Содержание:
Валерий Вотрин. Рассел Хобан: слово от переводчика 1
Рассел Хобан. - КЛЯЙНЦАЙТ 1
Точка А и точка В 1
Медсестра 2
Увольнение 2
У доктора Налива 2
Прибытие 2
Герой 2
Кровь Кляйнцайта 3
Переход в Подземке 3
Стрелочка в квадрате 4
Ни души в Подземке 4
Музыка 4
Может обернуться чем угодно 5
Два пути 5
Не совсем то 5
Пасть 6
Другая музыка 6
Очень рады 7
Взбучка назавтра в раскладе 7
Эпиталама 8
Недолгий кайф 8
Асимптоты 8
Семь фруктовых булочек 9
Вручную 10
Шляпа 11
Шеклтон–Планк 11
Фиркин? Пипкин? 12
На ту сторону 12
Стретто 12
Играют 13
Поздний кофе 14
Сутенер 16
Простой стол 17
Ха–ха 18
Чепуха 19
Конь на гусеничном ходу 20
В голубых тонах 21
Песенка 22
Пиканье 23
Неужто я Орфей? 24
Большая, ценная и прекрасная мысль 25
Действие при входе 25
Соло 26
Остается собрать остатки 27
Машина бога 27
Побег 27
Эвридика, смотрящая вперед 27
Прямо волшебство 28
Кювет 28
Смешанные чувства 29
Этого не хватало 29
Повсюду, постоянно 30
Хорошие новости 30
Ничего необычного 31
Гостинцы 31
До скорого 31
Примечания 31
Валерий Вотрин. Рассел Хобан: слово от переводчика
Американский романист Рассел Хобан - явление для Соединенных Штатов необычное. Начать с того, что в 1969 году он перебрался на жительство в Лондон. Этот город избран местом действия многих его романов, знаменитый лондонский акцент (который так трудно передать при переводе) используется им с потрясающей виртуозностью, и это дает основания многим критикам полагать, что Хобан - коренной лондонец. Однако этот сын эмигрантов из украинского городка Острог родился в 1925 г. в Лансдейле, Пенсильвания, во Вторую мировую войну участвовал в итальянской кампании и был награжден Бронзовой звездой. После войны он переезжает в Нью–Йорк, где зарабатывает на жизнь иллюстрированием книг, писанием рекламных роликов, в общем, всем тем, чем впоследствии станут заниматься его герои. Возраст, участие во Второй мировой, переезд в Нью–Йорк - все это напоминает биографии целого поколения американских писателей, к которому принадлежат Норман Мейлер, Дж. Д. Сэлинджер, Курт Воннегут и Джозеф Хеллер. Но Хобан никогда особенно не участвовал в бурной жизни литературного Нью–Йорка. Его первыми книгами становятся книги для детей, самая известная из которых, роман "Мышь и ее дитя", вышедший в 1967 году, признан уже классикой жанра и ценится критикой наряду с произведениями Андерсена и Милна. С 1973 года он начинает писать "взрослую" прозу: один за другим в свет выходят его романы "Лев Воаз–Иахинов и Иахин–Воазов", "Кляйнцайт", "Дневник черепахи", "Риддли Уокер", "Пильгерман".
Проза Хобана - притчевая, полная мифологических аллюзий, языковых игр и черного юмора - заслужила среди критиков прозвание "магический сюрреализм". Лучшим образцом этого сюрреализма является предлагаемый читателю роман "Кляйнцайт" (1974), черная притча на тему греческого мифа об Орфее. Главный герой романа, Кляйнцайт (что по–немецки означает "маленькое время", а в переводе на английский оборачивается другим смыслом и приобретает значение "заурядного, рядового") внезапно получает увольнение, ощущает непонятную боль, оказывается в госпитале, влюбляется в прекрасную Медсестру, и все это в один день. Затем оказывается, что болезнь его лежит не где‑нибудь, а в области гипотенузы, диапазона и асимптот. Игра продолжается, и на сцену выходят стретто, тема и ответ, фуга и прочие музыкальные термины, что превращает болезнь Кляйнцайта в метафору, условие человеческого существования в том странном городе, состоящем только из Госпиталя и Подземки, который в то же время является и Лондоном 70–х со всеми характерными его приметами. Кляйнцайт - господин Заурядов и Орфей, его Медсестра - Эвридика, Подземка - царство мертвых, Аид, и сами персонажи не устают повторять, что они - часть мифологического сюжета, такого же древнего, как сама жизнь. Вся эта игра смыслами и безоглядное переворачивание, травестирование известных сюжетов напоминает Джойса, а сам Хобан называет также Конрада и Диккенса. В тексте же постоянно упоминаются Фукидид, Платон, Ортега–и-Гассет, Вордсворт, Мильтон, цитируются отрывки из их произведений, - Хобан мастер литературных реминисценций. "Кляйнцайт" - роман о писании, о шатких, неустойчивых отношениях между искусством и действительностью.
Это - первый перевод Рассела Хобана на русский язык.
Рассел Хобан.
КЛЯЙНЦАЙТ
Перевел Валерий Вотрин
© Russel Hoban, 1974
© Валерий Вотрин, перевод, 2001
Посвящается Джейку
Точка А и точка В
Вот опять, точно разряд по проводу. Вспышка ясной ослепительной боли прокатывается из точки А в точку В. Откуда взялось это А? И что за В? Кляйнцайт не желал этого знать. Он‑то думал, что его гипотенуза с другого боку. Хотя кто ее знает. Ему всегда было боязно смотреть на анатомические рисунки. Ну да, мышцы. Но органы, нет. Вечно ждешь неприятностей от этих органов.
Вспышка боли. Снова от А до В. Его диапазон был тверд на ощупь, распух. Сухая кожа на черепе отслаивалась чешуйками. Он приблизил лицо к зеркалу, висевшему в ванной.
Я существую, заявило зеркало.
Ну, а я? - спросил Кляйнцайт.
А это уже не моя печаль, отвечало зеркало.
Ха–ха, засмеялась больничная койка. Ее смех прозвучал не рядом с Кляйнцайтом, она даже не могла его видеть, поскольку находилась на другом конце города. Ха–ха, засмеялась больничная койка и затянула песенку, которая проникла сквозь ее железные ребра, оцарапав эмаль. Ты и я, от А до В. Я припасла для тебя подушку в моем изголовье, пела койка, в моих ногах уже висит табличка с твоим именем. Медсестра и ее сиделки вслушиваются в ночь. Капельницы и бутылочки, кислородные баллоны и маски. Все ждет. Будь как дома.
Отвали, сказал Кляйнцайт. Он оставил зеркало пустым и отправился на работу, спустился вслед за своим лицом в Подземку, сел в поезд. В руке дипломат, под мышкой Фукидид, пингвиновское издание "Пелопонесской войны". Книга, которую он носил с собой, он даже еще не открывал ее.
НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО, произнес заголовок в бульварной газетенке рядом с ним. Он проигнорировал его, глянул на следующую страницу, где красовалась фотография обнаженной девушки, затем повернул голову, чтобы снова взглянуть на заголовок. И В ЭТОТ РАЗ НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО, настаивал заголовок. А тебе не все ли равно? - хмуро осведомилось лицо за газетой. Отвернулось вместе с заголовком и девушкой. Скотина, подумал Кляйнцайт и закрыл глаза.
Ну что вам сказать? - обратился он к неизвестной аудитории в своем сознании. Разве имеет какое‑то значение, кто я и я ли это вообще?
Аудитория ерзала в креслах, позевывала.
Ну хорошо, сказал Кляйнцайт, давайте я выражусь по–другому: вот вы читаете книгу, и в книге говорится про человека, который одиноко сидит в своей комнате. Так?
Аудитория кивнула.
Так, сказал Кляйнцайт. Но на самом деле он вовсе не одинок. Есть писатель, который об этом рассказывает, есть вы, которые это читаете. Он не одинок в том смысле, в каком одинок я. Вы не одиноки, если есть хоть кто‑нибудь, кто это видит и хочет об этом рассказать. А я вот одинок.
Какие еще новости? - поинтересовалась аудитория.
Вечером, возможно, никаких, к утру небольшое прояснение, ответил прогноз погоды.
Давайте представим себе это так, сказал Кляйнцайт. Что называется, с азов: у меня есть бритва "жилетт–текматик". Ее лезвие - полоса сплошной стали, и после того, как я побреюсь раз пять, я переставляю его на следующий номер. Первый номер является и последним, и это существенно, не правда ли? А потом я бреюсь этим первым номером десять, пятнадцать раз подряд, прежде чем куплю новую упаковку. А почему, мне и невдомек. Задачка не по зубам, правда?
Никакой аудитории уже не было, пустые кресла зевали ему в лицо.
Кляйнцайт вышел из поезда, влился в поток людей, спешащих на работу. Под ногами, на полу, он заметил несмятый лист желтой бумаги формата А4. Поднял его. Лист чистый с обеих сторон. Он положил его в свой дипломат. Встал на эскалатор, загляделся на юбку девушки, которая стояла девятью ступеньками выше. Зад высшей утренней пробы, определил он про себя.
Кляйнцайт поднялся на лифте к себе в контору, сел за свой стол. Набрал номер доктора Налива и записался на прием. Вот так‑то лучше, одобрила больничная койка где‑то на другом конце города. Уж мы с Медсестрой обо всем позаботимся, и бутылочку оранжада ты у нас получишь, как и все.
Не буду сейчас об этом думать, решил Кляйнцайт. Он вытащил лист желтой бумаги из своего дипломата. Бумага толстая, плотная, шершавая, насыщенного желтого цвета. Ей нужен простой стол, подумал Кляйнцайт, беленые стены, голая комната. В романах всегда фигурируют простые столы. За ними сидят молодые люди и что‑то строчат на бумаге стандартного формата. Единственное их пальто висит на простом крючке, вделанном в беленую стену. Да полно, были ли те простые столы, те голые комнаты? Кляйнцайт засунул бумагу вместе с копиркой и вторым листом в свою пишущую машинку, на которую при этом осыпалось немного перхоти, и принялся за рекламу зубной пасты "Бзик".
Медсестра
Она проснулась, встала с постели, цветущая, как заря. Розовые пальцы, розовые ступни, розовые соски. Высокая, стройная, статная, словно Юнона. Приняла душ, почистила зубы. Белый бюстгальтер, колготки от "Маркс энд Спенсер". Ничего чересчур модного. Одела свой халат, колпачок, свои неизменные черные сестринские туфли.
Палата А4, пожалуйста, сказала она им, и туфли отнесли ее туда. Что за походка! Стены с обеих сторон расцветали при одном только взгляде на нее, коридоры улыбались ее отражением.
В своем кабинете Медсестра управилась со своими кабинетными делами, выкурила сигарету, отперла свой шкафчик, окинула взглядом свою империю. Пациенты кашляли и вздыхали, пожирая ее глазами поверх кислородных масок. Однажды ко мне придет мой принц, подумала Медсестра.
Она обошла их в сопровождении тележки с лекарствами, грациозно покачиваясь на своих высоких туфлях, распространяя облако милосердия и желания. "Ах!" - завздыхали они. "Ох!" - застонали они. Глубоко принялись они вдыхать свой кислород, тихонько мочась в бутылки, запрятанные под простынями. На какой же койке он окажется? - думала Медсестра.
На улице был дождь, и свет в помещении был серебристый, музыкальный. Потолок, точно крышу викторианского вокзала, украшали витиеватые узоры. Такие свеженарисованные кремовые викторианские узоры, похожие на коленки. Серебристое освещение, зеленые одеяла, белые простыни и наволочки, пациенты каждый на своем месте, молоденькие сиделки, одетые в голубое и белое, все прибранное, готовое услужить. Все опрятное, подумала Медсестра. На какой же койке он окажется?
Увольнение
- Ну, как идут дела? - спросил Директор по творческой части, человек с бачками.
- Думаю, мне это удалось, - ответил Кляйнцайт, человек с перхотью. - Начинается с того, что мужчина толкает перед собой тачку, полную клади. Никакой музыки, слышно только его дыхание да скрипение тачки да стук клади. Изображение переходит в крупный план. Мужчина широко улыбается, лезет в карман, достает оттуда тюбик "Бзика" и, ничего не говоря, выставляет его вперед. Что вы об этом думаете?
Директор опустился в кресло, его и без того тесные брюки натянулись, он не стал закуривать, потому что вообще не курил.
Кляйнцайт закурил.
- Подход как в cinema veritе - объяснил он.
- А почему именно тачка с кладью? - спросил Директор, который был на десять лет моложе Кляйнцайта.
- А почему бы и не тачка? - ответил на это Кляйнцайт. Он остановился и подождал, пока боль пробежит от А до В. - Тачка сгодится так же, как и любое другое. Она лучше уймы разных вещей.
- Вы уволены, - натянуто произнес Директор.
У доктора Налива
- Гипотенуза - довольно странный орган, - сказал доктор Налив, сидя в своей хирургической клинике на Харли–стрит. Доктору Наливу было лет пятьдесят пять, и выглядел он как истый джентльмен, который и другие полсотни лет пробежит, даже не задохнувшись. Журналы в его приемной потянули бы фунтов на 200. Его клиника была оснащена коробочкой пластыря, иглой для взятия образцов крови, полочкой с пробирками и электрическим камином времен Регентства. Был у доктора Налива и стетоскоп. Он осмотрел его, щелчком стряхнул остатки прилипшей серы. - Мы чертовски мало знаем о гипотенузе, - произнес он. - Да и о диапазоне тоже. Вы можете всю жизнь прожить, даже не узнав про них, но уж если они дадут о себе знать, то неприятностей не оберешься.
- Так, может, и говорить не о чем, а? - спросил Кляйнцайт. - Просто небольшой приступ от А до В. - Тут его пронзило снова, точно раскаленным железным прутом, насквозь. - Просто небольшой приступ от А до В, - выговорил он. - Слушайте, может, у всех это есть, а?
- Нет, - сказал доктор Налив. - Едва ли три случая в год наберется.
Три случая чего, хотел спросить Кляйнцайт, но сдержался.
- И ничего серьезного? - спросил он.
- Как у вас со зрением? - задал вопрос доктор Налив. Он раскрыл папку с данными Кляйнцайта, заглянул в нее. - Мушки, точки плавающие не замечали?
- А у кого их нет? - сказал Кляйнцайт.
- А со слухом как дела обстоят? - спросил доктор Налив. - Слышали когда‑нибудь такой шум в абсолютно тихой комнате, будто пузырьки лопаются,?
- Я думал, это акустика, - сказал Кляйнцайт. - В смысле, в комнатах действительно лопаются пузырьки, когда стоит тишина, разве не так? Такое едва различимое тонкое шипение.
- Давление у вас хорошее, - сказал доктор Налив, все еще глядя в папку с данными. - Давление ваше совсем как у молодого.
- Я бегаю каждое утро, - сказал Кляйнцайт. - Полторы мили.
- Хорошо, - сказал доктор Налив. - Мы оформим вас в госпиталь прямо сейчас. Завтра для вас подойдет?
- Отлично, - сказал Кляйнцайт. Он выдохнул, откинулся в кресле. Потом снова выпрямился.
- Почему я должен ложиться в госпиталь? - спросил Кляйнцайт.
- Лучше понаблюдать за вашим состоянием, - сказал доктор Налив. - Пройти несколько анализов и все такое прочее. Не о чем особо беспокоиться.
- Ладно, - сказал Кляйнцайт.
Тем же днем он купил пару довольно вызывающих на вид пижам, отобрал со своих полок книги, чтобы было что читать в госпитале. Положил в сумку "Размышления о Кихоте" Ортеги–и-Гассета. Он уже читал эту книгу и вряд ли стал бы читать ее снова. Фукидида он пожелал нести в руке.
Прибытие
- Ах! - застонала Медсестра в объятьях доктора Кришны. - Ты занимаешься любовью, как бог, - сказала она позже, когда они лежали рядом, куря в темноте.
- Выходи за меня, - сказал доктор Кришна. Он был юн, смугл, красив и талантлив.
- Нет, - ответила Медсестра.
- Кого ты ждешь? - спросил доктор Кришна.
Медсестра пожала плечами.
- Я видел, как ты обходила свою палату, - сказал доктор Кришна. - Ты ждешь, что когда‑нибудь на одной из этих коек появится мужчина. Ты что, ждешь, когда заболеет какой‑нибудь миллионер?
- Миллионеров не держат в таких палатах, - сказала Медсестра.
- А что тогда? - спросил доктор Кришна. - Какого человека ты ждешь? И почему обязательно больного? Почему не здорового?
Медсестра пожала плечами.
Утром ее неизменные черные сестринские туфли отнесли ее в палату А4. В койке у окна лежал Кляйнцайт и смотрел на нее так, точно видел всю ее насквозь, до самого Маркса, Спенсера и так далее.
Герой
Ну нет, пронеслось в голове у Кляйнцайта, когда он завидел Медсестру, это уж слишком. Даже если бы я был здоров, что маловероятно, даже если бы я был молод, чего уже не вернешь, слишком сильно это искушение и лучше бы ему не поддаваться. Да она меня даже в арм–рестлинге на обе лопатки положит, чего уж там пытаться прицениваться к ее бедрам? Он тут же приценился к ее бедрам и почувствовал, как в нем нарастает паника. За паникой прозвучала боль, точно дальний рог в бетховеновской увертюре. Да я, похоже, герой, удивился Кляйнцайт и осушил стакан оранжаду.
Медсестра притронулась к его табличке, заметила Фукидида и Ортегу на тумбочке.
- Доброе утро, мистер Кляйнцайт, - произнесла она. - Как вы сегодня себя чувствуете?
Кляйнцайт был рад, что на нем вызывающая пижама, что с ним Фукидид и Ортега.
- Спасибо, прекрасно, - ответил он. - Как вы?
- Ничего, спасибо, - сказала Медсестра. - Кляйнцайт, это что‑то такое по–немецки?
- Герой, - ответил Кляйнцайт.
- Я была уверена, это будет что‑нибудь подобное, - сказала Медсестра. Возможно, ты, сказали ее глаза.
Боже милосердный, пронеслось в голове у Кляйнцайта, а я еще и безработный.