Мишка беспомощно моргал, видя перед собой только взбешенно круглящиеся глаза Клима. Вопрос директрисы, ни к кому, собственно, прямо не обращенный, мог бы остаться без ответа. Но Мишка вдруг качнулся вперед и, как будто даже против воли, разжимая толстые рыхлые губы, выдохнул квадратной грудью:
- Неправда все это!
- Что - неправда? - негромко переспросила директриса, мягко, почти сочувственно улыбаясь.
- В докладе! - сказал Мишка и зачем-то снял очки,
Вокруг захихикали. Мишка стоял, улыбаясь, и подслеповато щурился. Ему казалось, он кубарем летит с ледяной горы.
- Вы из какой школы? - еще мягче спросила директриса.
- Из седьмой.
- А-а-а...- пропела Калерия Игнатьевна.- Ну, теперь все понятно...
И сидевшие с нею рядом, в президиуме, весело и облегченно заулыбались и перекивнулись.
- Передайте вашим учителям, чтобы они научили вас, как надо себя вести в общественном месте,- сказала директриса.
Клим крикнул:
- Это диспут, а не молебен!
- А это еще кто там? - уже с угрозой сказала директриса.
- Бугров, тоже из седьмой! - Клим вскочил, коснулся Мишкиного плеча своим.
- Тот самый Бугров?..- Калерия Игнатьевна, склонив набок голову, разглядывала его, как чудовище. - Ну, чего же можно еще ждать от седьмой школы!.. Продолжайте, Мария Германовна...
Доклад продолжался. Его глупость уже не казалась Климу больше такой наивно-простодушной: получив поддержку, она зацвела вовсю, махрово и буйно. И не успела Мария Германовна закрыть свою тетрадку, он крикнул:
- Прошу слова!
К трибуне подскочила Хорошилова. Стекла ее очком блестели холодно, как ртуть.
- Товарищи! Мы должны твердо сказать Бугрову и его компании...
- Что они все, с ума посходили? - пробормотал Мишка.
Клим ждал, сцепив зубы. Едва она кончила, он снова вскинул руку.
- Прошу слова!..
- Слова!..- эхом откликнулся Мишка.
Девушка, ведущая диспут, объявила:
- Выступает ученица десятого "В" Изольда Никитина...
Они что - не слышат?!
- Все это нарочно. Неужели ты не понимаешь? - сказала Кира.
- Наш класс осуждает... Единодушно осуждает недостойное поведение...
Высокая талия, гибкая шея...
- Хорошо,- сказал. Игорь,- пускай только эта цапля кончит...
Но когда он шагнул к сцене, какая-то девушка уже заняла трибуну.
Тогда все стало ясно. Кира права. Это не диспут. Это заговор. Их не замечали. Им не давали слова. Выступавшие сменяли друг друга. Все они демонстрировали высокую идейность и сознательность. Раньше их что-то не было видно, тех, кто теперь затверженно читал по бумажке. Раньше они отсиживались по своим щелям, зубрили учебники - теперь они публично держали экзамен. На подлость. На глупость. На лицемерие!..
Тогда, после пьесы, были минуты, когда казалось, что все погибло. Но там был бой. Открытый, свирепый, неравный, но - честный, бой по всем правилам!
А здесь?..
Но те-то, в президиуме.. Уважаемые, рассудительные люди... А впрочем - они не виноваты... Они не знают, как их обманывают...
- Выступает Людмила Жерехова...
Ба! И Жерехова пошла в ход!..
Но в зале не одни жереховы...
Где вы - правдолюбец Лешка Мамыкин, отчаянный Витька Лихачев, Наташа Казакова, Юля Попова, Рая Карасик, и все остальные, чьих имен и не перечислишь?.. Ведь вы соглашались, жали руки, клялись... Что же вы? Чего вы ждете еще?..
Клим скользит по рядам, скованным, отчужденно молчащим... Ломаются, никнут, опадают, как бритвой подсеченные, взгляды.
Клим сжал кулаки в карманах, стиснул зубы, ему хотелось рычать и стонать от злости, от боли, от обиды...
У Киры на матовой коже лба блестят крупинки нота. Странная мысль: она только кажется такой твердой, остро-отграненной, хочет казаться...
...- Ученица десятого "А" Картавина...
Лиля?! Наконец-то!
Клим встрепенулся. Он верил, ждал: найдется человек - и светлый луч пронзит кромешный хаос неистовой лжи...Лиля?.. Удача, двойная удача - разом будут разбиты подозрения, с которыми относились к ней все, почти все - кроме него...
- Как только она кончит - всем аплодировать! - вполголоса предупредил он, заранее торжествуя.
Ее красивая кукольная головка уже покачивалась над трибуной.
- ...Чернышева любит всех упрекать в нечестности. Но если она сама такая уж честная, пусть выступит здесь и расскажет, чем она занимается после двенадцати ночи на улице! А если не хочет, может и не рассказывать, это и так известно всем и каждому!
Кто-то прыснул, хохоток мелкой рябью пробежал по залу. Клим не видел, как она сошла с трибуны. Болотная тина с тяжелым плеском сомкнулась над ним.
Смейся, Кампанелла!
Он не успел еще сообразить, чем ответить на эту гнусность - там, где только что была Картавина, уже стояла Майя.
- Вам никто пока не давал слова, Широкова,- сказала Калерия Игнатьевна, удивленно приподняв узкие брови.- Но если в вас,- голос ее налился угрозой,- но если в вас заговорила совесть...
- Да, совесть,- повторила Майя почти автоматически.
С инстинктивной брезгливостью она отступила от трибуны, словно ей претило место, с которого прозвучал грязный поклеп.
Она подалась вперед, и теперь ее стало видно всю - с головы до ног. Правую ногу она выставила перед собой, как бы готовая шагнуть прямо в зал.
Нет, это была уже не та Майя, к которой привык Клим и все, кто ее знал,- добрая, легкомысленная, безмятежно прощающая любую обиду девочка, сейчас она вся светилась оскорбленным достоинством. Кирпично-красные пятна легли на широкие скулы, глаза блестели незнакомо и сухо.
Несколько секунд она стояла так, стиснутая, как стальным обручем, загадочно-зловещей тишиной. Потом резко выбросила вперед руку, и в ней трепыхнул белым флажком лоскуток бумаги.
- Я прочту... Это мне передали сегодня утром: "Прости, прости за все, что я скажу про вас на диспуте. Ты совсем не такая, и вы все... Но что я могу поделать?.. Ты должна будешь презирать меня, но не отворачивайся от меня совсем...Твоя верная подруга была и есть..."
Майя подняла от листочка вспыхнувшее гневом лицо.
Среди душного молчания проскрипел голос директрисы:
- Мне жаль вас, Широкова, за вашу глупую выходку... Кто написал вам эту записку?
- Не все ли равно? Ее могли написать почти все, кто здесь выступал,- и Майя, скомкав лоскутик, порывисто шагнула к лесенке, от сцены к залу, откуда, в ответ на ее последние слова, донесся густой рокот.
- Кто написал эту записку? - поднялась Калерия Игнатьевна, с шумом отодвинув стул.
Майя, щурясь, с расстановкой проговорила:
- Этого я не могу вам сказать, Калерия Игнатьевна.
- Дай сюда твою записку!
- Я не могу, Калерия Игнатьевна.
Майя опустила голову, стыдясь не то за себя, не то за автора записки, не то за саму Калерию Игнатьевну, которая при всех стучала на нее по столу.
В президиуме заскрипели стулья, послышался недоуменный говор.
- Так вы не отдадите мне записки?
- Нет, Калерия Игнатьевна.
- Оч-чень хорошо...- Калерия Игнатьевна успокоительно кивнула директору двадцатой школы, который смущенно пытался сказать ей что-то.- Тогда я объясню всем, в чем дело. Вы сами написали эту записку, сами! Чтобы оклеветать честных учениц и вылезти сухими из воды!..- она победоносно усмехнулась.
- Зачем вы так говорите? - серьезно и тихо проговорила Майя.- Вы ведь сами знаете, что это неправда.
- Ах, неправда? Значит, я говорю неправду? Тогда пусть встанет тот, кто написал эту записку!
В гнетущей тишине весело прозвучал чей-то голос:
- Нашли дурака!
Майя стояла, теребя кончик тугой косы, и смотрела в зал, улыбаясь горькой и скорбной улыбкой.
- Ну, что, Широкова, кто из нас говорит неправду? Вы или я?
Калерия Игнатьевна не скрывала своего торжества:
- Скажи, кто написал! - крикнул Игорь.
Его поддержали Клим и Мишка. Сквозь поднявшийся в зале шум они неистово кричали Майе:
- Имя! Имя!..
Только Кира, кусая губы, повторяла:
- Нет, она не скажет, не скажет...
И лишь когда Майя неторопливо, старательно разорвала записку на мелкие клочки - они осели на пол не тающими снежинками - Кира ахнула, как будто до последнего мгновения у нее еще таилась надежда:
- Эх, Майка!..
Зал гудел.
- А если мы попросим удалиться тех, кто не умеет себя вести, как положено?! - прокричала директриса.
- Мы уйдем и без вашей просьбы! - заорал Клим, уже шагая вдоль ряда.
- Мы уйдем - эхом вторил Мишка, яростно подталкивая Клима в спину.
За ними поднялись и Кира с Игорем.
- Надеюсь, никто не станет возражать,- сказала Калерия Игнатьевна с искусственным смешком.- Для нас это не большая потеря!..
В проходе к ним присоединилась Майя.
Они шли по громадному, залитому сверканием люстр залу с круглыми колоннами; шли по зеркальному паркету - он мерной зыбью качался у них под ногами; шли сквозь лица - длинные и белые, как свечи.
Клим был окружен плотной кучкой друзей. Перед тем как распахнуть дверь, он обернулся, крикнул:
- Трусы! Да, мы пойдем, а вы оставайтесь!
25
Дверь захлопнулась. И в ту же секунду в задних рядах неожиданно пискнуло:
- Это же я написала!..
Голос был едва слышен. Все заоборачивались, ища, кому он принадлежит.
- Встаньте, кто это сказал,- нахмурилась Калерия Игнатьевна.
- А я стою...
Только теперь ее разглядели -девушку с изумленно-испуганными глазами на круглом лице, такую маленькую, что издали сначала даже не заметили, что она и в самом деле стоит, едва возвышаясь над теми, кто сидел вокруг.
По залу прошелестело:
- Горошкина... Тамара Горошкина...Из десятого "А"...
- Тише,-сказала Калерия Игнатьевна.- Что там случилось, Горошкина?..
- Я хочу сказать... Я уже сказала.
Она повела головой на коротенькой шейке, все с тем же удивленным выражением прислушиваясь к пробежавшим по залу смешкам,- и с глуповатым простодушием добавила:
- Ну, чего они смеются?..
Тут уж не выдержали даже те, кто в президиуме, даже Калерия Игнатьевна вдруг улыбнулась и участливым тоном сказала:
- Наверное, Горошкина, ты плохо себя чувствуешь,- садись.
Ее замечание вызвало в ответ одобрительный смех, и сама Тамара Горошкина тоже, заулыбалась, растерянно и жалко, и опустилась на свое место, но тут же снова поднялась и повторила:
- Это же я написала.
- Хорошо,- сказала Калерия Игнатьевна уже несколько раздраженно.- Мы потом во всем разберемся, а пока садись. Кто хочет выступить?
Но какой-то странный смешок сорвался с губ Горошкиной, затем лицо ее сморщилось, перекосилось, как будто ей смертельно захотелось чихнуть - и вдруг она повалилась вперед, на спинку стоявшей перед нею скамьи, и разрыдалась, неудержимо, страшно, с какими-то басовыми нотами.
- Вот видите, я же говорила, что она себя плохо чувствует,- одолев мгновенную нерешительность, повелительно и твердо сказала Калерия Игнатьевна.- Помогите же ей, выведите ее в коридор!..
Несколько девочек бросились к Тамаре, подхватили ее под мышки, но она забарахталась и вырвалась из их объятий.
- Не хочу! - вскрикнула она, отнимая от лица руки,- растрепанная, с мокрыми щеками и глазами, блестевшими от слез: -Я не хочу уходить! Это же я написала! Зачем же они!.. Зачем же вы, Калерия Игнатьевна?.. Вы сами... Мне... У себя в кабинете... Сами!..
- Что такое, Горошкина? - повысила голос Калерия Игнатьевна.- Может быть, ты хочешь сказать, что тебя кто-нибудь заставил выступать?..
- Всех! Всех вы...- кричала Тамара, комкая платочек и почему-то приподнимаясь на цыпочки.- Всех! Всех! А они... Они же ничего плохого... Зачем же вы, Калерия Игнатьевна?.. Зачем?..
- Ну как же, как же! Во всем виноват директор! - Калерия Игнатьевна попыталась пепельно-серыми губами обозначить улыбку.- Наследственная истеричка,- прибавила она, склонившись к Ангелине Федоровне.- Притом из этой же компании.
Но теперь ей хотелось лишь одного: скорее завершить этот несчастный диспут, который вначале катил, как автомобиль по новому шоссе, потом свернул и запетлял вкось и вкривь по ямам и колдобинам, пока совсем не забуксовал, не завяз, оседая все глубже и безнадежней.
- Кончайте, достаточно, Калерия Игнатьевна,- услышала она за спиной негодующий голос директора двадцатой школы. Его поддержали остальные:
- Так больше невозможно... Прекратите...
Но в списке, лежавшем перед нею, значилось еще много фамилий, и залпом выпив стакан воды, поднесенный Ангелиной Федоровной, она почувствовала, что нет, еще не все потеряно.
- Надеюсь, теперь нам уже никто не помешает,- заговорила она, стараясь вернуть себе энергичные, властные интонации.- Кто желает выступить?
Зал молчал.
- Кто желает выступить? - она повысила тон.
Не поднялось ни одной руки.
- Пожалуйста,- сказала Калерия Игнатьевна,- пожалуйста, Ларионова. Вы хотите?
Молчание.
- Ну, что же, мы ждем вас, Ларионова.
- Нет,- раздался робкий голосок,- я... я не хотела...
Калерия Игнатьевна одернула жакет, плотно, как офицерский китель, обтягивающий ее сухую фигуру, оглянулась, как бы ища сочувствия, на президиум...
- Значит, Ларионова, вы отказываетесь? Ну, что же, ну что же... Тогда выступит ученица десятого "Б" Светлана Галкина... Комсорг,- она с нажимом произнесла последнее слово.
- Я не подготовилась,- раздалось откуда-то сбоку.
- Ничего,- спокойно сказала Калерия Игнатьевна.- Мы знаем, вы умеете говорить, если захотите... Пожалуйста, Светлана...
Снова молчание.
- Что же вы?.. Ведь у нас диспут, а не урок... Каждый может встать и высказать свое мнение совершенно свободно... Если даже и ошибется - его поправят товарищи... Или старшие...
Никто не откликнулся на ее призыв.
- Пожалуй, придётся мне их расшевелить,- сказала Ангелина Федоровна, решив помочь Никоновой.
"Я отдыхаю, отдыхаю у вас в школе!" - любила повторять она Калерии Игнатьевне в присутствии директоров других школ.
Но кто-то громко объявил:
- Желаю выступить.
Калерия Игнатьевна едва не вскрикнула: наконец-то! Хоть один отыскался! И даже забыла спросить фамилию, а когда спросила,- юноша бросил на ходу:
- Шутов...
Ее обдало жаром: этого только здесь не хватало!.. Но было поздно: Шутов стоял за трибуной, выжидая, пока уляжется шум.
До того, никем не замеченный, он сидел далеко, за колонной, один, без Слайковского, без Тюлькина, без обычной своей свиты, угрюмо наблюдая за всем, что творилось в зале. И сейчас усмехался, как ни в чем не бывало приглаживая челку, довольный, может быть, эффектом, который он произвел.
- Вы хорошо продумали, что скажете? - настороженно спросила Калерия Игнатьевна.
- Конечно,- ответил Шутов небрежно, не глядя в ее сторону.
После первых же слов Калерия Игнатьевна облегченно вздохнула.
- Это что, тот самый?..- заговорили в президиуме.- Из седьмой школы?.. Но вы послушайте, как он говорит!..
- Вот вам бездельник и хулиган! - сказала Калерия Игнатьевна, обращаясь к заведующему домом учителя.- Его надо уметь воспитывать... Но не Сирину... Тот может выращивать разбойников вроде Бугрова...
Она слушала Шутова, кивала в такт его словам; пару раз даже, подбадривая, вставила:
- Продолжайте, продолжайте...
- Злопыхатели! - выкрикивал Шутов.- Клеветники! Критикуют, вопросы поднимают... Какие могут быть такие вопросы? Если тебе что не ясно - подними руку и спроси учителя - он все разъяснит! Кампанелле поклоняются! А кто такой был Кампанелла? Итальянский монах! Зачем нам всякие иностранные кампанеллы, когда у нас есть Леонид Митрофанович, наш классный руководитель?..
- Он что-то путает,- поморщилась Ангелина Федоровна.
- Он волнуется,- пытаясь приглушить возникшую тревогу, сказала Калерия Игнатьевна,- Он волнуется и сбивается, но в целом-то мысль правильная: он осуждает...
А Шутова несло:
- Тут уже говорили предыдущий ораторы: не тем, чем нужно, занимается Бугров и его труппа! Нашлись теоретики любви! Какая любовь в нашем возрасте? Что нам, по шестьдесят лет? Нет, нам всего по семнадцать! И мы еще аттестат зрелости не получили, а они - про любовь!.. Просто позор!
Всхлипнул смешок, другой, третий...
- Они, видите ли, пьесы сочиняют, сатиры! Нас, видите ли, в мещан превратили! А какие мы мещане? Мы по двадцать копеек взносы платим! А если потребуется, так мы не то что ничего не пожалеем,- мы и по сорок копеек внесем. Только нас не трогай, вот так!..
Она слишком поздно поняла свою оплошность. Смех катился по рядам волнами; в президиуме уже улыбались и негодовали; Калерия Игнатьевна стучала костяшками пальцев по столу, но Шутов не знал удержу.
- Замолчите!-крикнула Калерия Игнатьевна, теряя самообладание.- Вам... Вам только в цирке выступать!.. Кто вам позволил устраивать балаган?!
Шутов запнулся. У него было печальное бледное лицо арлекина. Кинув на директрису невинно-дурашливый взгляд, огорчился:
- Балаган? А мне сказали - диспут...
Колокольчик бессильно трепыхнулся в руке Калерии Игнатьевны. Это они всех так настроили! Они! Они!
Она уже знала, как поступит завтра.
Но сейчас?..
Но сейчас?..
Теперь в зале не затыкали кулаками рты, не гнули головы - сцену захлестнуло бурным, веселым валом смеха.