Этот вывод подтвердили и слова, обращенные к Элеазару при обстоятельствах почти невероятных. В то утро он вызвался сопроводить погребальной молитвой троих умерших. Первого отправили в воду без всяких затруднений. Когда же Элеазар произносил молитву над вторым, то при словах "ДАРУЙ ЕМУ, ГОСПОДИ, ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ И ДА ВОССИЯЕТ НАД НИМ СВЕТ МИЛОСТИ ТВОЕЙ" он вдруг увидел, как зашевелился брезент, покрывавший тело. Пастор уже собрался было крикнуть, позвать на помощь, но тут край брезента откинулся, и взору его предстало изможденное, хотя и молодое, лицо. Человек прижал палец к губам и почти беззвучно прошептал: "Умоляю тебя, во имя Господа, молчи, дай мне уйти спокойно!" Элеазар смолчал, больше из потрясения, чем сознательно. Тело скрылось в серых волнах, а пастора еще долго терзало сознание, что он стал пособником самоубийства.
Все эти кошмарные дни и ночи протекали настолько однообразно, что пассажиры давно перестали вести счет времени; они уже не помнили, когда отплыли и сколько еще дней отделяет их от прибытия. Вокруг был Океан, один только Океан, пространство, где время не существует.
Теперь Элеазар понял, что предпринятое им путешествие станет для него постоянным уроком и будет озарять его веру. Недаром же считается, что путешествия просвещают, - ведь и впрямь каждый их этап несет человеку новые откровения! Вот и мертвецы, ежедневно, на его глазах, уходившие в морскую пучину, многое поведали Элеазару о вечном мраке.
В потустороннем мире души усопших не составляют того бесчисленного сборища, каким оно видится живым. Это не так! Число их, разумеется, велико, но, тем не менее, ограничено, ибо непрестанная череда душ недавно умерших людей занимает место тех, что бесследно растворяются в небытии. Ведь ушедшие от нас существуют по ту сторону добра и зла ровно столько, сколько о них помнят живущие. Мертвые питаются лишь этими воспоминаниями и исчезают навсегда, стоит последнему человеку, знавшему их на земле, посвятить им последнюю мысль. Души ведут существование, которое являет собою отражение мыслей живых. Чья-нибудь великая тень вдруг озаряется ярким светом, и голос ее обладателя начинает звучать мощно, подобно медной трубе или бронзовому колоколу. Значит там, на земле, собравшаяся толпа восславила его память. Или более скромный пример: женщина, призрак старухи, внезапно окрашивается робким намеком на цвет; в этот миг ребенок положил цветок на ее могилу.
11
Пройдя по сходням и впервые ступив на землю Нового Света, Элеазар испытал чувство великого свершения. У него мелькнула мысль пасть на колени и поцеловать эту землю, но он сдержался из боязни, что окружающие сочтут подобный жест напыщенным и нелепым. Суша показалась путешественникам, пережившим сорокадневную качку, странно устойчивой. В светлом холодном небе стояло ярое весеннее солнце; в его сверкании все вокруг, и дома и люди, обретало графически - четкие контуры. Ирландцы напряженно вслушивались в чужое, поразившее их своей застылой чистотой безмолвие. Многоголосые хоралы ручьев и рек, вкрадчивый шепот дождя, хлюпанье воды в цистернах, неумолчные монологи фонтанов, все эти ласковые, влажные звуки - голоса самой Ирландии - отныне безвозвратно канули в прошлое. И люди, позабыв о тяжких страданиях на родине, внезапно ощутили острую тоску по своему зеленому острову и его туманам. Эстер с любовной печалью прижимала к груди "Весенние голоса" - арфу из сикоморы.
Новый Свет, в глазах Элеазара, обладал яркими неоспоримыми достоинствами юности и сулил великие откровения. Дети реагировали на открывшуюся им невиданную картину совсем по - разному. Бенджамин, опьяненный свободой после шестидневного заключения, носился взад-вперед, точно спущенный с цепи щенок и бурно восторгался всем подряд. Кору же, напротив, первые неожиданные впечатления повергли в долгие раздумья. Так, ее глубоко поразил вид черных женщин и мужчин в толпе на набережной. Она никогда не видела негров и теперь зачарованно взирала на их шоколадную кожу, темные лица, экзотические одежды. Ее восхитили сложные прически женщин, их крошечные ушки, вычурность и пестрота украшений и нарядов, особенно ярко выделявшихся на стройных, словно вырезанных из черного дерева телах. Эстер покоробило нескромное внимание дочери к этим людям, и она сердитым взглядом напомнила ей о приличиях. Кора подняла голову и бесхитростно спросила: "Почему в Новом Свете живут и белые тоже?"
Потрясенный Элеазар даже не нашелся, что ей ответить. Он и сам давно уже осознал, насколько логичнее существование темнокожих людей укладывается в Ветхий Завет, нежели в Евангелие. Библейский народ, с его откровенно темной кожей, резким своеобразием, ярко выраженной человеческой или божественной сущностью, поклонявшийся своему капризному, гневливому богу Яхве, имел удивительное сходство с группами негров, что оживленно болтали и жестикулировали, прогуливаясь по здешней набережной. Особенно поражал их смех, щедрый, заливистый, белозубый; Элеазар вдруг вспомнил, как часто разражаются смехом библейские персонажи и как скупо освещает Евангелия одна-единственная бледная улыбка.
Перед отъездом их пугали длительным карантином в порту прибытия. Ходили мрачные слухи о каких-то лагерях, где эмигрантов из Старого Света содержат в ужасающе грязных бараках. Но в Портсмуте все обошлось благополучно, несмотря на то, что из подпалубного лазарета на носилках поднимали, одного за другим, выживших больных. Казалось, портовые власти спешат, наоборот, поскорее избавиться от новоприбыших, елико возможно облегчая им дальнейший путь вглубь страны. Сундуки семьи О'Брайдов, не спрашивая хозяев, погрузили на огромную фуру, и шестерка лошадей потащила ее к палаточному городку, раскинутому на берегу реки Огайо.
Следующим этапом их странствия был Цинциннати. Город предлагал взглядам потрясенных иноземцев грандиозное и мерзостное, как ад, зрелище огромного свиноводческого рынка и боен. Вернувшись в лагерь, путешественники долго еще не могли позабыть истошный многоголосый визг свиней под ножами мясников и отделаться от острой вони свиных кишок, въевшейся в одежду.
Неделей позже исход продолжился, теперь уже в направлении Сен-Луиса. Это большое селение было выстроено совсем недавно, буквально в несколько месяцев, неподалеку от новой западной границы штата, в месте слияния Миссисипи и Миссури. Сен-Луис являлся центром обработки и продажи табака; здесь же проводился и обмен товарами с миссурийскими индейцами. Коллективная перевозка багажа и прочих вещей эмигрантов завершалась именно в Сен-Луисе; тут им предстояло сделать окончательный выбор - осесть в этом селении, в междуречье, или обречь себя на неизвестность, пустившись в долгий, изнурительный переход через прерии и горы. Эстер, подавленная усталостью и боязнью новых испытаний, не чаяла остаться. Бенджамин, в полном восторге от путевых приключений, настаивал на продолжении пути. Кора смотрела, слушала и молчала. Невозможно было понять, что творится в этой маленькой головке.
12
Но окончательное решение оставалось, конечно, за Элеазаром. И зависело оно от слова, мельком услышанного им в начале переезда; слово это, звучавшее загадочно и красиво, передавалось эмигрантами из уст в уста: КАЛИФОРНИЯ. В действительности, это название взялось из какого-то утопического романа: Калифорнией испанцы окрестили сказочную страну, лежавшую где - то за горизонтом, на воображаемом острове.
Элеазар не принадлежал к числу людей, способных обольщаться миражами. Вдоволь наслушавшись рассказов о чудесах Калифорнии, он прибег к обычному своему средству: открыл наугад Библию, надеясь, что она прольет свет на эту загадку. И вот случаю или, вернее, Провидению было угодно, чтобы взгляд его упал на следующие слова Исхода:
"И СКАЗАЛ ГОСПОДЬ: Я УВИДЕЛ СТРАДАНИЕ НАРОДА МОЕГО В ЕГИПТЕ И УСЛЫШАЛ ВОПЛЬ ЕГО ОТ ПРИСТАВНИКОВ ЕГО; Я ЗНАЮ СКОРБИ ЕГО,
И ИДУ ИЗБАВИТЬ ЕГО ОТ РУКИ ЕГИПТЯН И ВЫВЕСТИ ЕГО ИЗ ЗЕМЛИ СЕЙ В ЗЕМЛЮ ХОРОШУЮ И ПРОСТРАННУЮ, ГДЕ ТЕЧЕТ МОЛОКО И МЕД, В ЗЕМЛЮ ХАНААНСКУЮ…"
Элеазара тотчас поразило явное созвучие слов ХАНААН и КАЛИФОРНИЯ. Может, Калифорния и впрямь та самая "земля хорошая и пространная, где течет молоко и мед", - недаром же люди вокруг расхваливают ее на все лады.
Бенджамин завопил от радости, когда отец объявил им о скором отъезде. Эстер покорно склонила голову. Кора же, наоборот, встрепенулась и подняла личико; глаза ее загорелись интересом.
Маршрут путешествия отличался пугающей простотой. Берега Миссисипи и калифорнийскую реку Сакраменто разделяли 2500 миль. Сначала дорога шла по пустыне, затем ее сменяли леса и, наконец, высокие горы. Проделывая по двадцать миль в день, можно было покрыть это расстояние за четыре месяца. Но главное и непременное условие состояло в том, чтобы достичь Сьерры Невады (в переводе с испанского, Снежной Горы) к началу октября. Позже она становилась непреодолимым барьером из ледников и гибельных провалов. И, поскольку уже стоял апрель, нельзя было терять ни одного дня.
Элеазар лихорадочно принялся за подготовку к новому путешествию. Он купил два брезентовых четырехколесных фургона, достаточно просторных, чтобы служить приютом всей семье. Высокие дуги, державшие плотный непромокаемый брезент, превращали этот "короб" в уютную палатку. Туда загрузили сундуки и мебель; драгоценную арфу из сикоморы осторожно уложили на толстый сенник, чтобы смягчить тряску. Запасы провизии состояли из муки, сахара, солонины, риса и сухих овощей, гороха, бобов и фасоли. В одном из фургонов находилась дровяная печурка для выпечки хлеба. Однако самым тяжелым грузом были мешки овса для лошадей, ибо, по рассказам проводников, дорога шла по голой равнине, где не сыщешь ни одной травинки.
Лошади их требовалось не меньше четырех - были главной заботой Элеазара. От их выносливости зависел исход путешествия, а, быть может, и сама жизнь людей. Но рынок кишел бессовестными барышниками, норовившими всучить неопытному покупателю за бешеные деньги какую - нибудь древнюю запаленную клячу. Элеазар попросил совета у Макбертона, начальника конвоя, сопровождавшего обоз, к которому он решил примкнуть, ибо пускаться в такую дорогу одним было бы чистым безумием: на всей этой огромной территории свирепствовали индейцы и мексиканские бандиты. Макбертону уже дважды довелось пересечь американский континент. Теперь он нанимался за деньги в проводники и охранники пестрой толпы эмигрантов, большей частью совершенно не готовых к нечеловеческим условиям подобного перехода.
Макбертон посоветовал Элеазару искать английских тяжеловозов, выращенных на севере Йоркшира. Мощные стати, ровный нрав и неприхотливость делали этих лошадей самыми надежными помощниками человека в долгом переходе через весь континент; вдобавок, они были крайне медлительны и мало годились под седло, а, значит, на них не позарятся ни воры, ни индейцы.
Выслушав этот совет, Элеазар отправился на ярмарку в сопровождении Бенджамина, который, разумеется, пожелал сказать свое слово при покупке лошадей. Отец и сын вернулись в лагерь, ведя в поводу каждый по паре лошадей - тяжеловозов, вполне соответствующих описанию Макбертона. Бенджамин настоял на покупке лошади такой диковинной масти, что сам продавец назначил за нее чисто символическую цену. Конь был белым в рыжих яблоках и походил своим клоунским видом на цирковую лошадь, за что и звался Гасом; это имя так очаровало Бенджамина, что он во всеуслышанье объявил коня своей собственностью. Из трех остальных первого, молодого жеребца-полукровку, звали Баком, вторую, серую с черными подпалинами, кобылу - естественно, Гризли, и, наконец, третий, мощный вороной конь, вероятно, раньше возивший пушки в артиллерийских войсках, носил имя Уголек.
Перед самым отъездом семья О’Брайдов неожиданно пополнилась девятым членом - по милости Коры. Девочка легкомысленно поделилась хлебом с бродячим псом, и с той минуты он больше не отходил от нее ни на шаг. У него были голубые глаза - частое явление у эскимосских собак, - поэтому Кора назвала его Васильком, пылко полюбила и умоляла родителей принять найденыша. Конечно, это было неразумно, - в путешествии такого рода обременителен каждый лишний рот. Но Макбертон, у которого спросили совета, сказал, что собаки этой породы, благодаря светлым глазам, хорошо видят в темноте и способны прокормиться сами, охотясь по ночам за мелкими зверюшками. Элеазар подумал и сдался.
13
Отъезд назначили через два дня, на рассвете. Явившись к месту сбора, О'Брайды остановились, пораженные невиданным зрелищем. Более сорока фургонов и повозок, с лошадьми, мулами, ослами и быками, образовали невообразимо пеструю и шумную мешанину. Мужчины суетились вокруг повозок, взваливая на них последний багаж, проверяя упряжь. Кузнецы, с наковальней и ведерком горящих угольев, ходили от коня к коню, подковывая их прямо у фургонов. От многоцветия и разнообразия людей и экипажей рябило в глазах. Здесь были и громадные шестиколесные "корабли пустыни" с полудюжиной лошадей - настоящие передвижные дома, и простые ручные тележки - единственное достояние какой-нибудь молодой пары. Одну из общественных фур загружали одними только бочонками с водой, чистой питьевой водой, которую потом, во время перехода через выжженную солнцем прерию, будут продавать путникам по цене золота. Другая повозка, крайне загадочная, с глухими досщатыми стенками, принадлежала китайскому семейству, которое вызвало жадное любопытство детей; никто не знал, что это за люди, а сами китайцы отгородились от интереса окружающих вежливыми улыбками.
И уж вовсе странно, чтобы не сказать подозрительно, выглядели мужчины, собиравшиеся идти пешком, налегке, с одним лишь рюкзаком за плечами; такие могли оказаться кем угодно - самыми отъявленными бандитами, самыми нищими из эмигрантов или же, наоборот, самыми богатыми.
Милиционеры Макбертона - дюжина вооруженных до зубов мужчин с красной повязкой на рукаве, - должны были следить за порядком и охранять от нападений эту маленькую кочевую общину. Элеазар ожидал прощальных ободряющих речей, напутствий или запретов, короче говоря, хоть какой-то демонстрации власти.
Ничуть не бывало. Они топтались на месте уже два часа, как вдруг толпа начала заметно редеть. Это первые повозки обоза тронулись в путь, и вскоре все они длинной вереницей растянулись по дороге, ведущей на запад. Спустя какое-то время О'Брайдам стало понятно, что все новости, инструкции и приказы даются в пути, прямо на ходу. Макбертон и его люди постоянно пропускали весь караван мимо себя, а затем галопом мчались вперед, успевая на всем скаку сообщить нужные распоряжения. Остановок не делали даже на обед; путникам приходилось есть всухомятку, шагая по дороге. Привал должны были объявить сигналом рожка лишь с наступлением ночи.
Под ласковым солнцем ранней весны, среди живописных полей, отьездное возбуждение постепенно оставляло путников. Фургоны О'Брайдов двигались один за другим; первым правили Эстер с Бенджамином, вторым - пастор с малышкой Корой. Потом они решили сойти с повозок и вести лошадей в поводу, - так было легче следить за ними. Дети воспользовались свободой, чтобы вместе с собакой убежать вперед. Они с интересом разглядывали людей и экипажи в голове обоза, то и дело возвращаясь к родителям и делясь с ними свежими впечатлениями. Элеазар хмурился. Ему не нравилось это разношерстное сборище и близость детей к разному подозрительному сброду. Но Эстер уговорила мужа дать им волю. Ей пришлась по сердцу эта веселая пестрая процессия: она, как и дети, любила пообщаться с людьми.
Первый день путешествия прошел великолепно. С заходом солнца рожок возвестил общий привал. Повозки составили кругом, лошадей, мулов, быков и ослов выпрягли, и животные, оказавшись на свободе внутри импровизированного кораля, тотчас сбились в группы по видам. Каждая семья развела костер возле своей повозки. В случае тревоги - нападения индейцев или бандитов - люди находились внутри кораля, под защитой фургонов.
Дети неотрывно следили за китайской фурой; им не терпелось разгадать ее тайну. В конце концов, их терпение было щедро вознаграждено: стенки повозки откинулись, и она мигом превратилась в лавку, самую настоящую бакалейную лавку, набитую множеством товаров. Чего там только не было - и сухофрукты, и соленая рыба, и вяленое мясо, и сушеные овощи, а, кроме того, табак, чай, кофе, какао; отдельный зеленый сверкающий прилавок заманчиво пестрел сладостями и пирожными. Китайцы, все так же любезно и торжествующе улыбась, проворно обслуживали набежавших покупателей. И только те, кто расчитывал купить спиртное, отходили разочарованные. Продавцы огорченными гримасами показывали, что не припасли такого товара.
Однако, без крепких напитков, видимо, все - таки не обошлось: поодаль вспыхнул огромный костер, невесть откуда взялись столы со стульями, и трио музыкантов - аккордеон, гитара и тарелки - мигом собрало толпу развеселых слушателей с подозрительно блестящими глазами. Допоздна в темноте разносилось громкое нестройное пение вперемежку с дикими воплями. Элеазар глядел на музыкантов и танцоров с угрюмым негодованием. По его мнению, здесь собрались подонки общества, от которых он так надеялся избавиться, бежав в Землю Обетованную. Какая же злая сила привела это отребье в караван эмигрантов?!
Наутро небеса и окружающая природа радовали глаз не меньше, чем накануне. Однако энтузиазм, охвативший путников в момент отъезда, казалось, уже развеялся. Люди шагали медленно и тяжело, их взгляды жадно обшаривали горизонт, словно вопрошая, что он им готовит. На следующий день небо застлало тучами. Где-то поблизости, вероятно, разразилась гроза, наславшая на обоз холодный резкий ветер.
- Это знамение, - промолвил Элеазар. - Но, боюсь, эти безголовые слишком тупы, чтобы понять его.
В пятницу произошла жестокая стычка между эмигрантом-одиночкой и молодой парой, ехавшей в легкой повозке при одной лошади. Супруги обвинили его в краже нескольких долларов, составлявших все их богатство.
Макбертон тут же собрал жюри из шести уважаемых людей, включив в их число и Элеазара. Обвиняемый и молодые супруги получили по защитнику. Судилище проводилось открыто, перед всем караваном. Ни у кого не нашлось ни малейших доказательств вины одинокого путника. Но у него была рыжая борода, бегающий взгляд и все время путешествия он держался особняком, ни с кем не сблизившись. Большинством голосов его приговорили к повешению.