных колледжей, служил в совете директоров банка, который его семья контролировала на протяжении столетия, если не больше. Неустанно трудился, выполняя различные поручения правительства, являлся членом различных комитетов, фондов и школьных советов директоров. Занимался проблемами эмигрантов, участвовал в разработке многочисленных программ по защите гражданских прав и по назначению поощрительных стипендий талантливым детям из бедных семей. Короче - исполнял самую неблагодарную, но необходимую для развития общества работу.
Одевался Стэффорд в лучших традициях своего класса, пил, как джентльмен. И был, как выразилась однажды Ли, безумно щедр и гостеприимен. Женившись на Ли, он, не поднимая шума, расстался с теннисным клубом, а затем - и с клубом по гольфу. А все потому, что Ли была еврейкой. И это несмотря на то что ни один из членов этих клубов не попрекнул его и словом, и никто никогда вообще не затрагивал этот вопрос. А также несмотря на бурные и длительные возражения Ли, очевидно, не оценившей должным образом щепетильности своего мужа. Федров считал Стэффорда одним из лучших своих друзей; они встречались не реже двух-трех раз в неделю - и в городе, и здесь, на курорте. Федров даже назначил Стэффорда опекуном Майкла и дочери - на тот случай, если они с Пегги вдруг погибнут в автокатастрофе или умрут по достижении Майклом совершеннолетия. Вообще-то при других обстоятельствах Федрову следовало бы назначить опекуном Луиса, чтоб тот заботился о его детях и своих родных племянниках. Но несмотря на всю любовь к брату, несмотря на то что Федров очень ценил деловые качества Луи, ему претила сама мысль, что сын и дочь могут стать свидетелями безобразных сцен с многочисленными женами, бывшими, настоящими и будущими, а также - с бессчетными любовницами брата, которые сменяли одна другую с удручающей частотой.
- Заедете сегодня? - спросила Ли.
- Это надо понимать как приглашение?
- Да.
- Спрошу Пегги, - сказал Федров. - Она мой секретарь по связям с общественностью. Весело будет?
- Нет, - ответила Ли. И, прищурясь, посмотрела на поле, где ее сын, точно пьяный, бестолково заметался в попытке взять высокий мяч. - Мой вам совет: не приходите. О Господи, до чего же скверно играет мой мальчик! - заметила она, увидев, что сын выронил мяч, потом подобрал и бросил совсем не на ту базу, на какую следовало. - Бедняжка…
- С чего это ты взяла? - спросил Федров. - Я имею в виду вечеринку.
- Последнее время Джон носится с какой-то новой потрясающей идеей. И сегодня вечером собирается ее обнародовать. Хочет основать кредитную ассоциацию местных домовладельцев. Считает, что поможет тем самым неграм купить здесь дома.
- Не такая уж плохая идея, - заметил Федров.
- А ты в точности такой же глупец, как и он! - воскликнула Ли. - Лично я тоже собираюсь основать комитет, вместе с твоей Пегги. И называться он будет примерно так: "Ассоциация еврейских и христианских женщин южного побережья в борьбе за возвращение к средневековым моделям поведения". - Девичья фамилия Ли была Левинсон. Но когда женщина так ослепительно хороша собой, у нее обычно не хватает воображения представить, что люди могут обидеть или причинить вред только потому, что ее фамилия Левинсон.
- Ты просто невыносима! - сказал Федров.
- Ты и правда так считаешь? - Она обернулась и взглянула на него. Во взгляде и в самом повороте головы сквозил еле уловимый намек на флирт. Они уже давно перестали быть любовниками, но до сих пор эта женщина иногда, как бы в шутку, проверяла его "на прочность".
- Исключено, леди, - сказал Федров.
- Что исключено? - невинно округлив глаза, спросила она.
- Сама знаешь.
- Ты все еще плохой мальчик, да? - спросила она.
- Нет, - отрезал Федров. - А если бы даже и был им, все равно бы тебе не сказал.
- Тогда кто же? Старик, что ли?..
- Нет. Просто пришла зрелость.
Они наблюдали за сыновьями, игравшими бок о бок на поле, мальчики были практически ровесниками. Даже с расстояния было заметно, что Майкл презирает Джонни Стэффорда. При каждой подаче, которую теоретически мог взять Джонни, причем для этого ему следовало сделать всего лишь шаг, Майкл вылетал вперед и перехватывал у него мяч. Когда Джонни окликал Майкла, тот даже не поворачивал головы. А когда Джонни неловко выронил мяч из рук, Майкл выразительно возвел глаза к небу - в манере, хорошо известной Федрову по домашним спорам. На языке тринадцатилетнего мальчишки это означало примерно следующее: "О Господи Боже мой, ну за что мне такое наказание?"
Федров удрученно покачал головой. Поведение Майкла ничуть не влияло на его взаимоотношения с Джоном Стэффордом, однако служило постоянным раздражающим фактором. Федров считал Джонни очень славным мальчиком - с прекрасными, как у отца, манерами. Джонни унаследовал от матери следы ее неземной красоты, но был несколько женственным. Своими бестолковыми метаниями по правой половине поля Джонни на все годы юности, а возможно, и на всю оставшуюся жизнь отметал саму возможность дружбы с Майклом. Даже рассчитывать на снисхождение с его стороны, пожалуй, не мог. "Нет, надо обязательно потолковать еще раз с этим маленьким ублюдком", - подумал Федров, заранее понимая всю бесполезность предстоящего разговора.
- Забавно, не правда ли? - спросила Ли. У нее был голос, как нельзя более соответствующий внешности, - низкий, музыкальный, многообещающий, с еле слышным оттенком иронии.
- Что забавно?
- Да вот сидим тут с тобой, - ответила Ли, - а наши ребятишки гоняют мяч. Ходят слухи, они уродились от разных отцов.
- Ли, - усмехнулся Федров, стараясь говорить как можно более сурово, - прекрати сейчас же! Ты просто невозможна!
Ли хихикнула.
- Одно из немногих оставшихся в жизни удовольствий. Хочу чуточку завести тебя, - сказала она. - Ведь у меня всякий раз получается, верно?
- Нет, - солгал Федров.
- Лжец! - усмехнулась Ли.
Познакомились они еще в 1935-м, вскоре после того как Ли вышла замуж за приятеля Федрова по фамилии Росс. Ли было всего шестнадцать, когда она выходила замуж. И никто не удивлялся, что эта девушка выскочила замуж так рано. Как сказала ее мать на свадьбе: "Слава Богу, что дотянули до шестнадцати. Я боялась, она выйдет замуж еще в двенадцать лет".
В течение года или около того Бенджамин периодически встречался с этой парой, затем Россы переехали в Детройт. И они с Ли не виделись до 1945 года. Они случайно встретились в Париже, где Ли работала в Красном Кресте. А Федрову как раз дали недельный отпуск, и он пошел в мужской клуб при Красном Кресте, находившийся на бульваре Капуцинов. И там вдруг выяснилось, что кофе и пончики подает посетителям не кто иная, как Ли Росс.
К этому времени он уже был женат на Пегги. Но первой его мыслью, когда он увидел Ли, было: "Черт, жаль, что я не оказался с ней в одном городе, когда она получала свидетельство о разводе".
1942 год
Отец Пегги был полковником медицинской службы и работал в Джорджии, куда Бенджамина отправили в военный лагерь обучаться на пехотинца.
Пегги в тот год исполнилось двадцать. Это была белокурая, не очень высокая девушка с такими темно-синими глазами, что при определенном освещении они казались фиалковыми. Она коротко, под мальчика, стригла свои густые жесткие волосы. Фигурка гибкая, но с намеком на будущую полноту, ноги плотные, приятно округлые, по-спортивному крепкие. И Бенджамин, несколько избалованный той легкостью, с какой переключался с одной интрижки на другую, причем с самыми хорошенькими женщинами Нью-Йорка, находясь в здравом уме и твердой памяти, вдруг с удивлением обнаружил, что более очаровательных и сексуальных ножек, чем у Пегги, он никогда не видел. В свои двадцать лет Пегги была очень привлекательной девушкой, а в тридцать обещала стать настоящей красавицей.
Бенджамин познакомился с ней в саду, на теннисном корте, куда пригласили его друзья родителей, пожилая пара по фамилии Бронштейн. Бронштейны переехали из Нью-Йорка на юг и обзавелись там процветающим бизнесом. В городе им принадлежал магазин модной дорогой одежды для мужчин. Они были очень добры к Бенджамину и приглашали его к себе всякий раз, когда его на несколько часов отпускали из лагеря.
Родители Пегги арендовали дом рядом с Бронштейнами. Впервые Бенджамин увидел Пегги, когда она вошла через калитку в живой изгороди, разделявшей владения Вудхемов и Бронштейнов. На ней было коротенькое платьице для игры в теннис, открывавшее крепкие загорелые ноги. Когда она начала приближаться к корту, где Бенджамин лениво и бессистемно перекидывался мячом с пятнадцатилетним сыном Бронштейнов, он нарочно отбил мяч в сторону, в кусты, чтоб можно было хорошенько рассмотреть эту девушку. Он стоял и совершенно бесстыдно пялился на Пегги, точно его насмерть сразил образ пока безымянной молоденькой девушки в коротком беленьком платьице, проходившей сквозь зеленую цветущую изгородь. Этот образ являл собой как бы символ отрицания смерти, он так резко контрастировал с жестким, угловатым, чисто мужским армейским миром.
И в теннис она играла просто превосходно, в резком и стремительном калифорнийском стиле (семья ее переехала из Сан-Франциско), и шустро бегала по корту. Ее коротенькая белая юбочка так красиво при этом развевалась. Случайно пропустив мяч, она покачала головой и с шутливым отчаянием в голосе заметила:
- Ну, Пегги Вудхем, ты играешь прямо как какая-то девчонка!
Победить ее было нелегко. В том первом сете, который Бенджамин сыграл с ней жарким субботним утром в Джорджии, ему с трудом удалось выиграть со счетом 6:4. Стоя у сетки, она мрачно пожала ему руку и сказала:
- Вот уж не думала, что меня может победить выходец из Нью-Йорка! И тем более с таким ударом слева, как у вас.
- А что не так с моим ударом слева? - спросил Бенджамин.
- Да это просто смех, а не удар, - явно поддразнивая его, ответила девушка. - Чистый смех, да и только! Типичный удар пи-эф-си!
- А вы, стало быть, чином повыше, - сказал Бенджамин. - Что ж, поздравляю. - И с этого момента как-то само собой получилось, что они начали говорить друг с другом, точно были знакомы долгие годы. - Лишь потому, что отец у тебя полковник, - добавил Бенджамин. Он успел немало узнать о ней в то утро. Отец ее руководил хирургическим отделением в военно-полевом госпитале; сама она работала в городе, в книжном магазине. Недавно окончила Стэнфорд, где получила степень бакалавра гуманитарных наук. Была помолвлена с каким-то футболистом-звездой, но разорвала помолвку, поскольку жених оказался "отвратительным типом"; страдала комплексом неполноценности, потому что ее мать считалась самой красивой женщиной Сан-Франциско. Говорила она весело и быстро, с присущими выходцам с Запада откровенностью и прямотой. И когда настал час ленча и они вместе пошли к Бронштейнам, Бенджамин вдруг подумал: "Хорошо, что сейчас война, иначе я непременно женился бы на ней". Ему исполнилось двадцать восемь, до сего времени он ловко избегал брачных уз. С одной стороны, ни одна женщина, если не считать давнего романа с Пэт, просто не вызывала у него желания вступить с ней в брак. С другой - он придерживался твердого намерения не жениться до тех пор, пока не разбогатеет. Брак и без того штука непростая, и осложнять его отсутствием средств к существованию не имело смысла.
После ленча приехал отец Пегги, и они сыграли парную игру с участием сына Бронштейнов. Патрик Вудхем оказался жилистым лысым мужчиной, с лицом и манерами, словно специально созданными для того, чтобы отдавать команды. Когда Патрику Вудхему было десять, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: если разразится война, у этого парня непременно окажутся на плечах погоны с орлами. Кто-то становится полковником, кто-то им просто родится. Так вот, Патрик Вудхем был прирожденным полковником. Он также совершенно замечательно играл в теннис, и в паре с Бронштейном они разгромили Бенджамина с Пегги в трех сетах подряд. После чего и расстались - полковнику Вудхему было пора обратно, в госпиталь.
Бенджамин так и не понял, понравился он полковнику или нет. В общении с людьми мистер Вудхем придерживался сухой и властной манеры, что, впрочем, не распространялось на дочь. Пегги была его единственным ребенком, и он разговаривал с ней с необыкновенной нежностью и потакал всем ее желаниям. Чем страшно понравился Бенджамину, пусть даже сам он, Бенджамин, не понравился полковнику.
Они сидели на скамье, в тени развесистого дуба, и приходили в себя после последнего сета. И тут Вудхем сказал Пегги:
- Надень свитер. Иначе простудишься.
- Да я вся и так горю, папа, - ответила Пегги.
- Надень свитер, - повторил полковник.
- Слушаюсь, полковник! - шутливо воскликнула Пегги. - Есть, сэр!
"Настанет день, - подумал Бенджамин, глядя на этого жесткого сурового мужчину, который с такой любовью и нежностью улыбался Пегги, - настанет день, и у меня обязательно родится дочь".
Любовью они начали заниматься три недели спустя. Произошло это субботним вечером в темном и теплом саду, за теннисным кортом. Выяснилось, что Пегги не девственница.
- Запомни, - сказала она позже, испытывая явное удовольствие от своей искренности и прямоты, - я получила в Стэнфорде степень бакалавра. А там, в Калифорнии, степеней бакалавра девственницам не дают. Таков закон штата.
В его объятиях Пегги ничуть не походила на ту шуструю живую девушку, которая столь решительным шагом подходила к теннисному корту. Даже в самый первый раз, когда естественно было бы ожидать некоторой неловкости и поспешности, их соитие оказалось нежным и сладостно-неторопливым. И, лежа там и прижимаясь губами к ее шее, вдыхая аромат ее кожи, а также сладкий запах свежескошенной травы и тяжелых гроздей сирени, что двумя огромными кустами раскинулась над ними, точно шатер, Бенджамин вдруг понял: расстаться с этой девушкой он не сможет ни за что и никогда. Да и не захочет.
- Знаешь, - шепнул он, не отрывая губ от ее нежной шейки, - мы должны пожениться.
Какое-то время она молчала и лежала совершенно неподвижно. Потом заметила:
- Ты вовсе не обязан жениться на мне… только потому, что так надо. - И тут вдруг она разрыдалась. - О Боже мой, Боже мой… - тихо причитала она. И так крепко обняла Бенджамина за шею и прижала к себе, что тот был не в силах шевельнуться.
Оказалось, что говорить с полковником совсем не так трудно, как предполагал Бенджамин. Он опасался, что полковник будет возражать против брака исключительно по той причине, что он, Бенджамин, иудей. Но полковник, как выяснилось, был ярым атеистом, и его вовсе не смущало, что Бенджамин иудей. Однако смущали многие другие вещи.
- Она же еще чертовски молода! - говорил Вудхем. Жарким воскресным полуднем они с Бенджамином сидели в библиотеке его немного обшарпанного каркасного дома, что располагался сразу за садом Бронштейнов. - Ей всего двадцать!
- Моя мама вышла замуж, когда ей еще и двадцати не было, - возразил Бенджамин.
Вудхем фыркнул. И провел ладонью по седеющей тонзуре - движением "против шерсти".
- Да, и матери Пегги тоже, - сказал он.
- Ну так? - спросил Бенджамин.
Вудхем разлил по стаканам виски.
- В те дни женщины взрослели куда быстрее, - заметил он. Протянул Бенджамину стаканчик и успел заметить, как губы молодого человека дрогнули в улыбке. - Ну ладно, - сказал он, - не взрослели. Но в те дни не было войны. А я не хочу, чтоб моя единственная дочь осталась вдовой в возрасте двадцати одного года, а может быть, даже еще и с ребенком. Вот так, если уж хочешь знать правду. Почему бы вам не подождать?
- Потому, что я не могу ждать, - ответил Бенджамин. - И она тоже не будет ждать окончания войны. И дело кончится тем, что я ее потеряю.
- Вот и она то же самое говорит. Только о тебе. - Вудхем раздраженно опрокинул стаканчик. - Все почему-то вообразили, что эта проклятая война будет длиться вечность. Да может, она через месяц уже закончится. Как знать…
Разговор этот состоялся в 1942 году.
- Нет, через месяц не закончится, - сказал Бенджамин. - И вы это прекрасно понимаете. И я - тоже.
- А деньги-то у тебя есть? - Вудхем попробовал зайти с другой стороны.
- Двадцать четыре доллара в месяц, - ответил Бенджамин.