Многие узнали юных сестер - Жюльетту и Эстер из семьи Килин, принадлежавшей к знатному клану О'Мэйли. Старшая дочь, Грейс, заключила блестящий брак два года тому назад. Жюльетта, цветущая двадцатидвухлетняя девушка, жила в тоскливом ожидании суженого, который что-то медлил с появлением. Ну а младшая, Эстер, не ждала ничего и никого, ибо, переболев в детстве частичным параличом, осталась хромой. Она старалась компенсировать это увечье и неизбежное будущее одиночество, развивая свою необыкновенную музыкальную одаренность. Никто во всем графстве не пел более чистым голосом под аккомпанемент кельтской арфы. Сестра помогла Эстер расположиться и подала ей инструмент, издавна символизирующий ирландскую душу. И действительно, скоро в благоговейной тишине зазвучал голос Ирландии, мелодия, которую Эстер предварила мягкими серебристыми переливами струн. То была хрустальная песнь ручьев, источников и речек, дарующих жизнь ирландской земле.
Миг спустя в нежные аккорды струн влился еще более чистый, прозрачный девичий голос. Эстер исполняла песни из "Последней летней розы" Томаса Мура, чья слава гремела по всей стране.
Затерявшийся в толпе Элеазар потрясенно вслушивался в журчащую мелодию, где неразличимо сплетались голоса девушки и арфы. Он уже был знаком с Эстер. В начале бала его представили обеим сестрам Килин, а позже, когда кавалер пригласил Жюльетту на экоссез, он остался наедине с Эстер; им обоим невозможно было танцевать, - ей мешала хромота, ему достоинство молодого пастора. Они почти не говорили в оглушительном гомоне бала, но каждое слово девушки сопровождалось такой прелестной улыбкой, что Элеазару невольно вспомнилась голубка с масличной веткой в клюве, возвестившая Ною конец его тяжких испытаний.
Он сгорал от желания еще раз увидеться с Эстер, но не мог придумать никакого удобного повода явиться в эту католическую помещичью семью. И вот однажды на ярмарке его окликнул чей-то звонкий веселый голосок. Он не сразу признал Жюльетту, она была одета и причесана совсем не так, как на балу. Вместе они прошлись вдоль овощных рядов и загонов для скота, и, прощаясь, она пригласила его на ферму Килинов в следующее воскресенье.
5
Когда Элеазар, весь сжавшись от робости, осмелился войти во двор фермы, он увидел там множество гостей. Жюльетта удивленно взглянула на вновь пришедшего, еще усугубив его смущение. Потом она потащила Элеазара в самую гущу собравшихся, чтобы представить родителям. Глава семьи смерил ледяным взглядом этого нищего протестанта, словно спрашивая, где его дочь выкопала такое чудище. Нет, решительно, эта Жюльетта настоящая сумасбродка; недаром ей никак не удается приискать достойного мужа. Вот удумала - пригласить сюда голодранца-пастора. Только его здесь и не хватало!
К счастью, тут появились новые приглашенные, и Элеазара оставили в покое. Жюльетта исчезла, и он блуждал в одиночестве между столами, расставленными вдоль оранжереи, в поисках той, ради которой и пришел сюда. Жюльетта наверняка позабыла сообщить сестре о приглашенном пасторе. Да и здесь ли Эстер? Промаявшись часа два, он уже направился было к выходу, расчитывая незаметно исчезнуть, как вдруг увидел молодую девушку в зеленой беседке. Она сидела в окружении детей, с которыми весело перебрасывалась мячом. Радостное удивление, вспыхнувшее на ее лице, мигом утешило Элеазара. Он попытался принять участие в игре, но дети, оробевшие при виде незнакомца, разбежались, и они с Эстер остались вдвоем.
Она пригласила его сесть на толстую подушку у ее ног и, не найдя другой темы, они заговорили о детях. Викторианская мораль требовала смотреть на детей как на невинных ангелочков, упавших с неба. Единственный долг взрослых состоял в том, чтобы охранять их от нечистого, грешного мира. Детей одевали, учили и развлекали, строго руководствуясь этим принципом. Эстер поразила Элеазара своим насмешливым отношением к этому предрассудку. По ее мнению, нужно было совсем не разбираться в детях, чтобы идеализировать их подобным образом. На самом деле они отличались не меньшей испорченностью, чем взрослые, только иной, соответствующей их возрасту.
Элеазара удивили ясность и независимость суждений молодой девушки. Казалось, хромота и положение младшей в семье держали Эстер в стороне от остального общества, которое вынуждало ее глядеть на себя строго и беспристрастно, не строя никаких иллюзий.
Потом они заговорили об ангелах. Протестантское богословие крайне подозрительно относится к этим непонятным созданиям, которые, наряду с целым сонмом святых, поощряют злосчастную склонность католиков к политеизму. Эстер не разделяла этой подозрительности. Она восхищалась золотистой и белоснежной иерархией серафимов, херувимов, архангелов и ангелов. Вот только существование ангела - хранителя сильно стесняло ее в отрочестве. Да и как не смущаться юной девушке вечным присутствием рядом с собою этого невидимого, но всевидящего молодого человека?!
Элеазар запротестовал: не годится называть ангела молодым человеком, это явное антропоморфическое преувеличение. Многие средневековые богословы спорили о том, к какому полу отнести ангелов. И напрасно теряли время; разумеется, они не мужчины и не женщины, им не ведома тайна рождения. И это неведение сближает их с детьми, - ведь неоспоримо, что лишь дети, в силу своей слабости и неразумия, пользуются привилегией иметь ангела-хранителя. На это же, вероятно, намекается и в Евангелии от Матфея: "СМОТРИТЕ, НЕ ПРЕЗИРАЙТЕ НИ ОДНОГО ИЗ МАЛЫХ СИХ; ИБО ГОВОРЮ ВАМ, ЧТО АНГЕЛЫ ИХ НА НЕБЕСАХ ВСЕГДА ВИДЯТ ЛИЦЕ ОТЦА СВОЕГО НЕБЕСНОГО" (XYIII, 10).
Достигнув возраста взрослых грехов, подросток навсегда расстается со своим ангелом - хранителем, но в глубине души до конца жизни будет скорбеть по нему.
Эта идея родства между бесполостью ангела и невинностью ребенка явно поразила Эстер. Убежденность в том, что ей никогда не суждено стать матерью, образовала в ее сердце горестную пустоту, которую она пыталась заполнить чем только могла. Она заговорила о пухленьких смеющихся херувимчиках, во множестве порхающих на плафонах некоторых католических церквей, к великому возмущению аскетичных протестантов.
- Могущество ангелов состоит в том, - заявила она, - что они обладают и руками и крыльями. Вот в чем и заключается их коренное отличие от земных существ, которые имеют либо то, либо другое. У птицы есть крылья, но нет рук. У человека есть руки, но он лишен крыльев. И это не такая уж простая альтернатива. Она означает, что нужно выбирать между действием и полетом, погрузиться в обычную повседневную жизнь или порхать над вещами и существами.
- Такое же противоречие мы наблюдаем и в сфере политической власти, - добавил Элеазар.
- Ибо король царствует, но не правит. Он предоставляет своему премьер-министру пачкать руки в грязи тривиальных дел.
- Тогда как ангел, - заключила Эстер, - пользуется и крыльями и руками. Таким образом, он исполняет свою роль посредника между небом и землею. Он слетает с небес, неся людям послание Божие и передает им его, иногда удачно, а иногда и не очень.
Не очень? Элеазару и в самом деле припомнились некоторые горестные приключения ангелов, попавших на землю к людям. Вот, например, помнит ли кто-нибудь истинные причины Всемирного потопа? Обычно при этих словах людям представляется добрый старик Ной в ковчеге с окошечками, из которых торчит длинная жирафья шея или гривастая голова льва. Однако гнев Яхве и его решение залить сотворенную им землю волнами потопа были вызваны грешной любовью некоторых ангелов с "дочерьми человеческими" и рождением от них страшного, могучего племени исполинов (Бытие,VI, 4).
За потопом, истребившим все живое на земле, малое время спустя последовало истребление огнем, и причины были те же самые. Два ангела воспользовались в Содоме гостеприимством Лота; жители города осаждают его дом, требуя от хозяина, чтобы он выдал им этих красивых собою юношей, "дабы они познали их". И были в этой толпе все содомляне, "от молодого до старого", с ужасом повествуется в Библии.
Наказанием этому похотливому городу станет огненный дождь; он обрушится на Содом и обратит его в пепел.
Нет, поистине, любовные связи ангелов со смертными не приводят ни к чему хорошему!
Прощаясь, Элеазар попросил у Эстер разрешения писать ей. Она позволила.
6
Элеазар стал писать ей письма, полные библейских цитат и высокодуховных размышлений. Такова была его манера ухаживания. Эстер не отвечала. Тогда Элеазар, с той безрассудной дерзостью, какая иногда воспламеняет робкие души, попросил ее родителей о встрече. Пасторское звание обеспечивало ему прием и, в то же время, полностью скрывало цель визита.
Он явился на ферму в пятницу вечером, за час до назначенного времени, надев лучшее, что у него было - круглую широкополую шляпу, белую рубашку, серые фильдеперсовые перчатки и черные гетры. Чета Килинов приняла его в комнате, служившей конторой, с враждебным, плохо скрытым удивлением; им помнились веселые разговоры пастора с Жюльеттой. Неужто он осмелится просить ее руки?!
Элеазар отдал поклон и сразу же приступил к делу: не согласятся ли господин и госпожа Килин отдать за него их дочь Эстер?
Услышав это имя, Килин вздрогнул от изумления. "Вы спутали, господин пастор! - сказал он. - Вы, верно, хотели сказать "Жюльетту"?" Положение было нелепым до крайности. Элеазар пролепетал: "Я имел в виду Эстер. Я хочу жениться на Эстер".
Супруги переглянулись. Потом они обменялись несколькими словами по-гэльски, как будто забыли, что Элеазар, родившийся в этих краях, понимает этот язык, а, вернее всего, давали понять молодому человеку, что все ими сказанное его не касается.
- Он хочет жениться на нашей хромоножке, - сказала мать. - Нужно отдать ее за него.
- Ладно, - отвечал Килин. - Только пускай не расчитывает на приданое!
Разумеется, Элеазар понял каждое слово из этого диалога, и, как всякий раз, когда он бывал взволнован, оскорблен или унижен, он почувствовал на правой щеке ожог того старого, налившегося кровью шрама.
- У нас не полагается выдавать младшую дочь вперед ее старшей сестры, - сказал Килин, на сей раз по-английски. - Но мы стоим выше этих условностей. Мы спросим у Эстер. Если она согласна, вы женитесь на ней.
Встреча была окончена. Элеазар ретировался после ледяного прощания. Когда он покидал ферму, у него все еще жгло правую щеку.
Свадьба состоялась шесть месяцев спустя, в обстановке почти полной тайны. Ибо для этой католической семьи брак дочери с протестантом, да еще и с пастором, означал дерзкий вызов всему обществу графства Гальвей. "Им не терпится сбыть с рук свою хромоножку!" Килинам не довелось услышать эти оскорбительные слова, но они явственно читали их на всех встречных лицах.
7
В первое время Элеазар думал, что просто женился на любимой женщине. Но очень скоро ему пришлось вспомнить, что он сочетался браком с католичкой. Однако, не преследовала ли его женитьба обе эти цели, не любил ли он Эстер из смутной тяги к католицизму? Ирландец по крови и пастор-протестант… Вне сомнений, эти две ипостаси его личности вели борьбу в сокровенных глубинах сердца, делая Элеазара неким гибридом, кем-то вроде религиозного метиса.
Эстер безропотно подчинилась укладу общины, в которую попала после свадьбы. И когда Элеазар, растроганный той легкостью, с какою она отказалась от пышных католических обрядов, спросил жену, не тягостна ли ей эта перемена, она ответила: "Вера - это вопрос души, а не внешних ритуалов. И потом, знаешь ли, Ирландия, влажная, зеленая Ирландия, осталась со мною, а для меня она - самая прекрасная, самая живая из всех церквей". Затем, словно решив подкрепить сказанное, Эстер села за свою кельтскую арфу, и из-под ее пальцев пролился хрустальный, чистый дождь аккордов, истинная песнь ирландских ручьев и рек.
На следующий год у них родился ребенок, мальчик, получивший имя Бенджамин. Два года спустя появилась на свет малышка Корали. Они жили, довольные своим скромным счастьем, согретые любовью дружной протестантской общины Гальвея. Одно из главных достоинств детей заключается в том, что их родители, в силу необходимости воспитания своего потомства, должны возвращаться к самым истокам культуры. Сначала идут первые произносимые ребенком слова, за ними азбука, история, география, а, главное, религия. Благодаря Бенджамину и Корали, Элеазар как бы вновь погрузился, только нынче уже зрело и критически глядя на вещи, в свое былое познание жизни, истины. Священная история (он решил сам преподать ее детям) представляла свои великие символические персонажи яркими и живыми, как никогда. Ной, Авраам, Исаак, Иаков, Иосиф, все эти основатели его веры составляли близкое и, в то же время, возвышенное сообщество, с которым он встречался каждый день и которое, несмотря на это, внушало ему боязливое почтение.
Но самой возвышенной, самой грандиозной фигурой, занимавшей мысли Элеазара, был Моисей; он неотступно думал об этом человеке, пытался разгадать тайну этой могучей личности. Моисей, беседующий с горящим кустом на горе Хорив и получивший от Бога страшную миссию вызволить евреев из плена египетского, которую он поначалу с ужасом отверг. Моисей, борющийся с фараоном, семь казней египетских, исход евреев, их бегство по Чермному морю, манна небесная…
И, однако, сколько белых пятен, сколько непостижимых и даже отвращающих эпизодов в этой нечеловеческой судьбе! Почему свершилось так, что этот еврейский младенец был воспитан дочерью египетского фараона и смог вернуться к своему народу, лишь отринув приемную семью? Почему ему пришлось ударом посоха убить надсмотрщика-египтянина? Почему Аарон, которому Яхве повелел быть помощником брату, воспользовался его отсутствием (Моисей поднялся на гору Синай, чтобы получить Десять Заповедей) и отлил Золотого Тельца? И главное, главное: почему Яхве так необъяснимо жестоко покарал Моисея, запретив ему ступить, во главе своего народа, на ту землю обетованную, где текут молоко и мед?
Элеазар не переставал мучительно размышлять над этими вопросами, но стоило ему поделиться своими мыслями с Эстер, как она в ответ с улыбкой цитировала Евангельские тексты. И в ее устах Иисус становился антиподом Моисея, опровержением его безжалостной логики, лекарством от его пугающей суровости.
Особенно нравилось Эстер сравнивать Табор и Синай, эти две горы, меж которыми свершилась христианская революция. Когда Моисей взошел на вершину Синая, Яхве отказался явить ему свой божественный лик: "Ибо не может человек узреть Господа и остаться в живых", - изрек Он. И вручил Моисею Скрижали, иными словами, знаки, запечатленные в камне. Иисус же, напротив, привел самых близких своих учеников на гору Табор и открылся пред ними во всем своем божественном величии. "И просияло лицо Его, как солнце", - говорит евангелист Матфей.
Вот так яркие образы жизни Иисуса противостояли абстрактным символам мозаичной Торы. Да и сам Золотой Телец, живое оскорбление Божьим Заповедям, - что он являл собою, как не детище лугов, вскормленное молоком нежной матери? Когда Элеазар проходил по пастбищам, напоенным дождями, он и впрямь видел там больше коров и телят, чем божественных орлов и бронзовых змей.
Шли годы. Бенджамин рос крепким, разумным пареньком. Зато его младшая сестра Кора нередко выказывала - вполголоса, опустив глаза, - поистине пугающую проницательность и фантазию. Ее отец, поначалу не обращавший на это внимания, со временем начал чутко прислушиваться к насмешливым замечаниям, что как будто помимо воли слетали с ее губ. Так, например, однажды он высокопарно процитировал известную фразу Паскаля: "Будь нос Клеопатры покороче, изменился бы лик мира". Девочка шепнула несколько слов, которые отец приказал ей повторить громче. И тогда она выкрикнула, вся красная от конфуза: "И лик Клеопатры тоже!" В другой раз, упомянув на уроке катехизиса Тайную Вечерю и Евхаристию, он попросил детей задавать вопросы. Руку подняла одна Кора. "Значит, ученики пили кровь и ели тело Иисуса, а как же сам он, - неужели пил свою собственную кровь и ел собственное тело?" Элеазар не нашелся с ответом на этот дерзкий вопрос.
8
А потом на Элеазара обрушилось несчастье, которое он с тех пор неизменно называл про себя "великим испытанием"; тайну этого удара судьбы он разделил с одним только незнакомым мальчиком.
Зима вошла в самую мрачную свою пору. Морская буря с воем свирепствовала в прибрежных ландах, рвала в клочья низкие облака. Темнота наступала быстро, и Элеазар торопливо шагал через поля, опираясь на свою трость-змею; он возвращался домой с собрания у одного из нотаблей общины. Ему предстояло одолеть многомильный путь по местности, расчерченной, словно шахматная доска, на делянки низенькими каменными оградами. Он миновал горстку крестьянских домиков, вернее, жалких лачуг, крытых тростником, таким старым, что сквозь замшелые стебли уже проросла трава. У этих домишек не было ни окон, ни дымохода; дым от торфяного огня выходил через постоянно открытую дверь. То тут, то там в дверных проемах возникали существа без возраста и пола; они с любопытством следили за проходящим пастором, а он видел за их спинами привычное убожество - стол, два-три колченогих стула, печурку, на которой варился неизменный картофель, да величественно развалившуюся на полу, чудовищно тучную домашнюю богиню - хрюкавшую свинью с гроздьями присосавшихся к ней поросят.
Нищета католических жилищ, окружавшая его с самого детства, теперь стала Элеазару еще ближе из-за брака с Эстер. Как и все англикане, он явственно ощущал ту немую ненависть, что питала сельская беднота к угнетателям-англичанам. Скромное, но прочное положение, которое обеспечивал пастору получаемый от государства пенсион, отделяло его от простых людей, возмущенных обязанностью выплачивать пресловутую "десятину". Католические кюре, почти все выходцы из беднейших семей, жили только на добровольные пожертвования верующих. Они-то уж знали цену материальной независимости от властей, ненавидимых народом, и, невзирая на лишения, упорно отвергали всякую официальную помощь.
Элеазар нередко ощущал в душе горячую симпатию и сочувствие к этим своим братьям - врагам; в такие минуты ему хотелось перейти в католичество. Он не мог без улыбки представить себе, какой грандиозный скандал вызовет в Гальвее подобное решение. Ибо если здесь и случались обращения противоположного порядка, когда католики переходили в лагерь протестантов по соображениям, как он подозревал, вполне материальным, то прецедент с англиканским пастором, примкнувшим к нищей католической братии, ни разу не имел места.
Элеазар уже достиг заброшенного поля, огороженного грубо выложенной каменной стенкой, как вдруг он оказался свидетелем сцены, безжалостно напомнившей ему собственное детство.
Стадо примерно из сотни баранов и овец застыло в тупом ожидании. Подросток в деревянных сабо и плаще из овечьей шкуры неподвижно стоял перед человеком, который яростно хлестал его толстым кнутом. Когда кнут обвивался вокруг головы, мальчик слегка пошатывался. Элеазар бросился к ним.
- Перестаньте, ради Бога! - крикнул он.