Дори вышла во двор босиком. Там она пристроила пчелиный рой на нижней ветке груши. Потом одним резким движением мгновенно стянула с него белую наволочку и помчалась обратно в дом. Она пахла медом и клевером. Но ноги у нее посинели от холода.
- Как сильно ты его любишь? - спросила Вайолет Вест.
У Вайолет все еще было ощущение, что она видит сон. Она так привыкла быть в доме одна, ей казалось просто нелепым вести подобный разговор с женщиной из Германии, которая делит постель с ее внуком.
- А как сильно любите его вы? - спросила в ответ Дори.
Утром Лайон поклялся, что никогда в жизни не спал так хорошо. Наступивший день был еще холоднее, земля была твердая как камень, и шел снег.
Вайолет приготовила для своих гостей чай из остролиста, такой отвратительный на вкус, что у любого бы перекосило рот. Дори добавила пару ложек меда, пакетик сахара, который достала из кармана, и объявила, что горячее питье по утрам - это дар небес. Именно так Вайолет думала о своем внуке, что он для нее - дар небес, которого она не совсем и заслуживала, но о котором она будет заботиться так хорошо, как только может. Лайон сказал, что отправится в город навестить старых друзей. Он пригласил Дори поехать вместе с ним, но она покачала головой.
- Ты уверена, что хочешь остаться здесь? - спросил он, когда Дори подошла поцеловать его на прощание.
Он собирался узнать у Нейта Крауна, владельца конторы по недвижимости, что нужно сделать для продажи дома. Может, если удастся получить за дом приличную цену, бабушка согласится переехать в город, а там Лайон сможет присматривать за ней.
- С некоторыми людьми она бывает немножечко вздорной. Я и забыл об этом.
- Она любит тебя так сильно, что убить за тебя готова, - прошептала в ответ Дори. - Так чего же мне бояться?
Вдруг оказалось, что это Вайолет почувствовала себя неловко в собственном доме. Дори вымыла пол на кухне смесью золы из плиты и мастики со щелоком, хотя ее об этом никто не просил. После мытья старые доски пола стали на удивление чистыми, в кухне стоял странно свежий запах, напоминавший аромат мяты или молодой капусты. Потом Дори пошла во двор. Она собрала попадавшие груши и, взяв мед из банки, стоявшей на столе, и порубив черствый хлеб для коржа, испекла нечто, назвав свое творение кексом.
- Мне он больше нравится со сливами, - заметила Дори. - Но где же сейчас взять слив? Пришлось положить то, что под рукой.
Вайолет почувствовала необходимость побыть одной. Подальше от этой женщины, которая знала, как обращаться с золой, камнями, пчелами, грушами, щелоком и недоверием.
Она вышла покормить Бобби и поняла, как холодно на улице. Уже мог появиться лед, хотя бы у берега пруда. Она всей душой ненавидела саму мысль об электричестве на ферме. По правде сказать, все новое ей было не по душе. Что могло быть в будущем для нее? Все, что она любила, уже произошло и уже свершилось. Вайолет прицепила маленькую тележку, в которой возила лед, к старой лошади. С каждым разом ей становилось все труднее делать это - болели пальцы. И больше времени ушло на то, чтобы направить Бобби к пруду. Было практически невозможно заставить его стоять на месте, даже когда он был привязан к дереву, пока она пошла нарезать лед.
Когда Лайон был мальчиком, он мог нарезать целую тележку льда меньше чем за час. И он говорил, что каждый блок разного цвета, в зависимости от того, как на него посмотреть. Некоторые куски были зелеными, как изумруды, а некоторые серыми, как перья голубки, некоторые на сколе были бледно-бледно голубыми, как утро, а другие блоки - из самого центра пруда, оттуда, где прятался большой сом, - были темными, как полночь.
Сегодня льдом покрылись только отмели, но этого было достаточно. Вайолет была рада, что для нее нашлась работа. Она не хотела думать о влюбленном внуке. Она не хотела думать о том, что, когда она была помоложе, родимое пятно у нее на лице саднило только на солнце, а теперь боль была постоянной. К тому моменту, когда она вырубила два квадратных блока, плечи у Вайолет уже безумно устали. Она посмотрела на дом и увидела струйку дыма, поднимающуюся из трубы. Дори разобралась с капризной плитой без инструкций. Она сделала это без малейшего затруднения.
Когда прямо перед ней стремительно взмыла ввысь большая птица, Вайолет думала как раз о том, что некоторые люди знают, как справляться с тем, что с ними происходит в этом мире, а вот другие нет. Это был белый дрозд, которого время от времени видели на их усадьбе, странное создание, быстро исчезающее в облаках.
Вайолет так и не поняла, видела ли она его на самом деле, но крик птицы вспугнул старика Бобби, привязанного к молоденькому деревцу. Один сильный рывок, и глупая лошадь запаниковала еще больше, когда позади нее запрыгала тележка. Бобби помчался вскачь. Он мчался, не разбирая пути. В следующий миг он оказался на льду и провалился в воду.
Глядя в окно, Дори думала об озере, где они с сестрой любили кататься на коньках. Обычно они держались за руки, потому что сестра была младше и легко пугалась, а Дори нет. У них был дом за городом, не сильно отличавшийся от этого, и Дори любила носиться по полям. Тогда она верила, что лед получается из замерзших слез, а снег - из разбитых сердец. Она верила, что они с сестрой всегда будут вместе благополучно жить в доме у озера. Теперь же Дори, не раздумывая, помчалась к пруду. Она не побеспокоилась обуться, потому что подошвы ее ног были привычны ко льду. Если бы понадобилось, она могла бы заставить себя вообще ничего не чувствовать. Безусловно, ей уже приходилось так делать раньше.
Бабушка стояла по пояс в ледяной воде, уцепившись за тележку и пронзительно крича на Бобби.
Дори много раз слышала, как кричат люди, теряющие кого-то, кого любят. Не лошадей, а детей, не тележки, а матерей и отцов. Не тех, кого можно спасти, а тех, кого уже потеряли. Она схватила Вайолет Вест, которая, хоть и худенькая, отяжелела из-за ледяной воды, пропитавшей одежду и обувь. Лошадь погибла, это было ясно. Дори знала: чтобы утонуть, хватает пары минут, а то и меньше. На поверхности не было пузырьков, и это означало, что все кончено. Не было смысла нырять и пытаться спасти бедное животное. Он наверняка запутался в вожжах или застрял между колесами тележки. Как-то раз Дори даже подумывала утопиться. Многие ухитрялись делать это в ведре. Но она слышала, что это не лучший способ умереть - в самый последний момент человеческая природа борется против утопления и заставляет тело подниматься к поверхности, даже когда выжить невозможно.
Дори вытащила Вайолет Вест из пруда, где лед, по словам Лайона, был таким многоцветным, что можно было целую жизнь потратить на то, чтобы описать все оттенки цвета. Обе женщины так замерзли, что хватали воздух открытыми ртами, как рыбы. Они промокли до нитки, до костей, ноги у Дори посинели еще больше и стали цвета льда посередине пруда, того цвета полуночи, который Лайону нравился больше всех прочих.
- Порядок? - спросила Дори старшую женщину.
Вайолет Вест кивнула. На самом деле ей хотелось заплакать. Она думала о том, каким глупым был Бобби, и как она любила его, и как в мгновение ока вдруг стала такой старой, слишком старой, и даже просто стоять не могла без помощи этой женщины, которая спала с ее внуком Лайоном, единственным человеком на земле, за которого она отдала бы свою жизнь, если бы потребовалось.
- Отец у меня был фермером, и у него была упрямая лошадь. Я обычно влезала на забор и оттуда прыгала ей прямо на спину.
Дори не много рассказывала Лайону о своей семье. Она предпочитала, чтобы он думал, что она на самом деле верит - то, что потеряно, пропало навсегда.
- Есть хоть что-нибудь, чего ты не можешь? - спросила Вайолет.
Им пришлось буквально карабкаться вверх по пригорку, который вроде и не был таким уж крутым, если, конечно, не взбираться на него совершенно без сил, замерзшими и босиком.
- Я не могу иметь детей, - сказала Дори.
Сосульки свисали с грушевого дерева, и с сосновых иголок, и с крыши дома, которую давно пора было перекрывать.
- Они сделали это со мной. Я пыталась сказать Лайону, но он не хотел слушать. Это я не могу изменить, или переменить, или поправить. Ни пожелать, ни приказать. Очень может быть, что в конце концов он возненавидит меня за это. Да и за все остальное.
Они добрались до дома и разделись догола перед печкой. Даже своими полуслепыми глазами Вайолет Вест видела шрамы. От ледяного холода они стали багряными, почти красными, цвета груш с дерева, что росло во дворе, цвета крови, которую нельзя смыть, и всего того, что невозможно изменить.
- Он хочет, чтобы вы поехали и стали жить с нами.
Казалось, Дори не испытывает ни малейшего смущения от того, что на ней нет одежды. Все, что ей нужно было прятать, было глубоко внутри.
- Он сказал мне прошлой ночью. Он беспокоится, что вы здесь одна. То, что случилось, просто лишний раз убедит его в том, что он прав. Вы же знаете Лайона.
Никогда Вайолет Вест не ожидала, что будет стоять обнаженная в собственной кухне вместе с совершенно незнакомым человеком. Никогда не ожидала она, что лед окажется таким тонким.
- А ты чего хочешь? - спросила она.
- Я же сказала. Я хочу им поделиться.
Дори надела старую одежду Лайона - голубые джинсы, белую рубаху. Потом она подогрела пирог в сковородке на плите. Она добавила еще пару ложек меда и ваниль, которую нашла на полке. Она воспользовалась рецептом своей матери, тем самым, что когда-то запомнила, а потом повторяла себе на ночь, так, как другие напевают колыбельную или читают заклинание.
Пирог был горячий, и его можно было есть еще до того, как Вайолет упаковала те немногие свои пожитки, которые еще имели для нее какое-то значение. В конце концов, блюдо было незамысловатое, и, когда Лайон вошел в дом, обе женщины уже почти все доели.
Свадьба снега и льда
В 1957 году маленький городок на самом краешке Кейп-Кода вовсе не считал себя таким уж маленьким. Но только до первого зимнего снегопада. Когда природа замирала в тишине и неподвижности перед тем, как в воздухе закружатся снежинки, в предвкушении того безобразия, которое придется разгребать после, люди собирались в местном магазине, где можно было купить все, и запасались свечами, фонариками, провизией и бобами. Ну и конечно же, целыми буханками хлеба.
Обычно жители городка знали, кто чем занимается, а теперь они могли рассказать, что в холодильниках и кладовках у их соседей. А затем мир съеживался и становился все меньше и меньше, сужаясь до размеров подъездной дорожки к крыльцу дома, корзинки, сплетенной из красноватых ивовых прутьев, набитой хлебом и молоком, расчищенной дороги, света в соседском окошке, шара с падающими снежинками на полочке в детской.
Фарреллы разбирали сарай, но, когда начали падать первые крупные снежники, работу пришлось остановить. Не стоило продолжать, рискуя поскользнуться на крыше и сломать ногу или руку. В конце концов, Фарреллы славились осторожностью.
Джим и оба его сына, Хэнк и Джейми, спешно удалились в кухню. Лица у них раскраснелись, а руки, несмотря на шерстяные перчатки, иззябли. Грейс Фаррелл слушала прогноз погоды по радио и готовила томатный суп из консервированных помидоров с собственного огорода, оставшихся с последнего августовского урожая. Миски с густой похлебкой были такими горячими и пахли так восхитительно, что у Джима вышибло слезу из глаз, хотя, честно говоря, мальчики предпочитали суп "Кэмпбелл" из банок.
И все же в свои четырнадцать и семнадцать лет братья Фарреллы были достаточно умны и деликатны, чтобы похвалить суп, который сварила мать. Когда они имели глупость признаться в своих предпочтениях, мать, обычно весьма покладистая, хотя иногда у нее и случались пугающие вспышки гнева, удивлявшие всех без исключения, вылила всю кастрюлю в канализацию.
Она любила все домашнее, славилась своим виноградным джемом и рождественским пудингом, но тут она объявила, что не понимает, зачем этим занималась. И вообще, она может пойти работать, и что тогда они будут делать? Есть хлеб с маслом и суп прямо из банки. Когда Джим Фаррелл встретил ее, она работала медсестрой, но оставила больницу, чтобы заботиться о них. А они когда-нибудь ценили ее жертву? Да пусть на следующее лето весь сад зарастет травой, если они ни во что не ставят ее усилия.
Сад был настоящим испытанием, постоянной войной против прижившегося душистого горошка. Его побеги проникали повсюду, Грейс Фаррелл приходилось вырывать их целыми охапками. Ранней осенью она попросила старшего сына Хэнка помочь ей вырубить плети горошка топором, а потом они сложили большущий костер. Дым, поднимавшийся от него, был таким ароматным, что Грейс Фаррелл расплакалась. Она сказала, что дым попал ей в глаза, но с ней такое иногда случалось, вдруг у нее мелькала мысль о том, что где-то есть другая жизнь, которой она могла бы жить, жизнь, которую она бы выбрала, несмотря на любовь к мужу и сыновьям.
Говорили, что душистый горошек в поле посадила первая обитательница дома, Корал Хадли, потерявшая мужа и сына в море. Говорили, что после этого Корал никогда даже не смотрела в сторону океана, хотя он и был всего-то в миле от ее порога. Она крепко держалась за землю, и были люди, которые клялись, что пальцы у нее стали зелеными. Когда она шла по Мейн-стрит, из карманов у нее выпадали желуди, так что если кто-то подходил слишком близко, то наверняка спотыкался на желудях. Да уж, Корал сделала все, что в ее силах, чтобы возделать свой участок.
Ее присутствие все еще ощущалось спустя многие годы. То тут, то там из земли вдруг появлялись растения странные, неожиданные, и казалось, что вырастали они за одну ночь. Груши, какие не росли больше ни у кого. Заросли сирени того сорта, который вымер даже в Англии. Розы посреди крапивы. Целых два акра поля, на которых буйствовал проклятый душистый горошек, багряный, розовый и белый, цепкий, как сорняк, и избавиться от него было невозможно.
Грейс Фаррелл публично заявляла, что готова поклясться - старая Корал Хадли восстала из мертвых только для того, чтобы снова посадить все то, что другие выпалывали из земли. Конечно, это была шутка, принимая во внимание, что Грейс была одной из самых здравомыслящих личностей в округе, самой последней женщиной, от которой можно было бы ожидать, что она поверит в призраки, и самой первой, на которую можно было положиться во времена вражды и испытаний. И она всегда была по уши занята своими мальчиками: мечтателем Хэнком, не обращавшим внимания на школьные задания, и непоседой Джейми, который просто не умел сидеть смирно. В четвертом классе учительница Хелен Морс привязала левую руку Джейми к парте в попытке заставить его улучшить почерк, используя правую руку. На Джейми просто встал и пошел по классу, волоча парту за собой. Он так и остался победителем, упрямым левшой.
Да уж, этот мальчик обладал энергией. Его необходимо было все время занимать чем-нибудь, для его же пользы, ну и для душевного покоя всех окружающих. К счастью, выдумывать специальные проекты нужды не было. Работа по дому предоставляла нескончаемую череду задач. К примеру, старый шаткий сарай пришлось снести из соображений безопасности, хотя мальчикам нравилось играть там, когда они были помоложе, они скатывались по веревке с сеновала, каждый раз чуть не ломая шею. Только что установили новый кухонный гарнитур, и Джейми помогал Джиму с этой работой тоже. Он также помогал и когда вскрыли ужасно грязное ковровое покрытие, под которым обнажились желтые сосновые доски, пропитанные, как говорили, слезами Корал Хадли.
В таком старом доме, как у них, всегда что-нибудь было не в порядке. Может быть, Грейс следовало сказать "нет", когда Джим впервые повез ее посмотреть на это место. Это было за неделю до их свадьбы, и Грейс все еще жила со своими родителями в Плимуте. Она только что перестала работать в больнице. "Разве это не восхитительно?" - сказал он о ферме.
Ферма была похожа на одно из тех полуразрушенных строений, фотографии которых печатают в новых журналах, с собакой, развалившейся у двери. Поля вокруг так густо заросли молочаем, что по весне щеглы прилетали кормиться целыми стаями. Если кому-то вдруг захотелось бы подойти к пруду, пришлось бы взять косу, чтобы расчистить себе дорогу. И все-таки выражение лица Джима заставило Грейс сказать: "О да". Оно заставило ее отбросить все соображения разума. Даже дом на какой-то миг показался ей красивым - прямоугольный, весь обшитый белыми досками; травы сияли, освещенные тонкими лучами солнечного света. Вид был просто великолепен, если смотреть правильно, прищурив глаза так, чтобы все до самого горизонта расплывалось, сливаясь в единую яркую, поблескивающую даль.
Джим Фаррелл вырос в городе. Его отец был плотником, но Джим мечтал о более надежной работе и стал небольшим, но все-таки начальником в департаменте коммунального хозяйства - он возглавлял бригаду из трех рабочих. Он был хорошим человеком, спокойным, не увиливающим от ответственности. О нем говорили, что он чует снег и может предсказать северо-восточный ветер по запаху в воздухе. Он как-то рассказал Джейми по секрету, что самые сильные бури пахнут ванилью, а те, что попроще, - мокрым бельем после стирки.
Сегодня Джиму было не по себе. Так он себя чувствовал в тех случаях, когда не знал точно, как поведет себя снегопад, когда вся эта чертова катавасия оставалась загадкой. В конце концов, его работа была игрой в кошки-мышки с природой и судьбой. Может, он вывел городскую снегоочистительную технику слишком рано? А достаточно ли у него песка и соли для следующего снегопада? А вдруг буря ударит по дюнам, которые и без того исчезали по всему побережью?
Джим закончил есть суп и отнес свою миску в раковину. Потом он подошел к окну, выходившему на запад. Поле душистого горошка уже припорошило белым. Иногда при виде снега ему хотелось плакать - когда в воздухе появлялись первые, такие чистейшие снежинки.
За изгородью из остролиста стоял соседний дом Бруксов. Света в окнах там не было.
- Может, мне сходить отнести им супу?
Грейс подошла сзади к мужу. Ей нравилось, как он смотрит на снег, с той же напряженностью на лице, которая появлялась, когда они занимались любовью, да и в любом другом случае, когда он сосредотачивался и пытался разобраться в происходящем.
- Хэла, наверное, нет дома. Думаю, он все еще работает на том доме в Бурне. Она наверняка там одна с Джозефиной.
Бруксы были их ближайшие соседи, дом стоял сразу же по другую сторону поля, но семьями они не дружили. Хэл Брукс был редкостным поганцем, по-другому его никак нельзя было назвать. И даже Грейс, не любившая сквернословия, согласно кивала, если кто-нибудь в городе именно так отзывался о ее соседе.
Боже ж ты мой, всю свою жизнь он был подлым гадом. Еще мальчишкой он стрелял чаек чисто для забавы, пару раз на его участке пропадали бездомные собаки, а потом их находили повешенными на дубе. С возрастом Хэл не менялся, и все в городе знали, что у него делается. Как только в разговоре упоминалось имя Бруксов, это становилось совершенно очевидным. Кивок. И отстранение. Кое-кто видел, что сталось с его женой, кое-кто слышал об этом. Остальные просто переходили на другую сторону улицы, когда Бруксы были в городе.
- Если ей что-то понадобится, она может просто прийти и взять, - сказал Джим, хотя оба они понимали, что такое вряд ли возможно.