- Ага, - покивала я, - пакетами с водой кидались из окна в машины, если в них долго сигнализация гудела. Ты еще кричал: "Провались вместе со своей консервной банкой!!!".
- Не было такого, - грустно покачал головой папа.
- А я говорю, было.
- Ты все это только что придумала, - папа печально посмотрел на меня и опять взялся за ручку. - Да, - после недолгого разглядывания, он положил ручку на место, - мы с тобой еще стихи сочиняли. Про Нил и Терек. - Папа помолчал и добавил, - это реки такие есть.
- И хлеб морковный пекли, - я подобрала под себя ноги, обхватила колени и закрыла глаза, - я устала. Жутко устала.
- С чего бы это? - желчно поинтересовался родитель.
- Не знаю, - я уткнулась носом себе в колени. Они пахли пылью и подгоревшей на солнце кожей.
- Все переработать боишься, - покачал головой папа, - кстати, как на работе?
- У меня отпуск, - буркнула я.
- Давно?
- Дня два… Стой, - я увидела, что рука родителя снова тянется к ручке, - Давай поговорим хоть пять минут!
- Хорошо, - папа аккуратно сложил руки перед собой, - говори.
- Э-э-э… - промычала я.
- Ты что-нибудь рисуешь? - противно спросил папа.
- Вроде, рисую, - в желудке зашевелилось что-то липкое.
- И выставляешься?
- Ну… - я попыталась вспомнить, когда в последний раз выставлялась, - выставляюсь…
- Где? - еще противнее спросил папа.
- Ну… Это…
- Понятно, - он задумчиво заглянул себе под стол, - мы с тобой еще на горке катались. Как у тебя это… - папа болезненно скривился, - ну… сама понимаешь… ну…
- Личная жизнь, - услужливо подсказала я.
- Да, - выплюнул папа.
- В полном хаосе, - весело ответила я.
- Понятно… - мы замолчали.
Папа задумчиво перебирал свои бумаги, я пялилась в окно - там небо, небо, бесконечно много неба и ни кусочка пейзажа.
- Слушай, - заговорила я снова, - вид у тебя какой-то странный из окна… Не скучаешь?
- Нет, - спохватился папа, - мы тут даже гуляем с мужиками… Тут у нас барбос есть один прикормленный, очень симпатичный барбос - угрюмый, драный, садится рядом и молчит.
- Он - собака, - напомнила я, - поэтому и молчит.
- Да, - покивал папа и уставился на свои руки.
- Пап, - прошептала я.
- Ну, - он не поднимал на меня глаз.
- Мне все время снится, что до твоей смерти остался один день. Надо что-то успеть, я бегаю по твоей квартире, и совершенно не понимаю, что ты туда с собой возьмешь.
Папа рассеянно посмотрел на меня и, вроде, улыбнулся.
- Ну, - я задыхалась и глотала слова, - вот… я рубашки тебе все время зачем-то глажу, а ты говоришь: "Оставь, ничего не нужно".
- А зачем мне сюда рубашки?
- Никогда тебе ничего не надо, - я глотала слезы, бежавшие по моим щекам, - а я старалась, я шиповник тебе в термос заварила, потому что тут все время зима, надо витамины, пап, не смотри на меня как на дуру.
Папа покачал головой и отвернулся.
- Пап, - я начала всхлипывать, - мне все время казалось, что если тебя не будет, то тебя заменит кто-нибудь, с кем будет гораздо легче договориться, я правда так думала…
- Ну и как? - папа поджал губы, - сложилось?
- Ни хрена, - замотала я головой, - ни хрена. Ничего не выходит… А иногда мне снится, что мы с тобой едем на автобусе, а в городе праздник, и все крыши домов отмыли добела такими машинами, знаешь, как в метро, но тебе все равно остается день до смерти, а ты совершенно ничего не делаешь, и ни одного врача, ты мне даже сам говоришь: "Отстань от меня" и галстуки разбираешь свои.
- Я что-то ничего не понимаю, - поморщился папа.
- Что? - я резко вскинула голову и умоляюще уставилась на него, - что ты не понимаешь?
- Так, - папа коротко пошарил взглядом по углам, а потом тоже посмотрел на меня, - Маргошкин, у тебя какое отчество?
- Па… - начала было я, но папа хлопнул себя по лбу и заулыбался:
- Ну да, - кивал он сам себе, - отчество дается по имени отца… Все верно… Так что, - папа снова посмотрел на меня, - что ты хотела?
- Пап, - я схватилась руками за голову и начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, уставившись в пол, - я умираю от чувства вины, правда… Я ведь тогда в больницу к тебе за неделю всего один раз приехала, а потом домой - еще один раз, после Нового Года… И тавегил тебе зачем-то купила… У него же седативный эффект, у тебя ведь все чесалось от этих лекарств, я знала, что ничего с этим не поделаешь, но потом вдруг решила, если я принесу таблетки и скажу, что от них будет полегче, вдруг ты в это поверишь, и тебе правда полегчает? Вдруг это все я?
- Что - ты? - живо заинтересовался папа.
- Ну… что ты так… пап…
- Подожди! - вскинул руку папа, подхватил ручку и принялся строчить что-то на листе бумаги.
- Па, - неуверенно проговорила я.
- Стой, - выкинул руку вверх он, - пять секунд!
Строчил он довольно долго. Я успела заскучать, поднялась со стула и прошлась до стеллажей с книгами, разминая ноги.
- Ничего там не трогай, - предупредил папа, не отрываясь от бумаги.
- Ага, - покивала я, достала первую попавшуюся книгу и открыла ее на середине. Книга оказалась альбомом с фотографиями. С одной из них на меня смотрел молодой папа, лет тридцати пяти, фотограф снимал папу сверху, и, судя по всему, говорил ему что-то смешное, а папа щурился от солнца, держал руки на поясе, словно собирался идти вприсядку, смеялся, и на голове у него была какая-то дурацкая панамка, которая десятилетиями валялась на даче, и я ее тоже успела поносить. Я перелистнула страницу. Папа сидел, полуобнявшись со своим другом дядей Петей, и затирал ему что-то на редкость прочувствованное, а дядя Петя плакал в три ручья, потому что душа его была в тот момент открыта нараспашку, нежна, ранима, а папа, что было силы, жег ее глаголом, и чем ее там еще полагается жечь. Дальше - папа зарылся носом в мамины волосы, фотограф успел поймать его взгляд - там задумчивость, чувство вины, блаженство, короткое парение и острый сердечный недуг, маминого лица не видно, она закрывает его рукой, но улыбается - это видно даже сквозь пальцы.
- Ну? - раздался папин голос и я быстро запихнула альбом обратно на стеллаж, - о чем мы там с тобой говорили?
- Пап, - жалобно заскулила я, - послушай, я ведь ругалась на тебя, ремонт этот сделала у тебя на кухне зачем-то, посуду у тебя перемывала - потому что я совершенно не знала, что надо делать в таких случаях… Ну как тебе было помочь? Пап? Ну как?
- И что? - папа сложил руки перед собой и очень внимательно слушал меня.
- Как что? - завыла я, - я очень виновата перед тобой, так?
- Виновата в чем? - папа наморщил лоб - было видно, что он нацелен не спорить, а соглашаться, но совершенно искренне не понимает, о чем, собственно, речь.
- В том что ты… - я не смогла договорить, рот у меня начал разъезжаться, собрать его обратно не было никакой возможности, некоторое время я ловила воздух и сдержанно икала.
- А! - коротко хохотнул папа. Ему было неловко, что он так долго не догонял, - в том, что я умер?
Я яростно закивала, не глядя на папу, и с моего носа во все стороны летели слезы.
- Маргошкин, - папа грустно вздохнул, - а солнце у нас, часом, не ты заводишь?
- Нет, - потерянно прошептала я.
- Ну дай я тогда тебя обниму, - сказал папа, и мы обнялись через стол.
Слово Марго. Слова (о чем я думала, пока обнималась с папой)
Половину вещей в этом мире предельно сложно выразить словами. Порой кажется, что каждое слово, произнесенное вслух, совершенно теряет свой смысл. Мало того, смысл теряют также и вещи, которые мы сдуру обозначаем словами. Все превращается в собственную тень, отражение в зеркале, четко заведенную схему, лишенную права на развитие. Но слова есть, от них никуда не денешься, слова прут из тебя, мучительно хочется говорить, говорить, и чем больше слов, тем больше путаницы, неразберихи, ты вязнешь в этих словах и начисто теряешь нить повествования.
Поэтому предельно сложно говорить о любви - какой бы то ни было - хромой, кривой, злой, требовательной, разрушающей, бесправной, склонной к тирании и полному непониманию происходящего. Облаченная в слова, любовь выправляется, приглаживается, становится все больше похожа на ту, про которую нам говорят в книжках, миллион слов - дырка от бублика в руках.
Ни один человек не сможет объяснить своему папе то, что он чувствует после его смерти, и тем не менее, мы пытаемся сделать это, от раза к разу, зарываясь в его фотографии и записные книжки, мы шепчем какие-то слова, порой кажется, что весь мир смертельно провинился перед нами, порой - что нам нет прощения, слезы заливают все: старые шапки, шнурки от ботинок, пакеты, в которых хранился крем для обуви, связки парадно-выходных галстуков, капюшон от зимней куртки, ручки, телефонные счета, черные резинки и пыль-прах-пепел.
Тем не менее, мы даже не догадываемся, что папу простят, и папа простит, кто-то раздернет занавески, в комнату хлынет поток света, пылинки затанцуют, золотясь в солнечных столпах, а ты будешь сидеть на полу, давясь слезами облегчения.
Слово автору. По Нилу и по Тереку (стихи, которые Марго с папой сочинили, прогуливаясь по берегу речки-вонючки)
Мы идем по берегу
По Нилу, и по Тереку.
Их величье тихое
Постигаем лихо мы.