Благородная хрупкая кельтская арфа, извлеченная из фургона, покоилась меж колен Эстер. Сидя на легком ивовом табурете, женщина слегка нагибалась вперед, чтобы разобрать ноты на пюпитре, слабо освещенном дрожащими огнями двух факелов; ее пальцы проворно перебирали струны. Грустная чистая мелодия волнами аккордов взлетала к небу, где огромная круглая луна упрямо прорывала облачную завесу. Поистине, то был голос зеленой Ирландии, струившийся хрустальными ручьями среди бесплодной выжженной пустыни. И внезапно в музыку вплелись человеческие голоса - разные, но на диво слаженные, затянувшие торжественную песнь:
В НАШЕМ КРАЮ НАД ПОЛЯМИ БОЖЬИ ВИТАЮТ АНГЕЛЫ.
В НАШИХ СЕЛЕНЬЯХ КРЫЛАМИ ДОМА ОСЕНЯЮТ АНГЕЛЫ ТРАВ И ЦВЕТОВ НА ЛУГАХ ПЕРСТАМИ КАСАЮТСЯ АНГЕЛЫ.
В НАШИХ ОТКРЫТЫХ СЕРДЦАХ РАДОСТЬ ПОСЕЛЯТ АНГЕЛЫ.
Трудно описать волнение, охватившее Хосе, когда вслед за этим он услышал гимн Деве Марии, который в детстве пел по-латыни, вместе с другими мальчиками, в церковном хоре, а дирижировал им пастор-баптист из их деревни!
SALVE, REGINA, MATER MISERICORDIAE,
VITAE DULCEDO ETSPES NOSTRA, SALVE!
Хосе едва удержался, чтобы не присоединиться к хору четверых ирландцев! Потом они завели другую песнь, в жестком, почти воинственном ритме; отец, мать и каждый из детей вступал поочередно, четко скандируя слова:
Элеазар: Я ЕСМЬ ГЛАС, ВОПИЮЩИЙ В ПУСТЫНЕ.
Эстер: Я ЕСМЬ РЫДАНИЕ В ПЕЧАЛЬНОЙ ДОЛИНЕ.
Бенджамин: Я ЕСМЬ ПЛАЧ, ОГЛАШАЮЩИЙ ГОРЫ.
Кора: Я СТОН, УЛЕТЕВШИЙ В МОРСКИЕ ПРОСТОРЫ
Элеазар: Я ЕСМЬ ГИМН ВО СЛАВУ
УЧИТЕЛЯ.
Эстер: Я ЕСМЬ МОЛИТВА К СЕРДЦУ СПАСИТЕЛЯ.
Бенджамин: Я ЕСМЬ СМЕХ, СОКРУШИВШИЙ ПРЕГРАДУ
Кора: Я ПЕСНЯ, НЕСУЩАЯ ДЕТЯМ ОТРАДУ.
18
Вернувшись к месту привала "Кровавой Руки", Хосе обнаружил, что на сей раз голубоглазый пес не последовал за ним.
Наутро он изложил свой план остальным бандитам. Он, якобы случайно, встретит О'Брайдов на дороге, притворись одиноким эмигрантом, пробирающимся, как и они, на запад. Далее он присоединится к этой ирландской семье и, таким образом, окажется в самом выгодном положении, чтобы обезвредить пастора, когда "Кровавая Рука" нападет на караван. Товарищи Хосе настолько очерствели сердцем, что никого из них не покоробила хладнокровная низость, с которой он собирался осуществить свой замысел. Они полностью одобрили его, договорившись увидеться еще раз, чтобы как следует все обсудить перед нападением.
На следующий день, около полудня, Хосе, с тощим узелком за плечами, встретил О'Брайдов; это удалось ему тем более легко, что фургоны еле-еле продвигались по неровной местности, усеянной обломками скал и обугленными древесными стволами. Пастор больше всего опасался серьезной поломки одного из фургонов и вел своих лошадей крайне медленно и осторожно.
Поздоровавшись и назвав себя, Хосе тотчас предложил Эстер помочь править вторым фургоном. Он зашагал перед упряжкой на пару с Бенджамином; вокруг них радостно прыгал Василек.
Вечером Хосе согласился разделить с хозяевами вечернюю похлебку, но сразу же после ужина скромно отошел от лагеря, устроившись на ночлег в расщелине скалы, укрывшей его от ветра и посторонних взглядов. Он чувствовал мрачную недоверчивость пастора и старался не вызывать в нем подозрений ни лишними разговорами, ни поступками.
Назавтра, когда серый горизонт еще не окрасился зарей, Элеазар прочел утреннюю молитву, долженствующую вверить предстоящий день покровительству Господа. Каждый из четверых ирландцев по очереди произнес магическую формулу мистика Ангелюса Шуазельского:
"БЕЗБОЯЗНЕННО И С ЛЕГКИМ СЕРДЦЕМ ПУСКАЙСЯ В НЕВЕРНОЕ, ПОЛНОЕ СЛУЧАЙНОСТЕЙ СТРАНСТВИЕ ПО ЖИЗНИ, ЛЮБВИ И СМЕРТИ И БУДЬ СПОКОЕН: ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ ОСТУПИШЬСЯ, ТО НИКОГДА НЕ ПАДЕШЬ НИЖЕ РУКИ ГОСПОДНЕЙ!"
Эти слова принимали самый разный смысл в зависимости от того, кто их произносил - Элеазар, Эстер, Бенджамин или Кора. Затем все четверо одинаковым движением повернулись спиной к розовому встающему солнцу и решительно направились в сторону запада. Зато каждый вечер их лица обращались к заходящему светилу, а тени, бежавшие перед людьми по утрам, в сумерках тянулись позади. Именно по ним путники безошибочно определяли, что движутся в верном направлении - на запад, к Калифорнии.
Чем дальше они шли, тем более иссушенной, бесплодной и унылой становилась окружающая местность. Вскоре им стали попадаться унизанные шипами алоэ, агавы в форме канделябров и берберские смоковницы с мохнатыми ветвями. К полудню зной становился совсем невыносимым. Пастор бранил детей, непрерывно просивших пить. Им следовало не только экономить воду, но и остерегаться простуды, постоянно охлаждая раздраженное жарой горло. Ни в коем случае нельзя было выпивать более трех литров в день. Вот когда детям представился случай закалить волю и научиться владеть собой. Им надлежало помнить о страданиях Иисуса на кресте. Он мучился жаждой, а римские солдаты подносили ему на острие копья губку, пропитанную уксусом.
Солнце уже покатилось к горизонту, как вдруг глазам путников предстало мрачное зрелище. Перед ними на песке лежал труп в одежде мексиканского всадника, вернее, пастуха - gaucho, судя по широким штанинам и шпорам со звездочками. Засуха превратила тело в мумию, окаменевшую настолько, что ни один стервятник, ни пернатый, ни четвероногий, не позарился на него.
Конь и оружие покойного, по всей вероятности, были похищены. Склонившись над трупом, Элеазар вынул из его правой руки клочок грубой бумаги. Перед смертью человек успел начертать на нем несколько слов по-испански, окровавленным пальцем. Хосе прочел и перевел их: "Мой друг убил меня, чтобы ограбить". С минуту пятеро путников молча постояли над телом. Один только Хосе приметил острый, испытующий взгляд, брошенный на него Корой. Несмотря на жару, его прошиб холодный пот. Пастор раскрыл свой псалтырь и прочел над незнакомцем заупокойную молитву. Но он принял решение не погребать мертвеца, а двигаться дальше.
Дождавшись темноты, Хосе незаметно покинул лагерь и пошел в ту сторону, где, по уговору, затаились его сообщники. Бандиты решили напасть на семью О'Брайд через сутки, в полночь. Затем Хосе вернулся к месту привала. Ему было не по себе оттого, что на этот раз Василек опять провожал его. Глупо, конечно, - ведь собаки не умеют говорить. И все-таки воспоминание об осуждающем взгляде Коры не давало ему покоя.
Назавтра решение Хосе окончательно окрепло. Впрочем, времени у него было в обрез. Он известил пастора, что обнаружил свежие следы, идущие параллельно их маршруту; скорее всего, за ними следуют бандиты и нужно готовиться к самому худшему. Каким оружием располагают О'Брайды? Пастор вынул свой старенький карабин и пистолет. Хосе положил перед ним оба свои револьвера и обещал нынче же вечером научить Бенджамина стрелять. Мальчик, уже оправившийся от укуса гремучей змеи, смотрел на него восторженными глазами. Эстер также предстояло показать свое умение владеть оружием. Таким образом, семья располагала четырьмя защитниками. "А я что же, совсем ни при чем?" - спросила Кора. Отец порывисто обернулся к девочке. "Твоя чистая душа - зеркало мира, - сказал он ей. - Что бы ни случилось, ты будешь правдивым свидетелем нашей судьбы".
Чуть позже, оставшись наедине с Хосе, Кора сказала:
- Василек мне все рассказал. Я знаю, кто ты!
- Кто я на самом деле, ты очень скоро узнаешь, - ответил ей Хосе и слегка потрепал Кору по щеке, словно напоминая ей, что она всего лишь маленькая девочка.
Кора насупилась и обиженно повернулась к нему спиной.
Следующей ночью, в густом безмолвном мраке, Хосе разбудил Элеазара, Эстер и Бенджамина: ему почудился шорох камней, как будто к лагерю подбирались несколько человек. Он предупредил, что люди, крадущиеся тайком, могут питать лишь преступные намерения и потому необходимо стрелять первыми.
- Это наш единственный шанс, - твердил он.
Но, к несчастью, Хосе плохо знал пастора.
- Стрелять первыми в людей, о которых мы ровно ничего не знаем?! - возразил тот. - Но тогда мы сами будем преступниками!
- Значит, вы собираетесь защищать своих детей после того, как они погибнут? - обреченно спросил Хосе.
Он уже понял, что Элеазар ему не уступит, и занялся Эстер с Бенджамином, велев им лечь под первый фургон и стрелять по любой движущейся точке. Сам же он распластался на брезентовой крыше фургона, чтобы вернее наблюдать за происходящим. Пастор укрылся во втором фургоне вместе с Корой.
Хосе надеялся первым заметить и расстрелять бандитов. Но все вышло иначе. Первый выстрел прогремел из-за стенки заднего фургона. Последовала короткая, беспорядочная пальба.
Хосе несколько раз выстрелил в направлении вспышек, мелькнувших в темноте. Затем вновь настала тишина, прерываемая только удалявшимся хрустом камешков под ногами одного или двух бегущих.
Хосе торопливо спрыгнул со своего наблюдательного поста и поспешил к Эстер и Бенджамину. Оба были живы и невредимы. Все бросились к заднему фургону, откуда прозвучал первый выстрел. Хосе не стал спрашивать, кто из двоих, пастор или Кора, воспользовался допотопным карабином. Он был почти уверен, что стреляла Кора, но к чему сейчас выяснять, действительно ли эта маленькая девочка решилась на такой геройский поступок. Главное, она осталась цела. К несчастью, этого нельзя было сказать о пасторе. Он недвижно лежал на левом боку, и Хосе содрогнулся, увидев на его правом бедре кровавую рану.
Им пришлось также с грустью констатировать, что у самой сильной и выносливой из четверки лошадей - Уголька - перебит хребет, и конь не сможет двигаться дальше. Взяв фонарь, Хосе обследовал подступы к лагерю и нашел трупы двух злоумышленников. Он узнал в них Луиса - Хитреца и Кривого Алехо. Фелипе-Счастливчик и Педро-Ветеран, по-видимому, бежали и вряд ли осмелятся повторить нападение. Но все же следовало сохранять бдительность.
Путники заставили себя немного поспать, но с первыми проблесками зари принялись снаряжаться в дорогу. Эстер обработала рану пастора. К сожалению, было ясно, что он не скоро встанет на ноги. Невзирая на мольбы Коры, Хосе решился прикончить вороного коня выстрелом в ухо. Но оставшаяся лошадь не могла тащить фургон в одиночку. Нужно было ограничиться одной повозкой, бросив другую и пожертвовав частью вещей и мебели, которые в ней находились. Сколько же слез и колебаний потребовал этот отбор! Тем не менее, Эстер даже не пришлось просить за кельтскую арфу. Все единодушно решили предоставить ей почетное место в их, теперь уже единственном, фургоне.
19
Наконец, они тронулись в путь. Хосе предложил сжечь брошенную повозку со всем ее содержимым, но пастор сопротивился: к чему лишать других эмигрантов столь неожиданного наследства?!
В фургоне нашлось место только раненому, которого положили рядом с кельтской арфой. Шествие возглавлял Бенджамин на своем пятнистом Гасе. Эстер и Хосе шли по бокам фургона, который тащили Бак и Гризли; на спине этой последней ехала Кора. Хромота, которую Эстер до сих пор кое-как удавалось скрывать, грозила ей теперь тяжким испытанием. Но все это были пустяки в сравнении с невыносимыми муками пастора из-за жестокой тряски фургона. Лежа на жалкой, наспех устроенной соломенной подстилке, он отказывался от еды и только непрерывно просил пить, вконец изнуренный сильным жаром. Эстер держала его за руку, пытаясь отвлечь ласковыми словами.
На следующий день местность сделалась еще более неровной и холмистой, что предвещало близость первых отрогов Сьерры Невады. Жара начала спадать, и редкие порывы прохладного ветра принесли путникам некоторое облегчение. Вскоре они углубились в лес, где сосны и секвойи чередовались с утесами. Затем им пришлось обогнуть озеро, не указанное на карте. С величайшим трудом они преодолели несколько бурных потоков, а дорога взмывала в гору все круче и круче. И на каждом шагу человеческие могилы, скелеты животных, зола костров и остовы разбитых повозок служили им мрачным свидетельством того, что они идут по верному пути.
Что стало бы с ними без Хосе?! Неизменно веселый, услужливый, изобретательный, он ловил в силки кроликов, подстреливал куропаток, удил форель в горных ручьях, а однажды даже свалил кабана, который на много дней обеспечил их свежим мясом.
По мере того, как путники поднимались в горы, температура падала, а дорога становилась все более капризной. Иногда приходилось биться целыми часами, чтобы заставить лошадей с повозкой одолеть новое препятствие. Удастся ли им сохранить ее до конца путешествия? Никто не высказывал вслух этого вопроса, но все мысленно задавали его себе. Вскоре деревья почти исчезли, а ночи стали такими холодными, что приходилось до самого утра поддерживать костер. И вот первый сугробик снега возвестил путешественникам, что они достигли верхней точки перевала; радости их не было границ.
Однако наутро их постиг жестокий удар. Выйдя на рассвете из палаток, они обнаружили исчезновение Гризли, их серой кобылки. Тщетно Хосе разглядывал следы, пытаясь определить, в каком направлении ушла лошадь. Может быть, она просто отправилась назад, повинуясь смутной тоске по прерии? После долгих бесплодных поисков, в которых активно участвовал Василек, пришлось ехать дальше без нее. Две оставшиеся лошади еще могли везти фургон.
Высокие неизведанные горы уготовили путникам немало других добрых и злых сюрпризов. Однажды погожим, солнечным днем они вышли на огромное поле, заросшее горечавкой; ее лиловые цветочки сплошным волнующимся ковром уходили к горизонту. Затем потянулись холмы, густо заросшие низеньким кустарником с темно-фиолетовыми ягодами, - это была черника. Ее набрали побольше, про запас; Элеазар вспомнил о манне небесной, чудесным образом накормившей евреев во время их странствий по Синайской пустыне. "Калифорния, Калифорния, благословенная, обетованная земля!" - шептал пастор в мечтательном экстазе. Однако состояние его непрерывно ухудшалось, ибо он почти не принимал пищи.
Позже на них обрушилась гроза чудовищной силы, превратившая горные ручьи в бешено несущиеся потоки, через которые им пришлось перебираться под проливным дождем. К ночи они вымокли насквозь и наверняка закоченели бы от холода, если бы Хосе не удалось справиться с сырыми дровами и развести огромный костер; это был настоящий праздник, и даже Эстер присоединилась к смеху и ликованию детей, что прыгали и танцевали вокруг огня, дымясь паром, точно лошади после долгой скачки.
Но последняя злая выходка судьбы исторгла у Эстер невольные слезы. Дорогу им пересекла глубокая расщелина. Путники свалили несколько деревьев и уложили их поперек нее, в надежде, что фургон, из которого вынесли всю поклажу, как-нибудь прокатится по этому импровизированному мосту. Но вдруг одно колесо сорвалось со ствола, и фургон, сильно накренившись, повис над пустотой. Хосе забрался под кузов, чтобы проверить оси. Когда он вынырнул из-под него, лицо его было бледно; он явно не решался сказать своим друзьям правду.
- Передняя ось лопнула, - признался он наконец.
- И это означает?.. - спросила Эстер, заранее угадывая ответ.
- Это означает, что фургона у нас больше нет, - хрипло вымолвил Хосе.
Наступило молчание, которое неожиданно нарушил пастор.
- Ну, ладно, - сказал он. - Я пойду сам. Впрочем, я уже почти пришел. Хосе, вырежь мне палку!
Кора с плачем бросилась к отцу и судорожно обняла его.
- Папа, папа, почему ты говоришь, что почти пришел, когда нам еще идти и идти? Я хочу знать, ответь мне, папа!
Элеазар бросил на дочь затуманенный взгляд и молча, бережно отстранил ее. Но все остальные тоже услышали эту таинственную фразу и навсегда запомнили ее.
Итак, им пришлось распрощаться с последним фургоном и нагрузить на лошадей те немногие вещи и мешки, которые решено было сохранить любой ценой. И опять в первую очередь подумали об арфе, привязав ее ремнями к спине Гаса, пятнистого конька Бенджамина. Ну, а другому коню, полукровке, предстояло везти на себе несколько тюков с одеждой и остатками муки и овса. Решительно, О'Брайдам суждено было ступить на землю Калифорнии беднейшими из бедных!
И поход продолжился. Все с тоскливым страхом следили за неровной, ковыляющей поступью Элеазара, который шагал, тяжело опираясь на палку, что вырезал для него Хосе. Он шел молча, сжав зубы и пристально глядя прямо перед собой. Временами он приостанавливался, и тогда с его губ слетали бессвязные обрывки фраз; лишь по торжественному тону можно было угадать в них строки Священного Писания.
На третий день дорога перешла в спуск, который привел путников в густой кедровый лес. Воздух заметно потеплел. Когда лес кончился, они вышли на широкую поляну, где тек прозрачный ручей, и вот тут-то все пятеро застыли на месте, ослепленные счастьем.
Поляна бельведером нависала над необозримой равниной, вернее, безбрежным зеленым садом. До самого горизонта, сколько хватало взгляда, тянулись ряды апельсиновых, лимонных, грейпфрутовых деревьев, чьи золотистые плоды, как тысячи фонариков, мерцали в тенистой листве.
Эстер и дети обернулись к Элеазару. По его изможденному лицу текли слезы.
- Калифорния, земля молока и меда, вот, наконец, и ты! И богатства твои превосходят все обещания, что Господь давал своему народу - скитальцу! - вымолвил он вполголоса.
Потом он знаком подозвал к себе Хосе и положил руку ему на плечо.
- Источник и куст! - торжественно сказал он. - Нужно выбирать между этой журчащей водой, что струится у наших ног, спускаясь в долину, и Неопалимой Купиной, чье пламя воздымается от пустыни к небесам. Иисус, сын Навин из колена Ефремова, ты выберешь источник. Вручаю тебе народ мой - Эстер, Бенджамина и Кору, - дабы ты привел их живыми и невредимыми в Землю Обетованную. Будь же милосерден и справедлив!
Что до меня, то Купина открыла мне запрет Господа спускаться в сию животворную долину, так же, как Он не допустил Моисея ступить на землю Ханаанскую. Впрочем, и силы мои уже на исходе. Я не могу больше сделать ни шага вперед. Жизнь по капле оставляет меня. Слушайте же мой приказ: дайте мне уйти одному туда, где Господь ожидает раба своего.
Близкие не посмели ослушаться; Элеазар скованной, размеренной поступью направился к рощице и исчез за деревьями. Он ласково коснулся листьев и ему показалось, будто это сикомора - прощальная, нежная и робкая улыбка его родины Ирландии.
На следующее утро Эстер и дети пришли помолиться над телом Элеазара, а потом погребли его в легком песке лужайки, которую он избрал последним своим приютом.
Позже Хосе пришел один на эту чистую лесную могилу и долго вел неслышный разговор с мудрецом, который усыновил и возродил его к новой жизни.