Я припал правым боком к стене и сумел просунуть руку за пазуху. Нащупал рукоятку пистолета. Потянул - он не вытаскивался. Я взревел, заурчал, заорал что-то, дёрнул руку - она, наконец, освободилась. Пистолет покоился в ладони.
Глаза застилала кровь, на ощупь я передёрнул затвор и выстрелил, стараясь никого из пацанят не задеть - хотя и хотелось - выстрелил куда-то в потолок. Удары не прекратились - я выстрелил ещё. А потом для верности и третий раз.
- Всех замочу! - заорал.
Разглядел - пацанва разбегалась. Бежала по коридору к выходу. Один только не двигался. Лежал на бетоне лицом вверх и держался за шею.
Я сумел подняться, растёр глаза, склонился над ребёнком. Предварительно затолкал пистолет обратно в кобуру. У пацана было прострелено горло. Кровь струилась меж пальцев, взгляд был жалостливый, слезливый. Что же ты, сучонок, слёзы пускаешь? Не думал, что так всё закончится?
Мне и самому было хреново. Я не хотел никого убивать, они просто заблудшие зверята, я в потолок направлял дуло.
Что делать, куда его теперь?
Засунул ствол в кобуру, нагнулся, поднял пацанёнка на руки - тот застонал громко и отчаянно. Я побежал по тоннелю к входу в метро. Ребёнок же затрясся вдруг, заурчал, по телу пошли какие-то болевые судороги.
Чёрт, подыхает.
Я остановился и опустил его на бетон. Нельзя его никуда тащить. Потому что это провал. Только за владение оружием статья, а тут и много чего другого потянется. Нельзя. За мной организация. Я себе не принадлежу. Он сам виноват.
Вдалеке, в самом начале туннеля кто-то спускался под землю. И не один. Весёлая компания - смех, возгласы. Всё, ноги.
Торопливо я зашагал к видневшимся впереди стеклянным дверям, уводившим в подземное царство электричек. На ходу засунул руку в карман брюк, достал носовой платок и принялся вытирать от крови лицо.
Так и не понял - вытер, нет. Но вроде никто не косился. Хотя и людей в вагоне почти не оказалось.
Глава третья: Советское, только советское
- Я в "Прожекторе"! - стараясь перекричать музыку, гундосил в трубку Костиков. - Приходи, Виталя!
Честно сказать, желания тащится в "Прожектор" в себе я не обнаружил. Ещё голова гудела, да и вообще никакого настроения не было. Ну вот просто никакого.
- Да приходи, - настаивал Никита. - Тут мужик меня какой-то одолевает. Чешет, чешет бредятину. Сил уж нет с ним базарить. Он в туалет отошёл, сейчас опять вернётся. Приходи, вдвоём хоть отобьёмся от него.
Я насторожился.
- Что за мужик, чего хочет?
- Да обыкновенный мужик. Датый. Базарит, базарит.
- Агрессивный что ль?
- Не, дружелюбный. Да нормальный мужик, не в нём дело. Просто я кое-что рассказать тебе хочу.
Наконец-то я разобрал песню, которую играли в баре. "Желанная", вокально-инструментальный ансамбль "Камертон". Ну, в своё время "Камертон" играл, сейчас-то - хрен его знает. Лабухи какие-то, их там полно друг друга сменяет. Редкая песня. Классная.
- Знаешь, ты уж там разберись как-нибудь со своим мужиком. Меня ломает. Болею, нет желания из дома выбираться.
Я уже хотел отрубиться, но Костиков торопливо заверещал:
- Погоди, Виталь, погоди! Хрен с ним, с мужиком, не для этого тебя зову. Я кое-что тебе про наше дело хочу рассказать. Информация есть интересная. Про наше дело, сечёшь?
Я на такие позывные оживился, но выбираться на улицу - погода, кстати, дрянная, мороз - всё равно не желал.
- Чего уж за информация прям такая?
- Охренительная информация! Шок и трепет - вот ей название. Опупеешь просто. Сам не ожидал такого поворота. Я бы и по телефону мог, но сам знаешь.
- Не надо, не надо по телефону.
Ну, блин, придётся-таки прокатиться.
- Ладно, еду. Жди.
Бар, или чёрт там знает как он сам себя официально определял, "Прожектор перестройки" располагался от меня недалеко, в двух остановках метро. Я там частенько зависал. Хоть и нэпманский очаг, но лучше уж в него, чем в какую-нибудь псевдокупеческую срань. Здесь хоть советская музыка звучала.
С открытием параллельного СССР мода на всё советское, и так никогда не прекращавшаяся, вспыхнула с новой силой. Кабаки - так каждый второй пытался сыграть на советских символах. "Прожектор перестройки" заведением был пролетарским, за вход там денег не требовали, весь вечер можно было и с кружкой пива просидеть, да и обстановка демократичная. Разные ансамбли выступают с хорошими советскими песнями, официантки в пионерских галстуках, на стенах - фотографии комсомолько-молодёжных строек и генеральных секретарей ЦК КПСС, при открытии входной двери запись включается с голосом Горбачёва: "Перестройка. Гласность. Новое мышление". Нормальный кабак.
Его владельцы, конечно, чуток в концептуальном плане ошиблись - телепередача с таким названием существовала на телевидении в годы заката советского строя, а по заведению можно было судить, что он воссоздавал самый расцвет советской эпохи - ну да ладно, кто к таким мелочам придирается.
Народу в "Прожекторе" оказалось далеко не битком, что хорошо. Видимо, погода повлияла. Обычно по субботам тут аврал и дым коромыслом. По крайней мере, Никита с бородатым мужиком - видать, тем самым, они с Костиковым органично на пару смотрелись, оба с бородами, в свитерах несуразных, ну вчистую научные сотрудники советского НИИ - сидели за столиком вдвоём.
Никита хороший друг, но и с ним я был во многом осторожен. Он не выдержит допросов с пристрастием.
Вперемежку с музыкальными номерами в "Прожекторе" проходил конкурс на знание советских реалий. Ведущий в стройотрядовской спецовке зачитывал вопрос:
- Какой видный политический деятель советской эпохи родился 21 февраля 1904 по старому стилю, в партию вступил в двадцать три года, а в тридцать пять стал народным комиссаром текстильной промышленности СССР?
- Черненко! - крикнул кто-то.
- Нет, не Черненко, - радостно замотал головой ведущий.
- Микоян! - тут же раздалась другая версия, а сразу вслед за ней и третья: - Молотов!
Я, здороваясь с Никитой и игнорируя сидевшего рядом с ним мужика, который, судя по движению и заинтересованному взгляду, тоже горел желанием поручкаться, лишь поморщился на такое удручающее незнание биографий советских руководителей. Ни в каком конкурсе участвовать не желал, но не сдержался и крикнул:
- Алексей Николаевич Косыгин!
- Правильно! - воскликнул ведущий. - Девушки, официантки, передайте этому молодому человеку пионерский значок. Напоминаю, дорогие друзья, что тот, кто выиграет наибольшее количество значков, получит сегодня приз от нашего заведения - бутылку "Советского шампанского".
Одна из официанток положила передо мной на стол вырезанный из картона, многократно увеличенный и на скорую руку раскрашенный фломастерами значок пионера. Суровый и целеустремлённый Ленин в языках пламени и с надписью "Всегда готов!" даже в таком приблизительном воспроизведении вселял задор и оптимизм, звал в светлое будущее и наставлял на борьбу.
- Конкурс мы продолжим через пару-тройку песен, - объявил ведущий, - а пока ребята из ВИА "Весна на Заречной улице" сыграют нам ещё несколько замечательных ретро-шлягеров.
Он удалился с освещённого пятака, обозначавшего сцену, а запрыгнувшие в него парни с гитарами заиграли старый-престарый хит "Девочка сегодня в баре, девочке пятнадцать лет".
Определённо пьяненький новый знакомый Никиты всё же жаждал представиться и улучил-таки возможность протянуть мне руку.
- Георгий, - объявил он. - Георгий Евгеньевич.
- Виталий, - нехотя ответил я на рукопожатие, а потом подозвал официанку. Заказал бокал "Жигулёвского".
У меня, пока сюда добирался, какие-то подозрения насчёт этого мужика, ни с того ни с сего докопавшегося до Никиты, имелись - я человек стрёмный и в каждом подозреваю агента ФСБ - но сейчас, глядя на него, я видел, что агентом тут и не пахло. Обыкновенный ухарь-выпивоха.
- А вот во мне никакой ностальгии по советскому нет, - объявил он вдруг, да ещё таким безапелляционным тоном, словно мы с Никитой выпытывали у него этот комментарий к действительности две недели.
Я закурил. Усмехнулся.
- Чего же ты тогда сюда припёрся?
- А вот так! - развёл Георгий руками. - Такой я. Нравятся мне картины безумия. Я ведь и сам когда-то рисовал. Но! - выразительно посмотрел он на меня. - Сейчас с этим покончено. Сейчас я просто наблюдатель и отчасти мыслитель, потому что, к некоторому своему сожалению, ещё не потерял способность мыслить.
- А мне кажется, уже потерял.
- Нет, нет, это всё наносное, обман всё. Я крепкий орешек и с двух литров пива не отрубаюсь. Если ваша ирония в эту мишень была направлена.
- Георгий Евгеньевич считает, - вроде бы уважительно, но и с издёвкой молвил Никита, - себя единственным разумным существом во всеобщем дурдоме.
Георгий поморщился и этак многозначительно покачал головой.
- Вы несколько утрируете, но в целом направление мысли верное. Правда, увы и ах, во всеобщем дурдоме никто себя не может считать полностью нормальным. Это невозможно.
Кажись, я понял, что это был за тип. Обыкновенный Фома Неверующий, их много сейчас по улицам ходит, в кабаках сидит и даже на телевидение разглагольствует. Люди, которые не верят в существование СССР. Считают его розыгрышем, фикцией. Заманчивое прибежище, надо сказать, - лечь на илистое, но мягкое дно тотального отрицания и наслаждаться там собственной ядовитой скорбью и наивностью всего остального человечества. К счастью, я сумел избежать подобных ловушек, хотя к ним и тянуло. Потому что это абсолютное аутсайдерство, добровольный уход из игры. А фишка-то в том, что пока игра в разгаре, в неё следует играть. Необходимо играть, как бы глупо это ни выглядело со стороны. Только в движении, в действии смысл жизни.
- Итак, очередной вопрос, - вещал ведущий-стройотрядовец. - Какая музыкальная композиция, зарубежная, обратите внимание, звучала одно время заставкой к передачам центрального телевидения "Время" и "Сельский час"? Очень неожиданная композиция.
И вновь я дал шанс гипотетическим конкурентам завоевать баллы. Конкуренты выдавали полную хрень.
- "Йестедей"! - кричали они. - "Манчестер-Ливерпуль"! "Чао, бамбино, сорри"!
А какой-то чувак - правда, сильно пьяный, может, прикалывался просто? - и вовсе огорошил:
- "Лузин май релиджен"!
Ага, "R.E.M." написали заставку к программе "Время". Круто!
Пришлось вмешаться:
- "Люцифер", группа "Алан Парсонс Проджект".
- Точно! - обрадовался ведущий. - У нас наметился лидер. Девушки, второй значок молодому человеку. Представляете, главная телевизионная программа Советского Союза, программа "Время", начиналась с композиции под названием "Люцифер"! Разве способны сторонники частной собственности на такие приколы?!
О, верно, брат! Ты прав, как никто другой. Интересно, а с какой музыки она начинается сейчас? Там, в Союзе. Что-то ни разу про это не говорили в репортажах из СССР.
Я стал обладателем второго картонного значка.
- Самое удивительное, - услышал я снова пьяненького Георгия, - что всё население России, ну практически всё, жаждет эмигрировать в этот Союз. Разве это нормально, скажите на милость?
- Особенно потому, что его нет на самом деле, я правильно тебя понял?
- Да есть он, есть, - махнул рукой собеседник. - Как же ему не быть. Так масштабно врать уж не станут.
А, вот так значит. Мы, оказывается, не столь безнадёжны.
- А знаете, в чём главная причина такого всепоглощающего стремления? Знаете?
- Не знаем, не знаем, - выдал риторический ответ Никита.
- Это ведь вовсе не из-за желания пожить в социальной справедливости при благостном коммунизме, нет. И это обстоятельство тянет, слов нет, но не оно главное. Главное здесь в чистой психологии. Точнее, в чистой патологии. Все просто хотят увидеть другой вариант собственной жизни. Увидеть себя в других обстоятельствах, в другом окружении, в других интерьерах и с другими возможностями. Как бы со стороны подглядеть. А им это запрещают! Потому что тамошняя вселенная может не выдержать, взорваться может от присутствия двух одинаковых людей в собственном пространстве.
- Ну, вообще-то на той стороне, - вмешался Никита, - далеко не все имеют своих двойников. Это же не зеркальное отражение нашей реальности. Кто-то из нас там уже умер, а кто-то и вовсе не рождался. Вы знаете, насколько изменились в параллельном СССР варианты судеб после того, как этот исландец Сигурд взорвал себя на саммите в Рейкьявике?! Даже представить невозможно! Не было Карабаха, всех этих среднеазиатских войн, Чечни не было. Сколько людей сохранило себе жизнь!
- Зато сколько её потеряло, - не унимался Георгий. - В Пакистане и Бангладеш, в Европе и Штатах. Хотя не в этом дело.
- Совсем немного, - вставил я. - Советское командование жалело солдат.
Хотя, пожалуй, он не о солдатах.
- Да и потом, - продолжал Костиков, - с чего вы взяли, что присутствие двух одинаковых людей в одной пространственно-временной плоскости может уничтожить вселенную? Присутствуют же близнецы, и ничего подобного.
- Близнецы - разные люди, - горячился, прихлебнув из бокала наш новый знакомый. - А вот если один и тот же. Если вы встретитесь там с самим собой…
- Ерунда! Полная ерунда! Я это вам как физик заявляю. Ничего не произойдёт. Это антинаучная теория. И навеяна она, скорее всего, дешёвыми фантастическими фильмами.
- А почему же тогда нам не говорят, есть ли там наши двойники или нет? Почему мне не говорят, есть вот я такой в Советском Союзе или нет меня там?
- Ну а почему нам должны это говорить? - удивился Никита. - Отношения у Российской Федерации с Советским Союзом дружеские только внешне. Да и то лишь потому, что вроде мы русские, и вы русские, так давайте жить дружно. А так всё сверхсекретно. Никаких вольностей.
- Я знаю, - вставил я зачем-то, - что некоторые люди здесь, в России, узнавали себя в телевизионных репортажах оттуда.
- И что они при этом чувствовали? - тут же встрепенулся Георгий.
- Ну кто же знает, что они чувствовали. Прикольно им это, наверно, было - вот и всё.
- А мне кажется, что они чувствовали горечь, - глаза Георгия увлажнились. - Гнетущую горечь оттого, что не могут быть рядом с самими собой и страстное желание слиться с этим собой, который там, на другой стороне. Пусть даже ценой гибели вселенной, чтобы обрести в себе что-то, что было утеряно безвозвратно. Ведь мы все, признайтесь, чувствуем себя обкраденными. Знаете, в этом что-то настолько величественное, настолько пугающее, что мне иногда даже думать страшно об этом. Я уверен, что в этом ключ ко всем тайнам в мире. Встретиться с самим собой на другом рубеже, слиться в единое целое, а потом встретиться и с третьим, четвёртым, пятым - ведь если обнаружился один мир, то должны быть и другие - и, в конце концов, когда все миры и все инкарнации будут исчерпаны, превратиться во что-то немыслимое. В Бога! Вам не хочется превратиться в Бога? Ну скажите, неужели не хочется?
- Э, да у тебя, дядя, - не выдержал я, - кое-что пострашнее ностальгии. Даже не знаю, как это назвать.
- И я не знаю, - кивал Георгий Евгеньевич. - Может быть, это просто усталость от себя самого.
Ведущий ещё пару раз задавал вопросы на знание истории СССР и её культурных ценностей, и опять картонные пионерские звёздочки доставались мне. Наконец торжественно, под фанфары и многократно повторяемое в динамиках гагаринское "Поехали!", мне вручили бутылку "Советского шампанского". Я вида не подал, но в глубине души ликовал.
Наш знакомый к тому времени окончательно отрубился. Я предложил Никите выпить шампанского, но он отказался.
- Не люблю я шампанское. В другой раз. Давай поговорим, наконец.
Мы пересели за освободившийся столик, оставив Георгия спать на столе уткнувшимся в свои руки, - мало ли, вдруг подслушает чего - взяли ещё по пиву, и Никита принялся посвящать меня в свои сенсационные новости. Как выяснилось, они действительно заслуживали такой восторженно-неожиданный статус.
- В общем, сообщаю без вступлений, - сверкал он очами. - К нам в институт приняли на работу перебежчика.
- Какого перебежчика?
- Из Союза.
- Да ладно, брось!
- Зуб даю!
Я отхлебнул из кружки пиво и попытался переварить информацию.
- То есть, ты хочешь сказать - иммигранта?
- Не просто иммигранта, а именно перебежчика. Человека, сбежавшего из Союза к нам в долбанную Россию.
- В обход официальных структур?
- Именно!
И всё же я до конца не врубался.
- То есть, он как-то сам смастерил пространственную машину, которая перенесла его в параллельную реальность?
- Утверждает, что сам. Я, правда, с ним ещё не общался, не было возможности, но кое-кто на кафедре успел парой слов обмолвиться. Профессор, физик, советский диссидент, люто ненавидевший советский строй и мечтавший из него смотаться. Колоритный такой дядька, живой, подвижный. Видать, его какое-то время здесь в подполье держали, изучали, а он взбунтовался. Хочу, мол, жить полнокровной жизнью, работать, преподавать как раньше. Ну, и выпросил себе место у нас в институте.
- Да уж, похоже, гнида редкостная…
- Ну, по политическим взглядам может быть, - я видел, Никите не хотелось со мной соглашаться, - а так интересный мужик. С понедельника выходит на работу. А в конце следующей недели с ним пройдёт что-то типа творческой встречи. Для своих - преподавателей и студентов. Видимо, его и в плане агитации капиталисты хотят использовать. Наверняка много чего интересного расскажет. Так что там пообщаться, перетереть за жизнь, я полагаю, с ним можно будет.
Да, всё это действительно неожиданно.
- Слушай, а ты можешь провести меня на эту встречу?
Костиков особо не раздумывал.
- Ну, а почему бы нет? У нас не настолько тесный коллектив, что все друг друга знают. Особенно студентов. Сойдёшь за студента.
- Хочется, - мрачно смотрел я в пустую кружку, - хочется посмотреть на этого героя нашего времени. Он ведь и в нашем деле с агрегатом может оказаться полезен.
- Да и я об этом, и я! - зашевелился возбуждённо Никита. - Вдруг каким-то образом получится выудить у него технологию пространственного перемещения! Тогда мы короли!
Я думал. Это было бы здорово. Не пришлось бы искать денег на официальную эмиграцию. Я могу ведь их и не собрать, даже с серией удачных гоп-стопов.
- Ну, а как у тебя исследования продвигаются? - поинтересовался.