Ой, – вскрикнула Ида, отскочив сразу к кровати, но я не давая ей опомниться, кинулся следом, и снова огрел ее плетью, теперь по ногам.
Ой не надо! Мне уже больно! – закричала Ида, извиваясь всем телом на кровати.
Ну, и как ты себя чувствуешь?! Прекрасно?! – злорадно улыбнулся я.
Не очень, – всхлипнула Ида, закрыв лицо ладонями.
Тогда отодвинься в тот угол и сиди себе тихо, – кивнул я головой, – и не разговаривай со мной, не мешай мне думать, и вообще веди себя так, как будто тебя не существует!
А можно я погляжу на тебя и немножко помастурбирую! – Ида отняла ладони от лица и теперь безумно улыбалась.
Да, делай, что хочешь, только меня не трогай, – я устало вздохнул и прилег на кровать, не выпуская из рук хлыста.
Правда, вид голой мастурбирующей Иды в черных ботфортах, стоящей рядом и раскинув ноги на ширине плеч, постепенно возбудил меня, отчего я даже привстал с кровати.
– Ну, дорогой, ну, давай реализуемся, – томно закатывая глаза, прошептала Ида, – ну, что ты ждешь, дурачок?!
– Никакой я не дурачок, я сам по себе, – взволнованно прошептал я, уже поднявшись с кровати и сделав свой шаг к безумной Иде.
Ее влажное лоно готово было уже принять меня в себя, когда я вдруг услышал сзади громкий, конвульсивно содрогающийся хохот и оглянулся.
Давай, давай, трахни ее, дружок! – в темном проеме, из-за приоткрытой двери, на меня глядело и смеялось ужасно изуродованное женское лицо, со множеством глубоких шрамов и с такими же огненно-красными волосами, как у Иды.
Пусть издевается на здоровье, – шепнула мне на ухо Ида, – это моя сестра Клара, с тех пор как ее лицо изуродовал ураган, она превратилась в юродивую!
И что же она будет все время здесь, и смотреть на нас?!
Не обращай внимания, – шепнула Ида, уже прильнувшая ко мне, и я неожиданно почувствовал, как поддаюсь чарам этой безумной женщины, и как она быстро овладевает всем моим телом.
Ну, право же, живем ведь только раз, – улыбнулась Ида и поцеловала меня в губы, и со мною сразу произошло чудо, я ощутил как моя душа извергается в нее, и потрясенный этим, застонал от наслаждения…
Потом мы лежали на кровати и молча обнимали друг друга.
Между прочим, она уже не одну и не две сотни мужиков здесь перетрахала, – послышалось из-за двери вкрадчивое хихиканье Клары. Было очевидно, что она теперь стыдилась показывать нам свое изуродованное лицо.
Ах, если бы это длилось вечно, – прошептала Ида, словно не замечая или не слыша хохота Клары, и я тоже почувствовал, что ничего не слышу, кроме чудного голоса Иды.
Ты словно выстрелом стрелы пронзил меня, и я теперь вся кровью истекаю! – я как завороженный, слушал ее, и со сладкой мукой прижимался щекой к ее теплой груди.
Через несколько минут в комнату стремительно ворвались двое женщин в черных куртках с огненно-рыжими волосами как у сестер. Они тут же схватили меня, подняли с кровати и потащили за собой неизвестно куда… Я отбивался и плакал, я пытался защитить себя и свою Иду, и навсегда остаться с ней, но женщины не слушали меня и умело заломав мне руки за спину, тащили за собой.
Ида тоже кричала и плакала, будто она была моей матерью, у которой меня отняли прямо от ее груди.
Он даже не попил моего молочка! – кричала она, кусая за руки женщин, но те ловко вытаскивали из комнаты упирающегося меня, и отталкивали Иду ногами.
Я пытался вырваться, но тщетно, женщины были, видно, специально обучены и обладали колоссальной силой, во всяком случае, когда я упал на лестнице, чтобы никуда не идти, одна из них подняла меня и понесла перед собой на двух вытянутых руках.
Через минуту они меня абсолютно голого и совершенно обессиленного затащили в одну комнату, на самом верхнем, третьем этаже. За столом сидела, одетая в черное платье Клара. Меня эти женщины усадили перед ней в кресло, и тут же ушли, словно растворившись в воздухе.
Ну-с, что же вы теперь мне скажете, – хитро улыбнулась Клара. Из-за ее уродливого лица, испещренного шрамами, улыбка казалась более страшной и зловещей.
Кажется, я не хочу жить, – честно признался я.
В мои планы это не входит, – усмехнулась Клара и неожиданно плюнула мне в лицо.
За что?! – удивился я.
За то, что ты трахал мою сестру! – в подтверждение своих слов Клара бросила на стол цветную фотографию 20х30 см, на которой я овладевал Идой.
Да, но, Ида любит меня, и она сама меня соблазнила, и вообще я не понимаю о чем речь, – сказал я, прикрывая руками свое причинное место.
Клара задумалась с какой-то странной и ни на что не похожей тоской или грустью, еще она притрагивалась своими пальчиками к шрамам на лице и плакала.
А ты не поблагодарил Всевышнего за то, что он позволил тебе глядеть на этот мир через свое прекрасное лицо?! – Клара печально улыбнулась мне, вытирая слезы рукавом.
О, Господи, – вздохнул я, – лицо – это же просто маска, и для любого нормального человека оно не имеет никакого значения!
Никакого значения?! – вскрикнула Клара, разрывая на мелкие клочки ту самую фотографию, на которой были мы с Идой.
Да, любой человек любит другого человека не из-за его лица, а из-за его души, ну, конечно и тела, но все же, лицо это не главное. Ведь недаром же в народе говорят: с лица не воду пить!
А ты бы мог меня полюбить? – неожиданно прошептала Клара, прижимая руки к шрамам на лице.
А ради чего? – опешил я.
А ради меня самой! – она улыбалась и плакала, и глядела на меня очень внимательно, все ее тело было напряжено, а руки сжимали подлокотники черного кожаного кресла. Только сейчас мне бросилось в глаза сочетание серо-красных тонов в этой комнате: серые стены, красные шторы на окнах и черная мебель, будто хранящие траур по прекрасному и навсегда утраченному лицу Клары.
Но я же, вроде как, люблю Иду, и она меня тоже, кажется, любит, – прошептал я, уже поеживаясь от некоторого холода.
Чушь! Она тебя нисколько не любит! – громко усмехнулась Ида. – Ида готова лечь под любого мужчину! Она совершенно помешанная на сексуальной почве, в конце концов она просто садомазохистка, или ты не видел ее набора плеток, висящих в ее спальне?
Но это же поддается лечению! – улыбнулся я.
Нет! Не поддается! – Клара собрала обрывки нашего фото, соединив их между собой, как мозаику уже другого потустороннего мира.
А почему ты хочешь, чтоб я тебя полюбил? – спросил я и сразу покраснел.
Может потому, что я ни во что уже не верю, – грустно прошептала мне Клара и показала мне запястья рук в глубоких порезах. – Я уже пыталась уйти отсюда, но эта дрянь, Ида, спасла меня, иногда меня спасали наши охранницы, хотя, какое это имеет значение! Вот ты лучше посмотри в мое изуродованное лицо, и скажи, сколько мне лет?
Не знаю, – честно признался я, – хотя по другим частям тела видно, что ты еще очень молодая.
Другим частям?! – горько усмехнулась Клара. – Что ж, пусть будет так!
А ты пробовала делать себе пластическую операцию?
Бесполезно, – вздохнула Клара, – шрамы слишком глубокие, и потом мне уже делали несколько операций, но от этого я не стала выглядеть лучше! А потом я от всего этого уже устала и стала противна сама себе! Хочешь посмотреть, какая я была до урагана?
Да, – кивнул я головой, и Клара протянула мне небольшую черно-белую фотографию, с нее на меня глядела прелестная девушка лет семнадцати, с завитыми локонами и в старинном платье, стоящая возле пальмы на берегу моря.
И сколько этой фотографии лет?!
Этой фотографии два года, она была цветной, но после всего, что со мной произошло, я ее сделала черно-белой!
Почему?!
Потому что сейчас для меня одно только прошлое окрашено в сияющую ткань моей былой красоты. Я уже знаю, что меня никто не полюбит, но я все равно как будто верю в сказку, в своего волшебного принца, как будто он есть и храню ему верность! – от своих мыслей Клара даже рассмеялась, и несмотря на свое внешнее уродство, показалась мне очень интересной.
Я готов быть твоим другом и просто встречаться! Ты согласна?! – прошептал я.
Не знаю, – она криво усмехнулась, глядя с недоверием на меня.
Мне бы все-таки не мешало одеться! – я только сейчас вспомнил, что сижу перед ней в костюме Адама.
Сейчас тебе принесут твою одежду, – Клара нажала на кнопку, приделанную к столу, и буквально через минуту мне принесли одежду, и я стал одеваться, замечая, как Клара смешно улыбается мне своей обезображенной улыбкой.
А что с Идой и Тоней?! – спросил я, усаживаясь опять в кресло.
Принесите кофе и конфеты, – крикнула в микрофон Клара, одновременно нажав на кнопку, и нам тут же принесли кофе с шоколадными конфетами. – Ида не нуждается в твоей близости, я уже тебе говорила, что она готова лечь под любого мужчину, она сумасшедшая, – от смеха Клара даже закашлялась.
Но Ида сама искала меня, ей было хорошо со мной, – обиженно вздохнул я, выпивая свою чашку.
Глупец, – взглянула печально на меня Клара, – Ида делала все это ради меня! Ради меня она тебя соблазнила, и ради меня привезла сюда! А когда ты был здесь в первый раз я стала разглядывать тебя всего с ног до головы. Ида тогда договорилась с твоим дружком Леллямером и подмешала тебе в водку снотворное, а когда привезла сюда, я одна в течение часа пролежала с тобой в одной кровати. Нет, я ничего не делала с тобой, я просто гладила тебя, все твое тело и восхищалась твоей юной красотой, – Клара всхлипнула и поставила свою чашку с кофе на стол, – а потом я решила, что Ида поможет мне тебя заманить сюда уже без всякого снотворного! Я разрешила Иде показать свою садомазохическую спальню, чтобы ты осознал хотя ты часть правды, но ты как был во сне, так не выходил из сна!
Так выходит я – твой пленник?! – возмутился я.
Нет, ты можешь уйти прямо сейчас! – воскликнула она и тут же с яростью разбила свою чашку с тарелкой об мраморный пол, уложенный серыми и черными квадратами.
А что с Тоней?!
Ее уже отвезли обратно в общежитие, и даже дали денег на дорогу! – усмехнулась Клара и вдруг перескочив через стол, наклонилась ко мне и шепнула:
Можно я тебя поцелую, только один разочек!
Я кивнул головой и сразу почувствовал ее сшитые из разных кусочков губы, как они жадно и ненасытно хватали мои губы, как ее вставные челюсти кусали мой язык, а мне было странно хорошо, и я плакал, вспоминая на черно-белой фотографии прелестную девочку с печальной улыбкой, словно данной ей на прощание перед катастрофой, обнимающую такую же прекрасную пальму. И я обнял, и прижал к себе это волшебное чудовище, и оно тоже отчаянно плакало. Оно искало во мне пощады, как и в своих скошенных глазах.
Ты не будешь одинокой! – шепнул я.
Почему я ей это шепнул, неужели только из жалости?! И вообще, может ли любовь рождаться из жалости, как бабочка из гусеницы, или как плод из цветка?! И любовь ли это, если я усомнившись в самой ценности жизни, вдруг захотел бросить ее к ногам Клары как бесполезную и ненужную вещь?! И что вообще из этого получиться?!
глава 10
Объяснение в Любви
Неожиданно, разглядывая в какой-то книге знаки препинания, я увидел в них свой магический смысл, например, точка – это одинокий человек, запятая – человек, все время обо что-то спотыкающийся, двоеточие – человек раздвоенный, знак вопроса – человек, согбенный от тягот жизни, восклицательный знак – человек, идущий без всякой ноши, а поэтому постоянно выражающий собой восхищение, как и преувеличение собственных чувств! При этом я осознавал, что наша жизнь все время складывается из незримых пропастей, куда мы внезапно можем упасть…
Для меня такой пропастью вначале стала Ида, а потом ее сестра – Клара.
Тоню я исключаю из этого списка, поскольку поддался ее мимолетным чарам в виду слабохарактерности, или как бы выразился Леллямер, в виду своей чрезвычайной сексуальной порабощенности женскими чреслами. И слово-то какое, "чресла", то, через чего ты проходишь, приставка "ло" вроде как любовь, то есть чресла, это то место, через которое ты ощущаешь любовь.
Сейчас я ничего не делаю и только думаю, как мне быть дальше, я лежу на кровати в нашей комнате, рядом за столом сидит Леллямер. Он очень часто с похмелья сидит и вслух рассуждает о жизни, ожидая моего комментария к любой своей фразе.
Есть женщина, которая готова лечь под любого, – говорит Леллямер, просматривая журнал "Плейбой".
Его фраза нисколько не удивляет меня, поскольку я от него это уже слышал много раз, и приблизительно такую же фразу об Иде я слышал от Клары, и поэтому уныло киваю головой в сторону окна, потом поднимаюсь, и сам подхожу к окну. Окно распахнуто и на меня дует резкий ветер с дождем и снегом, серые занавески кудрявятся как локоны у еще не покалеченной Клары на черно-белом снимке.
Может, ты чего-нибудь скажешь, – просит меня Леллямер.
Угу, – киваю я головой и начинаю воспроизводить голосом куриное кудахтанье.
Все-таки, ты псих, – немного помолчав, говорит Леллямер. – Может, сегодня приедет твоя Ида и привезет нам водки.
А что это изменит?! – вздыхаю я, и медленно одеваюсь.
Ну, выпили бы, повеселились, – в тон мне вздыхает Леллямер, и в его голосе чувствуется смертная скука.
Чтобы вы опять подмешали мне в водку снотворное, а Ида опять увезла меня к Кларе в особняк?! – с усмешкой разглядываю я удивленную и помятую морду Леллямера.
И за сколько меня, интересно, ты продал?! – спрашиваю я, и свешиваюсь головой вниз с подоконника.
Идиот, – бормочет перепуганный Леллямер и, хватая меня за ноги, тащит обратно в комнату.
Конечно, – уже как-то сочувствуя Леллямеру, вздыхаю я, и неожиданно кусаю его за ухо.
Ненормальный! – кричит Леллямер и, быстро вырываясь из моих объятий, выбегает из комнаты. Я остаюсь один и уже в одежде валяюсь на кровати.
Вскоре Леллямер входит в комнату уже вместе с Тоней и Соней и с бутылкой водки и говорит:
Надо бы выпить?! Ты как?
Я как все! – устало шепчу я и поднимаюсь с кровати.
Тоня опять повисает на мне, а Соня на Леллямере, и так опять начинается еще один день посвященный бессмысленному пьянству, и может поэтому, над кроватью Леллямера висит плакат, изображающий грозную женщину огромного роста, бьющую пьяного мужчину бутылкой по голове, а под ними крупными буквами надпись: Пьянству – бой!
Давайте устремимся к дальним мирам, – говорит Леллямер и разливает по стаканам водку, мы чокаемся и пьем, как будто мы, и на самом деле, устремляемся все вместе к далеким мирам.
Нужно познать крепость водки, чтобы затем познать
крепость духа, – говорит Леллямер и снова со всеми чокается.
С похмелья он вообще ускоряет процесс употребления алкоголя, а тосты приобретают самый абсурдный, хотя и гипотетический характер.
Наконец его тосты мне надоедают, как и прильнувшая ко мне Тоня, и я отталкиваю от себя Тоню, а остатки водки выливаю на голову Леллямера со словами:
Теперь твой дух, братец, еще больше окрепнет! А голова станет такой крепкой, что ее можно будет использовать в качестве спортивного снаряда!
Вы просто не представляете, что это за кретин, – закричал Леллямер, заламывая у себя руки над головой, – час назад он пытался выброситься из окна, и если б не я, то он бы уже наверняка проломил головой асфальт!
Да, нет, он вроде нормальный, – возражали Тоня с Соней.
Ага, такой нормальный, что я скоро рычать начну! – засмеялся Леллямер и тут же переходя на звериный рев, встал на четвереньки.
Слушай, после этой водки он еще хуже стал, – прошептала на ухо Тоне Соня.
Да у них, кажется, у обоих крыша поехала, – шепнула в ответ Соне Тоня, глядя как Леллямер подполз на четвереньках к занавеске и сорвал ее зубами, издавая мощный рев.
Успокойся Леллямер, а то мы уйдем отсюда, – прикрикнула на него Соня.
Ой, не надо, – Леллямер тут же встал с четверенек, и неожиданно схватив Соню, приподняв ее от пола, закружился возле кровати.
Уронишь, придурок, – кричала напуганная Соня, а Тоня опять куражась, обнимала мое безвольное тело и валилась вместе с ним на кровать, но тут дверь открылась, и на пороге появился Иван Матвеевич с большой холщовой сумкой, из которой торчало горлышко шестилитровой бутыли самогона.
Вот и Дед Мороз пожаловал, – обрадовался Леллямер и бросив на кровать Соню, кинулся обнимать Матвеича.
Да, осторожно, черт, а то бутыль разобьем, – забеспокоился Иван Матвеевич, и от его слов всем сразу стало как-то тепло, светло и весело.
Ну, что, соскучились уже небось?! – дружелюбно похлопал Леллямера по плечу Иван Матвеевич.
Ага, – всхлипнул Леллямер и еще крепче прижал к себе Ивана Матвеевича.
Ну, ну, дорогой, – покраснел Иван Матвеевич, глядя на удивленных Соню с Тоней, – ты уж освободи меня от своих страстных объятий, ведь я все-таки мужик, а не баба!
Да, да, Матвеич, – покраснел Леллямер, – ты уж меня извини, это все от избытка эмоций.
А хочешь на охоту, на кабанов?! – спросил Иван Матвеевич, уже усаживаясь с нами за стол и вытаскивая из сумки бутыль самогона.
Да, да, на нее родимую, – заревел от счастья Леллямер и снова кинулся обнимать Ивана Матвеевича.
Да, сядь ты, неугомонный, – усмехнулся Иван Матвеевич, – а то из-за тебя весь самогон расплескаю! – Иван Матвеевич в это время разливал самогон по стаканам.
Да нет, Матвеич, от меня беды не будет, ты лучше вон за ним поглядывай, – кивнул на меня головой Леллямер, – а то, как бы он всю бутыль не опрокинул.
Это, с какого еще буя?! – забеспокоился Матвеич.
С утра из этого вот окошка стал вниз головой свешиваться, а я еле за ноги вытащил, – пожаловался Леллямер, – а счас недавно, перед твоим приходом, остатки водки мне на голову вылил!
Да тебе, паря, надо просто полечиться, – усмехнулся Иван Матвеевич, похлопав меня по плечу, – сейчас полечишься, и все как рукой снимет! Ну, за лечение! – и Иван Матвеевич чокнулся сначала со мной, потом с Леллямером, с Соней и Тоней и мы выпили.
Однако, закусывать было нечем.
Ой, а про сало-то я забыл! – хлопнул себя ладонью по лбу Иван Матвеевич и тут же вытащил из сумки здоровенный шмат сала и буханку черного хлеба, и тут же порезал их на столе.
Все же ты, Матвеич, добрая душа, – заулыбался Леллямер, – я вот разных на свете мужиков видел, но таких как ты почти не встречал!
А с чем это связано?! – икнул Матвеич, стряхивая с бороды крошки хлеба.
Да с тем, Матвеич, что ты мне как отец родной! – прослезился Леллямер.
Ну, что ты, право, как маленький, – громко рассмеялся Иван Матвеевич и по отцовски обнял Леллямера.
За тебя, Матвеич! Как за батю! – крикнул Леллямер и разлил всем по стаканам и мы снова выпили.
Иван Матвеевич, а вы нам может, почитаете свои стихи? – вдруг вспомнила про поэтический дар Ивана Матвеевича Соня.
Да, да, Иван Матвеевич, почитайте, – поддержала ее Тоня.
Иван Матвеевич глубоко задумался, жонглируя на конце указательного пальца пустым стаканом.
Ну, Матвеич, ну что ты там застрял, уж прочти нам какой не то шедевр! – весело поглядел на Матвеича Леллямер.
Шедевр, говоришь?! – икнул Иван Матвеевич.
Он самый, – кивнул Леллямер.
Значит, шедевр?! – опять икнул Иван Матвеевич.
Ну, естественно, – засмеялся Леллямер, снова покачивая головой.
И Иван Матвеевич неожиданно запел:
Наш корабль плывет по морю,
А за ним плывет мазут.