Если любовь переживает плоть, как полагают верующие, почему бы и ревности, подобно горькому вину, не влиться в бездомный дух. "Храни ее, пока я не вернусь", - молил он, не замечая парадоксальности своей просьбы. Он ведь вернется на следующий день или через день, выполнив свое обещание.
Трудно было покинуть это место на холме, откуда был виден коттедж. Он хотел пристальным взглядом пронзить стены, проделать отверстие, через которое, даже если он ничего не увидит, до него может долететь тихий звук ее шагов.
"Я вернусь", - сказал он вслух, но внутренний критик, который так долго молчал, вновь пробудился в нем, как будто принял вызов, и произнес с издевкой: "Ты - трус. Чего ради? Кто ты такой, чтобы она захотела дважды взглянуть на тебя?"
"По крайней мере, глупец, который ради нее может загнать себя в ловушку", - запротестовал он. Насмешник вдруг заговорил из самого сердца, в котором на этот раз не было укора. "А разве она не достойна крупного риска? Если вернешься, ты принесешь ей что-то стоящее". - "Да, но это "если"? Вот в чем за гвоздка. Я родился трусом, - запротестовал он, - и им останусь. По крайней мере, я показал этим дуракам, что со мной надо считаться". Он поднялся и, повернувшись спиной к коттеджу, быстро зашагал к Льюису, как будто хотел обогнать двигавшийся сбоку образ девичьего лица меж двух свечей со скривленными, как от дурного привкуса, губами.
Однако вскоре его быстрая ходьба замедлилась, так как день был теплым, а он не торопился добраться до Льюиса. Он останавливался то здесь, чтобы посмотреть на долину и на свет, игравший на приземистой церкви, то там, чтобы вместе со стадом белых и черных коров напиться из затерявшегося в холмах озерца, ярко-синего от отражавшегося в нем неба, как на картинке в требнике. Коровы поднимали свои кроткие глаза, слишком сонные для подозрения, и затем уступали ему место. Они были довольны и спокойны, и он ненадолго становился таким же. На каждой новой вершине холма его сердце наполнялось сперва страхом, что внизу он увидит цель своего путешествия, а затем благословенным облегчением, когда он видел перед собой неизменные склоны, поднимающиеся вдалеке к еще одному гребню. На краю одной из таких вершин он услышал голоса и из предосторожности нырнул в узкое меловое ущелье, холодные стены которого сверкали как голубые сосульки. Однако голоса принадлежали всего-навсего двум целеустремленно шагающим в гору темнокожим цыганятам, за ними следовала пара легкомысленных черных щенков, которые то катались друг на друге, то валялись в траве, насмехаясь над важной миссией своих хозяев. Эндрю спросил мальчиков, правильно ли он идет в Льюис, они кивнули, посмотрев на него с тем же темным сонным спокойствием, что и коровы. Затем, как и все остальные, они оставили его в утешительном одиночестве. Минуты и часы проходили для него почти незаметно. Облегчение казалось таким неизбежным, что он даже забыл о своем страхе перед последней вершиной.
Только тогда он осознал, что теплый день клонится к вечеру, когда из-за сковывающего тела холода не смог больше подолгу отдыхать на склонах.
Луна, выплывшая из-за холмов Саррея, медленно делалась отчетливей, противясь приливу синевы, которая сгущалась с приближением вечера. Где-то у Хассокса солнце спустилось за холмы, которые лежали расчерченные последними золотыми лучами, указывающими на Льюис. Позабыв страх, он взобрался на вершину Харрис-Маунта и, дойдя до гребня, остановился, потрясенный, неожиданно увидев внизу Льюис, свернувшийся в долине подобно свирепому остатку старухи зимы.
Он стоял и смотрел, ощущая на сердце пустоту и внезапную усталость, он почти готов был поверить, что город вот-вот протянет руку и сметет его вниз. "И тогда - конец, - подумал он. - Неужели я должен идти туда и разговаривать с людьми и вечно быть настороже?" Слезы былой жалости к себе защипали ему глаза. "Нет мне покоя в Англии, - подумал он. - Лучше уехать во Францию и просить милостыню". Но не мысль о милостыне вызвала в его сердце моментальный протест, а перспектива раз и навсегда потерять Элизабет.
Солнце с неожиданной решимостью нырнуло в ночь с края дальнего холма. Тусклую золотую пыль, рассыпанную в воздухе, смело - осталось только неподвижное прозрачное серебро. Эндрю в замешательстве блуждал взад и вперед, чтобы не замерзнуть до наступления густых сумерек. Время от времени он поглядывал на замок, который со своего холма возвышался над Льюисом. Когда тот скроется из виду, он спустится вниз. Время, казалось, тянулось бесконечно, и было очень холодно. Перспектива, выполнив обещание, проделать ночью такой же обратный путь, потеряла свою привлекательность. Кроме того, как его примет Элизабет после такого формального исполнения обещания? Да не так уж это опасно - на одну ночь остаться в Льюисе, убеждал он себя. Он знал по собственному опыту, что в городе много гостиниц. Вряд ли судьба будет к нему так жестока, что столкнет лицом к лицу с каким-нибудь знакомым. Карлион не осмелится прийти в Льюис, когда вот-вот начнется сессия суда и город полон таможенников.
Тени опустились на город, и замок исчез из виду, остался только едва различимый горб или вздернутое плечо. Он начал спускаться вниз по тропинке, которая была длиннее, чем это казалось в серебряном свете. К тому времени, когда он добрался до первых разбросанных домов, стало совершенно темно, тут и там темноту пронзали желтые мерцающие огоньки масляных ламп, увенчанные тусклыми пиками дыма из удлиненных фитилей. Он осторожно добрался до Хай-стрит и некоторое время постоял в тени у входа, проверяя свою память на предмет расположения различных гостиниц. Прохожих было мало, и улица напоминала палубу спящего корабля, освещенную двумя лампами на носу и на корме и неожиданно обрывающуюся с каждого борта в темное море. Два старых дома напротив, как безумные, наклонились друг к другу, почти соприкасаясь над узким переулком под названием Кири-стрит, который беспорядочно нырял в ночь, - всего-навсего несколько хаотичных квадратов и прямоугольников с названиями гостиниц, шесть круто спускающихся футов булыжника, а дальше - пустота. За ней невидимые ему - Нью-Хейвен, Ла-Манш, Франция. Даже там он не был бы совершенно свободен. Там вдоль берега бродили низкорослые косоглазые оборванцы с огрубевшими руками, неправильно выговаривающие названия английских денег. Они хорошо знали его в лицо, а Карлиона - еще лучше.
Привычно опустив плечи от жалости к самому себе, Эндрю двинулся дальше по улице. Здесь и там все еще были открыты магазины, и сквозь их освещенные окна были видны белобородые старцы, которые разглядывали свои бухгалтерские книги, жмурясь от удовольствия. Никогда раньше - ни в школе, ни среди контрабандистов, чье скрытое презрение неизменно причиняло ему боль, - Эндрю не чувствовал себя таким одиноким. Он шел дальше. Два голоса, тихо звучавшие в дверях, заставили его задержаться. Он не видел говорящих.
- Приходи сегодня ночью.
- Я? Мне нельзя.
- Я люблю тебя, люблю, люблю.
К своему собственному удивлению, Эндрю ударил кулаком в стену напротив и с бешеной яростью заорал:
- Чертовы развратники! - И пошел дальше, всхлипывая от злости и одиночества. "Напьюсь, если больше ничего не выйдет, - подумал он. - Слава Богу, на это у меня еще денег хватит".
С внезапной решимостью он нырнул в боковую улицу, оступившись от неожиданной крутизны, и с безошибочным чутьем остановился передохнуть у дверей гостиницы. Два окна были разбиты и заткнуты тряпками, вывеску давно уже нельзя было починить, от "Козла", так называлась гостиница, остались только рога, как насмешливое предупреждение мужьям не входить. Одиночество и желание забыть это одиночество подавили даже чувство страха и осторожность. Эндрю, не раздумывая, толкнул дверь и, споткнувшись, вошел. В его покрасневших глазах стояли детские слезы.
Было накурено, ему в лицо, как волна, ударил рев человеческих голосов, каждый из которых пытался перекричать другого и заставить выслушать свое мнение. Стоявший у двери высокий худой человек с маленькими глазами и красным безвольным ртом поймал его за локоть.
- Что ты будешь, сынок? - спросил он и немедленно начал плечом прокладывать дорогу сквозь толпу, крича невидимому официанту: - Два двойных бренди сюда для джентльмена, - тотчас же появился с желаемым и снова исчез со своим стаканом, оставив Эндрю расплачиваться. После бренди в голове у Эндрю прояснилось, и он огляделся.
Он выбрал маленького респектабельного человека, который сидел один, и предложил ему выпить вместе. С сомнением глядя на пустой стакан в руке Эндрю, незнакомец ответил, что он бы не возражал против стаканчика шерри. Эндрю принес шерри и, взбодрив себя еще одним бренди, начал расспрашивать своего нового знакомого.
- Я ищу ночлег, - сказал он. - Думаю, что теперь это будет непросто. Город переполнен перед сессией суда.
- Не сказал бы, - ответил мужчина, несколько вопросительно поглядывая на него, как будто боялся, что Эндрю попросит у него взаймы. - Я и сам, вообще-то, нездешний.
- А эта сессия, - продолжал Эндрю, - зачем она вообще нужна? Принести барыши торговцам. Столько суеты ради того, чтобы повесить несколько жалких засранцев.
- Я с вами совершенно не согласен, - сказал маленький человек, отхлебывая маленькими глотками шерри и с подозрением посматривая на Эндрю. - Правосудие должно осуществляться в надлежащем порядке.
- Хорошо, а что такое этот надлежащий порядок? - спросил Эндрю, повышая голос, чтобы перекричать шум вокруг, и в то же время делая знак официанту, что его стакан пуст. - Разумеется, сначала преступление, а затем возмездие.
- Вина должна быть доказана, - сказал незнакомец, понемногу смакуя шерри.
- А без судьи и присяжных она еще недостаточно доказана? - Осмотрительность решительно покинула Эндрю после первого обжигающего глотка из третьего стакана. - Их поймали на месте преступления, и от трупа никуда не деться.
Незнакомец осторожно поставил стакан с шерри на край стола и посмотрел на Эндрю с еще большим любопытством.
- Вы имеете в виду контрабандистов и вменяемое им в вину убийство? - спросил он.
Эндрю засмеялся.
- Вменяемое в вину? - закричал он. - Да оно явное!
- Человек невиновен, пока его вина не доказана, - пояснил маленький человек, как будто повторяя хорошо затверженный урок.
- Тогда надо ждать до второго пришествия, - пробормотал Эндрю, неожиданно с горечью ощутив божескую несправедливость. Он - невиновный - страдал от преследований, а они… - Вам не найти в Льюисе присяжных, которые бы признали их виновными. - Он обвел рукой гостиную. - Они все замешаны, - сказал он, - из страха или ради денег. Если бы вы обыскали склеп церкви Саутховер, то и там нашли бы бочки, а священник закрывал бы на это глаза. Думаете, ему хочется потерять весь свой приход, а может, и отведать кнута у одной из своих колонн? Если хотите покончить с контрабандой, надо забыть о правосудии… Еще стаканчик?
- Если позволите, я немного подожду. - Незнакомец подвинулся так, чтобы весь свет от масляной лампы падал на лицо его собеседника.
Надо быть поосторожней, подумал Эндрю, не стоит больше пить. Однако он определенно не был пьян. Он видел все окружающее совершенно отчетливо, а его мысли были ярче обыкновенного. Он жаждал человеческого общения и получил его, он с трудом справился с желанием обнять за плечи маленького человека, сидящего напротив. Он так мечтал поговорить с кем-нибудь, кто бы ничего не знал о его прошлом и не стал бы обращаться с ним ни любезно, ни презрительно, а слушал бы его так же уважительно, как и любого другого человека.
- Хотите еще стаканчик? - спросил незнакомец натянуто и робко, как будто не привык угощать.
- Как вас зовут? - быстро спросил Эндрю, гордый своей хитростью.
- Мистер Фарн, - не без колебаний ответил тот.
- Фарн, - медленно проговорил Эндрю, размышляя над именем. Оно, без сомнения, было подлинным. - Спасибо, - сказал он. - Выпью.
Когда он выпил, мир показался ему гораздо лучше, чем он долгое время о нем думал. В нем была дружба и Фарн, который без насмешки слушал его и ни разу не напомнил об отце.
- Вы, наверное, не знали моего отца? - с надеждой спросил он.
- Не имел удовольствия, - ответил мистер Фарн.
Эндрю засмеялся. Мистер Фарн был идеальным товарищем, у него было чувство юмора.
- Удовольствия! - Он скорчил рожу. - Вы не могли его знать.
- Как его звали? - спросил мистер Фарн.
- Так же, как меня, - со смехом парировал Эндрю. Ему показалось, что объединенные в предложение четыре слова - квинтэссенция остроумия и осторожности, ведь ясно, что он не должен раскрывать своего имени мистеру Фарну.
- А как? - спросил мистер Фарн.
- Авессалом, - пошутил Эндрю.
- Простите, я слегка туговат на ухо.
- Авессалом, - повторил Эндрю. Мистер Фарн, святая простота, все принимал всерьез. Горя желанием развить такую превосходную шутку, Эндрю порылся в карманах в поисках клочка бумаги и карандаша, но не нашел ни того, ни другого. У мистера Фарна, однако, они были. - Я напишу свое имя, - сказал Эндрю. Он написал: - Авессалом, сын царя Давида.
Мистер Фарн вдруг перестал смеяться. Он уставился на клочок бумаги перед собой.
- У вас весьма любопытные заглавные буквы, - сказал он.
- Длинные хвостики, - ответил Эндрю. - Я всегда любил женщин. - Он огляделся. - Неужели здесь нет ни одной женщины, на которую стоило бы посмотреть? - сердито выкрикнул он. - Здесь нет ни одной, мистер Фарн. Пойдемте в город.
- Женщины меня не привлекают, - холодно заметил мистер Фарн.
- Есть одна, которая бы привлекла. - Эндрю серьезно и грустно посмотрел на него. - Вы когда-нибудь видели святую в окружении белых птиц? И в то же время женщину, которая, понимаете, могла бы осчастливить мужчину. Но она слишком хороша для этого. Не смейтесь. Я не шучу. Я зову ее Гретель. Не думаю, что какой-либо мужчина когда-нибудь тронет ее.
- Вы очень странный молодой человек, - заметил мистер Фарн. Эндрю привлекал к себе внимание. На них смотрели. Несколько человек притиснулись поближе, какая-то толстуха начала пронзительно и непрерывно смеяться.
- Вы мне не верите, - сказал Эндрю. - Но вы бы поверили, если бы увидели ее. Хотя я покажу вам. Дайте мне карандаш и бумагу, я ее нарисую.
Высокий мужчина с разболтанными членами и жалкой бородкой начал расчищать место на столе.
- Смотрите, люди добрые, - сказал он. - Здесь художник, он собирается нарисовать нам женщину, конфетку, а не женщину.
- Где бумага и карандаш? - спросил Эндрю.
Мистер Фарн покачал головой.
- Вот карандаш, - сказал он. - Не могу найти бумагу. Она, должно быть, упала на пол.
- Не грусти, дорогуша, - подала голос толстуха. - Эй, Джордж, принеси немножко бумаги, - попросила она официанта умоляющим тоном.
- Любая бумага сойдет! - закричал Эндрю, ободренный вниманием к своей персоне. Ему нашли старый конверт и притиснулись ближе. Мистер Фарн, однако, стоял немного поодаль. Эндрю опустился на колени у стола и попытался унять дрожь в руке.
- Только, чтоб ничего неприличного! - сквозь смех выкрикнул официант.
- Эй, принеси мальчику виски за мой счет, - сказала толстуха. - Это тебе поможет, дорогуша. А теперь покажи нам свою маленькую подружку.
Эндрю осушил стакан и взялся за карандаш. Прямо перед собой он увидел лицо Элизабет, белое, неподвижное и гордое, каким он впервые увидел его, когда она направила ружье ему в грудь. Он знал, что они смеются над ним, но надо только показать им это лицо, и они замолчат и поймут. Он неловко держал карандаш в пальцах.
С чего начать? Он никогда в жизни не рисовал, но если он так ясно видел ее, это должно было быть несложно. Он решил сперва нарисовать свечи с их желтыми огоньками.
- Она слегка смахивает на палец, не так ли, дорогуша? - сказала толстуха. - Где у нее руки?
- У нее не только рук не хватает. - Разболтанный тип над головой Эндрю подмигивал, скалился и делал непристойные жесты пальцами. - Дайте ему еще выпить.
- Это не она, - сказал Эндрю. - Это свечи. А теперь я нарисую ее. - Он сделал несколько штрихов карандашом, а затем положил голову на руки и заплакал. - Не могу, - сказал он. - Она не выходит. - Ее лицо удалялось от него все дальше и дальше. Вскоре остались только огоньки свечей. - Не уходи, - вслух взмолился он.
Он слышал их смех вокруг себя, но не поднимал головы и не открывал глаз, пытаясь вернуть исчезающий образ. "Боже правый, - подумал он, - я не могу даже вспомнить, какие у нее локоны. Я, должно быть, пьян".
- Не унывай, дорогуша, я остаюсь, - сказала толстуха и, хихикая, склонилась над ним. От нее разило виски, и этот запах, как длинная пелена, заслонил от него то, что он искал.
Эндрю вскочил на ноги.
- Я не знаю, что со мной такое, - сказал он нетвердо. - Ничего сегодня не ел. - Он слегка покачивался. - Принесите мне сэндвичей. - Он поискал в карманах и ничего не нашел. Он потратил свой последний пенни. - Ничего не надо, - сказал он и двинулся к двери. Его охватило смутное чувство стыда. Он попытался привести Элизабет в эту компанию и получил по заслугам. Этот смех замарал саму мысль о ней. - Уймитесь вы, черт побери! - закричал он.
Холодный воздух улицы ударил ему в голову, как будто это был еще один стакан спиртного. Тротуар заходил у него под ногами, он прислонился к стене, чувствуя тошноту, усталость и стыд. Он закрыл глаза, чтобы не видеть качающейся улицы.
Спокойный, сдержанный голос мистера Фарна прозвучал из темноты.
- Очень глупо, молодой человек, - сказал он, - пить на пустой желудок.
- Отстаньте от меня. - Эндрю махнул рукой в направлении голоса.
- Вам бы надо пойти и немного поесть, - сказал мистер Фарн.
- Ладно, только отстаньте от меня.
- У вас есть деньги? - упорствовал мистер Фарн.
- Нет, черт побери. Не лезьте не в свое дело. - Эндрю открыл глаза и хмуро посмотрел на мистера Фарна, который стоял, глядя на него в замешательстве.
- Я не хотел вас обидеть, - сказал мистер Фарн. - Вы пообедаете со мной, мистер Авессалом?
Сам того не желая, Эндрю рассмеялся. "Этот легковерный дурак, - подумал он, - и вправду считает, что я Авессалом".
- Я готов, - сказал он, - если вы согласны поддерживать меня под руку, ноги ослабли. Все из-за голода. - Он понял, что идет по Хай-стрит, поддерживаемый твердой рукой. У паба трое копьеносцев с Боу-стрит в красных жилетах с высокомерным презрением проводили их взглядом. - В этом городе полно красногрудых малиновок, - скривившись, заметил он.
- Сессия, - сказал мистер Фарн. Они на минуту задержались перед прямоугольным зданием, над одним из окон которого богиня правосудия держала неизменные весы. - Вот здесь и будут судить ваших друзей-контрабандистов, - сказал мистер Фарн.
Эндрю стряхнул его руку и повернулся к нему.
- Каких, к черту, друзей? - возмутился он. - Они мне не друзья.
- Это только так, для красного словца, - возразил мистер Фарн.
- По мне, так можете их всех повесить! - воскликнул Эндрю, на минуту протрезвев от кольнувшего его подозрения.
- Надеемся на это, - мягко сказал мистер Фарн. Он обнял Эндрю за плечи. - Я квартирую как раз напротив, в "Белом олене", - сказал он. - Так вы со мной пообедаете?
Эндрю посмотрел на свою грязную одежду.