- Но штука, над которой я работаю, очень сложна. Еще никто никогда…
- Да знаю, знаю, - перебил его Ангел Смерти. - Подбираешь ключик ко Вселенной, не так ли?
Оба помолчали. В туманной, уже совсем зимней тьме было неуютно. В такие ночи не хочется выходить из дому.
- Так как же? - спросил Эйнштейн.
- Ладно, иди… Но знай, месяц пролетит быстро.
И действительно, он пролетел совсем незаметно. Никогда еще четыре недели время не проглатывало с такой жадностью. В ту декабрьскую ночь дул ледяной ветер, шурша по асфальту последними опавшими листьями. Трепетали на ветру выбившиеся из-под берета седые волосы ученого. И была все та же бензоколонка, а возле нее - негр: он сидел на корточках, обмотав голову башлыком, и, казалось, дремал.
Эйнштейн подошел и робко тронул его за плечо:
- Я пришел.
Негр стучал зубами от холода и ежился в своей шинели.
- Это ты?
- Да, я.
- Закончил, значит?
- Да, слава богу, закончил.
- Матч века окончен? Ну и как, нашел ты, что искал? Разобрал Вселенную по косточкам?
- Да, - с улыбкой ответил Эйнштейн и кашлянул, - в известном смысле можно сказать, что со Вселенной теперь все в порядке.
- Значит, пошли? Ты готов к этому путешествию?
- Ну конечно. Таковы условия.
Тут Иблис вскочил на ноги и расхохотался - громко, открыто, очень по-негритянски. Потом указательным пальцем правой руки он ткнул Эйнштейна в живот; тот едва устоял на ногах.
- Ладно, ладно, старый мошенник… возвращайся домой, давай бегом, если не хочешь застудить легкие… Мне ты пока больше не нужен.
- Ты отпускаешь меня?.. Тогда к чему была вся эта затея?
- А чтобы ты закончил свою работу. Только и всего. И мне удалось этого добиться… Если бы я тебя не напугал, кто знает, сколько времени ты бы еще тянул.
- Мою работу? А тебе она зачем?
Негр засмеялся.
- Мне-то она ни к чему… А вот начальству, там, внизу, дьяволам покрупнее… Они говорят, что уже твои первые открытия сослужили им очень большую службу… Пусть ты и не виноват, но это так. Нравится тебе или нет, дорогой профессор, ад ими хорошо попользовался… Сейчас выделяем средства на новые…
- Чепуха! - воскликнул Эйнштейн возмущенно. - Есть ли в мире вещь более безобидная? Это же просто формулы, чистая абстракция, вполне объективная…
- Браво! - закричал Иблис, снова ткнув ученого пальцем в живот. - Ай да молодец! Выходит, меня посылали сюда зря? По-твоему, они ошиблись?.. Нет-нет, ты хорошо поработал. Мои там, внизу, будут довольны!.. Эх, если бы ты только знал!..
- Если бы я знал - что?
Но тот уже исчез. Не стало бензоколонки, не стало и скамейки. Были лишь ночь, ветер и огоньки автомобилей далеко внизу. В Принстоне. Штат Нью-Джерси.
ДРУЗЬЯ
Перевод Ф. Двин
Скрипичный мастер Амедео Торти и его жена пили кофе. Детей уже уложили спать. Оба, как это часто у них случалось, молчали. Вдруг жена сказала:
- Не знаю, как тебе объяснить… Сегодня у меня весь день какое-то странное предчувствие… Как будто вечером к нам должен зайти Аппашер.
- Подобные вещи не говорят даже в шутку - сердито ответил муж.
Дело в том, что двадцать дней назад его старый верный друг скрипач Тони Аппашер умер.
- Я понимаю, понимаю… Ужас какой-то! - сказала она. - Но никак не могу отделаться от этого чувства.
- Да, если бы… - пробормотал Торти с печалью в голосе, но мысль свою развивать не стал. Только покачал головой.
И они вновь замолчали. Было без четверти десять. Вдруг кто-то позвонил в дверь. Звонок был длинный, настойчивый. Оба вздрогнули.
- Кого это принесло в такое время? - сказала она.
Через прихожую прошлепала Инес, затем послышался звук открываемой двери, приглушенный разговор. Девушка заглянула в столовую. В лице у нее не было ни кровинки.
- Кто там, Инес? - спросила хозяйка.
Горничная посмотрела на хозяина и, запинаясь, проговорила:
- Синьор Торти, выйдите на минуточку, там… Ой, если б вы знали!
- Да кто же там? Кто? - нетерпеливо спросила хозяйка, хотя уже прекрасно понимала, о ком идет речь.
Инес, подавшись вперед, словно желая сообщить им что-то по секрету, выдохнула:
- Там… Там… Синьор Торти, выйдите сами… Маэстро Аппашер вернулся!
- Что за чепуха! - сказал Торти, раздраженный всеми этими загадками, и, обращаясь к жене, добавил: - Сейчас посмотрю… А ты оставайся здесь.
Он вышел в темный коридор и, стукнувшись об угол какого-то шкафа, рывком открыл дверь в прихожую.
Там, как всегда неловко поеживаясь, стоял Аппашер. Нет, все-таки был он не совсем такой, как всегда: из-за слегка размытых очертаний он выглядел несколько менее вещественным, что ли. Был ли это призрак Аппашера? Пожалуй, еще нет, ибо он, по-видимому, пока не вполне освободился от того, что у нас именуется материей. А если и призрак, то сохранивший какие-то остатки вещественности. Одет он был как обычно: серый костюм, рубашка в голубую полоску, красный с синим галстук и бесформенная фетровая шляпа, которую он нервно мял в руках. (Не костюм, разумеется, а призрак костюма, призрак галстука и так далее).
Торти не был человеком впечатлительным. Отнюдь. Но даже он замер, не смея перевести дыхание. Это вам не шуточки - увидеть в своем доме самого близкого и старого друга, которого ты сам двадцать дней, как проводил на кладбище!
- Амедео! - вымолвил бедняга Аппашер и улыбнулся, пытаясь как-то разрядить обстановку.
- Ты - здесь? Здесь! - воскликнул Торти чуть ли не с упреком. Охватившие его противоречивые и смутные чувства почему-то обернулись вдруг вспышкой гнева. Разве возможность повидать утраченного друга не должна была принести ему огромную радость? Разве за такую встречу не отдал бы он свои миллионы? Да, конечно, он сделал бы это не задумываясь. На любую жертву пошел бы. Так почему же сейчас Торти не испытывал никакой радости? Откуда это глухое раздражение? Выходит, после стольких переживаний, слез, всех этих беспокойств, связанных с соблюдением приличествующих случаю условностей, извольте начинать все сначала? За прошедшие после похорон дни заряд нежных чувств к другу уже иссяк, и черпать их было больше неоткуда.
- Как видишь. Это я, - ответил Аппашер, еще сильнее терзая поля шляпы. - Но… Ты же знаешь, какие могут быть между нами… в общем, можешь не церемониться… Если это неудобно…
- Неудобно? Ты называешь это неудобством? - закричал, выходя из себя, Торти. - Являешься невесть откуда в таком вот виде… И еще говоришь о неудобстве! Как только нахальства хватило! - Выпалив это, уже в полном отчаянии, тихо пробормотал: - Что же мне теперь делать?
- Послушай, Амедео, - сказал Аппашер, - не сердись на меня… Я не виноват… Там, - он сделал неопределенный жест, - вышла какая-то неувязка… В общем, мне придется еще, наверное, месяц побыть здесь… Месяц или немножко больше… Ты ведь знаешь, своего дома у меня уже нет, в нем теперь новые жильцы…
- Иными словами, ты решил остановиться у меня? Спать здесь?
- Спать? Теперь я уже не сплю… Дело не в этом… Мне бы какой-нибудь уголок… Я никому не буду мешать - ведь я не ем, не пью и не… в общем, туалетом я тоже не пользуюсь… Понимаешь, мне бы только не бродить всю ночь, особенно под дождем.
- Позволь, а разве под дождем… ты мокнешь?
- Мокнуть-то, конечно, не мокну, - и он тоненько хихикнул, - но все равно чертовски неприятно.
- Значит, ты собираешься каждую ночь проводить здесь?
- С твоего разрешения…
- С моего разрешения!.. Я не понимаю. Ты умный человек, старый мой друг… у тебя уже вся жизнь, можно сказать, позади… Как же ты сам не соображаешь? Ну, конечно, у тебя никогда не было семьи!..
Аппашер смущенно отступил к двери.
- Прости меня, я думал… Да ведь и всего-то на месяц…
- Нет, ты просто не хочешь войти в мое положение! - воскликнул Торти почти обиженно. - Я же не за себя беспокоюсь… У меня дети!.. Дети!.. По-твоему, это пустяк, что тебя могут увидеть два невинных существа, которым и десяти еще нет? В конце концов, должен же ты понимать, что´ ты сейчас собой представляешь! Прости меня за жестокость, но ты… ты - привидение… а там, где находятся мои дети, привидениям не место, дорогой мой…
- Значит, никак?
- Никак, дорогой… Больше ничего сказать не мо…
Он так и умолк на полуслове: Аппашер внезапно исчез. Было слышно только, как кто-то стремительно сбегает по лестнице.
Часы пробили половину первого, когда маэстро Тамбурлани - он был директором консерватории, и квартира его находилась здесь же - возвратился домой после концерта. Стоя у двери и уже повернув ключ в замочной скважине, он вдруг услышал, как кто-то у него за спиной прошептал: "Маэстро, маэстро!" Резко обернувшись, он увидел Аппашера.
Тамбурлани слыл тонким дипломатом, человеком осмотрительным, расчетливым, умеющим устраивать свои дела; благодаря этим достоинствам (или недостаткам) он достиг значительно более высокого положения в обществе, чем позволяли его скромные заслуги. В мгновение ока он оценил ситуацию.
- О, мой дорогой! - проворковал он ласково и взволнованно, протягивая руки к скрипачу, но стараясь при этом не подходить к нему ближе чем на метр. - О, мой дорогой, мой дорогой!.. Если бы ты знал, как нам не хватает…
- Что-что? - переспросил Аппашер. Он недослышал, поскольку у призраков все чувства обычно притуплены. - Понимаешь, слух у меня теперь уже не тот, что прежде…
- О, я понимаю, дорогой… Но не могу же я кричать - там Ада спит, и вообще…
- Извини, конечно, не мог бы ты меня на минутку впустить к себе? А то я все на ногах…
- Нет-нет, что ты! Не дай бог еще Блиц почует.
- Что? Как ты сказал?
- Блиц, овчарка, ты ведь знаешь моего пса, правда? Он такого шума наделает!.. Тут и сторож, чего доброго, проснется… И потом…
- Значит, я не могу… хоть несколько дней…
- Побыть здесь, у меня? О, дорогой мой Аппашер, конечно, конечно!.. Для такого друга я… Ну как же! Послушай… ты уж меня извини, но как быть с собакой?
Такой ответ смутил Аппашера. И он решил воззвать к чувствам этого человека.
- Ведь ты плакал, маэстро, плакал совсем еще недавно, там, на кладбище, произнося надгробную речь перед тем, как меня засыпали землей… Помнишь? Думаешь, я не слышал, как ты всхлипывал? Слышал.
- О, дорогой мой, не говори… у меня тут такая боль. - И он поднес руку к груди. - О боже, кажется, Блиц!..
И действительно, из-за двери донеслось глухое, предупреждающее рычание.
- Подожди, дорогой, я только зайду успокою эту несносную тварь… Одну только минуточку, дорогой.
Он, как угорь, быстро скользнул в квартиру, захлопнул за собой дверь, хорошенько запер ее на засов. И все стихло.
Аппашер подождал несколько минут, потом шепотом позвал:
- Тамбурлани, Тамбурлани.
Из-за двери никто не отозвался. Тогда он легонько постучал костяшками пальцев. Ответом ему была полная тишина.
Ночь все тянулась. Аппашер решил попытать счастья у Джанны - девицы доброй души и легкого поведения, с которой он не раз проводил время. Джанна занимала две комнатушки в старом густонаселенном доме далеко от центра. Когда он туда добрался, был уже четвертый час. К счастью, как это нередко бывает в таких муравейниках, дверь подъезда оказалась незапертой. Аппашер с трудом вскарабкался на шестой этаж - он так устал от кружения по городу.
На площадке он и в темноте без труда отыскал нужную дверь. Тихонько постучал. Пришлось постучать еще и еще, прежде чем за дверью послышались какие-то признаки жизни. Наконец до него донесся заспанный женский голос:
- Кто там? Кого это принесло в такое время?
- Ты одна? Открой… это я, Тони.
- В такое время? - повторила она без особого восторга, но со свойственной ей тихой покорностью. - Подожди… я сейчас.
Послышалось ленивое шарканье, щелкнул выключатель, повернулся ключ, и со словами: "Чего это ты в такую пору?" - Джанна открыла дверь и хотела тут же убежать в постель - пусть сам за собой запирает, - но ее поразил странный вид Аппашера. Она ошарашено оглядела его, и только теперь сквозь пелену сна до ее сознания дошла явь.
- Но ты… Но ты… Но ты…
Она хотела сказать: но ты же умер, теперь я точно помню. Однако на это у нее не хватило смелости, и она попятилась, выставив перед собой руки - на случай, если он вздумает приблизиться.
- Но ты… Но ты… - И тут из ее горла вырвался крик. - Уходи!.. Ради бога, уходи! - заклинала она его с вытаращенными от ужаса глазами.
А он все пытался ей объяснить:
- Прошу тебя, Джанна… Мне бы только немного отдохнуть.
- Нет-нет, уходи! И не думай даже. Ты с ума меня сведешь. Уходи! Уходи! Ты хочешь весь дом поднять на ноги?
Поскольку Аппашер не двигался с места, девушка, не спуская с него глаз, стала торопливо шарить на комоде; под руку подвернулись ножницы.
- Я ухожу, ухожу, - сказал Аппашер растерянно, но она со смелостью отчаяния уже приставила это нелепое оружие к его груди: оба острия, не встретив на своем пути никакого сопротивления, легко вошли в грудь призрака.
- Ой, Тони, прости, я не хотела! - закричала девушка в испуге.
- Нет-нет… Как щекотно! - истерически захихикал он. - Пожалуйста, перестань. Ой-ой, щекотно! - И стал хохотать как сумасшедший.
Снаружи, во дворе, с треском распахнулось окно и кто-то сердито заорал:
- Что там происходит? Уже без малого четыре! Безобразие какое, черт побери!
Аппашер со скоростью ветра унесся прочь.
К кому бы еще обратиться? К настоятелю церкви Сан-Калисто, что за городскими воротами? К милейшему дону Раймондо, старому товарищу по гимназии, соборовавшему его на смертном одре?
- Изыди, изыди, исчадие ада! - такими словами встретил пришедшего к нему скрипача почтенный пастырь.
- Ты не узнал меня? Я - Аппашер… Дон Раймондо, позволь мне спрятаться где-нибудь здесь. Скоро рассвет. Ни одна собака не дает мне приюта… Друзья от меня отреклись. Может, хоть ты…
- Я не знаю, кто ты такой, - ответил священник уныло и высокопарно. - Может, ты дьявол или оптический обман, не знаю. Но если ты действительно Аппашер, тогда входи, вот тебе моя постель, ложись отдыхай…
- Спасибо, спасибо, дон Раймондо, я знал…
- Пусть тебя не тревожит, - продолжал священник притворно елейным тоном, - что я уже на заметке у епископа… Пусть тебя не смущает, нет-нет, что твое присутствие может обернуться для меня серьезными неприятностями… Короче говоря, обо мне не беспокойся. Если тебя послали сюда, чтобы окончательно меня погубить, что ж, да свершится воля господня!.. Но куда ты? Уже уходишь?
Вот почему привидения - если какая-нибудь злополучная душа и вздумает задержаться на земле - не хотят поселяться с нами, а прячутся в пустующих домах, среди развалин старинных башен, в забытых богом и людьми лесных часовнях или на одиноких скалах, постепенно разрушающихся под ударами морских волн.
РИГОЛЕТТО
Перевод Г. Богемского
В военном параде по случаю годовщины независимости впервые принимало участие соединение, оснащенное атомным оружием.
Был сухой, но пасмурный февральский денек, и тусклый свет падал на закопченные, украшенные флагами фасады домов на главной улице. Грохот открывших парад огромных танков в том месте, где я стоял, против ожиданий был встречен без всякого энтузиазма. При виде великолепных машин с грозно нацеленными пушками и танкистов в кожаных и стальных шлемах, молодцевато выглядывающих из открытых люков, раздались довольно жидкие, вялые аплодисменты. Все взоры были устремлены в сторону площади Парламента, откуда двигались колонны. Ждали чего-то нового.
Танки шли минут сорок пять, и зрители совершенно оглохли от адского шума. Наконец с ужасным грохотом и лязгом прошел последний мастодонт, и проспект опустел. В тишине слышалось теперь лишь хлопанье реющих на ветру флагов.
Почему же больше никто не появлялся? Уже затих вдали грохот танков и умолкли едва доносившиеся сюда звуки встречавших их фанфар, а опустевшая улица все продолжала ждать. Может, получен другой приказ?
Но вот в конце проспекта без всякого шума показалась какая-то штука, за ней вторая, третья, потом еще и еще - целая длинная колонна. У них было по четыре колеса на резиновом ходу, но они, строго говоря, не походили ни на автомашины, ни на грузовики, ни на танки, ни на прочую знакомую технику. Это были какие-то странные крытые повозки весьма необычного и, пожалуй, даже немного забавного вида.
Я стоял совсем близко и хорошо их разглядел. Некоторые по форме напоминали дымоход, другие - солдатский котелок, третьи - походные кухни, четвертые - гробы и так далее. Ни в одной из них не было и капли изящества, которое может облагородить даже самый старый рыдван. Они были сработаны грубо, на скорую руку: я, например, помню, что какая-то боковая дверца была погнута; ее, по-видимому, не удалось плотно закрыть, и она на ходу ударялась о борт, громыхая, как жестянка. Все эти чудища для камуфляжа были окрашены в желтоватый цвет с причудливыми зелеными разводами, словно папоротники. Солдаты по двое сидели чаще всего в кузове, так что видна была только верхняя часть туловища. Они были в обычной форме, в касках с автоматами обычного образца - очевидно, лишь для парада, так же как еще недавно можно было увидеть кавалеристов с саблями и пиками.
Две вещи с первого взгляда производили сильное впечатление: во-первых, то, что эти машины двигались совершенно бесшумно, должно быть, на каком-то невиданном горючем, и, во-вторых, внешний вид сидящих там военных. Это не были, подобно танкистам, рослые, загорелые, здоровые парни, они не улыбались простодушно и браво, но и не выглядели закованными в броню суровости и солдатской муштры. В большинстве эти худощавые молодые люди до странности походили на студентов философского факультета: высоколобые, большеносые, в наушниках, как телеграфисты, многие в очках без оправы. И, судя по манере поведения, эти юноши не желали числиться солдатами. На лицах читалась смутная тревога и покорность судьбе. Те из них, кто не были заняты управлением машиной, озирались по сторонам с каким-то неуверенным и безучастным видом. Только водители странных, похожих на коробки фургонов хоть частично оправдывали ожидания: их головы были защищены прозрачным экраном в форме кубка, расширяющегося кверху, отчего лица казались уродливыми, страшными масками. Мне запомнился ехавший во второй или третьей машине горбун; он сидел выше, чем остальные, - наверно, офицер. Не обращая внимания на толпу, он непрерывно оборачивался назад, чтобы проверить, следуют ли за ним другие машины, словно боялся, что они отстанут, потеряются по дороге.
- Давай жми, Риголетто! - крикнул ему кто-то сверху с балкона.
Он поднял глаза и с вымученной улыбкой помахал кричавшему рукой.
Но больше всего смущал публику крайне жалкий вид движущихся механизмов, хотя все знали, какая адская разрушительная сила заключена в этих консервных банках. Я хочу сказать, что, будь машины побольше, повнушительней, они, может, и не произвели бы такого мрачного и сильного впечатления. Может, этим и объясняется то напряженное, чуть встревоженное любопытство, с которым глядела на них толпа. Ни одного хлопка, ни одного приветственного возгласа…