После этого события время обрело форму. Точнее, оно превратилось в ожидание: время стало напряжённым. Отныне каждый час стал свободным, готовым к немедленной трансплантации: сердце могло появиться в любое мгновение - я должна жить, я должна быть готовой. Минуты стали гибкими, секунды - тягучими… а потом наступила осень; Клер решила перевезти свои любимые книги и лампы на эти тридцать квадратных метров; младший сын подключил ей вай-фай; она купила себе комфортное офисное кресло и деревянный стол, на котором разложила всё необходимое: Клер хотела снова заняться переводами.
Лондонское издательство было радо возвращению Клер, и ей сразу же прислали сборник первых стихов Шарлотты Бронте, которые та опубликовала вместе с сёстрами под мужскими псевдонимами: Каррер, Эллис и Эктон Беллы. Три сестры и брат провели осень в холодном коттедже, продуваемом всеми ветрами; они вместе творили, читали при свете свечей, обсуждали прочитанное, - лихорадочные, экзальтированные, страдающие таланты, изобретавшие миры, строившие воздушные замки, пившие литрами чай и курившие опиум. Их задор передался Клер, и она воспрянула духом. Каждый день работы складывался из нескольких подходов к столу - в результате появлялось по нескольку страниц текста; так проходили недели; Клер приноровилась к определённому рабочему ритму, как бы синхронизируя тягостное ожидание: время поджимало, состояние её сердца ухудшалось на глазах - перевод этих стихотворений требовал иного ощущения времени. Иногда у неё возникало чувство, будто в недрах её больного организма зарождалось какое-то текучее движение; что-то перемещалось между её родным французским и выученным английским - и это вращательное движение чего-то непознанного прорыло в ней впадину в виде колыбели, новую полость: надо было выучить чужой язык, чтобы узнать свой; и теперь Клер задавалась вопросом: это чужое сердце - позволит ли оно ей познать саму себя? Ей надо расчистить для него место, создать ему пространство.
В рождественскую ночь перед ней возник мужчина и положил на её кровать охапку пурпурной наперстянки. Клер знала его с детства: они вместе выросли - возлюбленные, друзья, брат и сестра, сообщники, - они были друг для друга всем, чем вообще могут быть друг для друга мужчина и женщина.
В моём положении сюрпризы весьма рискованны, улыбнулась Клер: я же сердечница, ты знаешь. На самом деле ей требовалось время, чтобы сесть и опомниться за те секунды, пока он снимал пальто. Цветы были сорваны неподалёку от её лесного дома, она это чувствовала. Клер спросила, указав на букет: они ядовитые: ты знаешь? Растения, которые взрослые обычно запрещают детям трогать руками, запрещают их нюхать, собирать, совать в рот; она представила себе свои детские пальчики, припудренные пыльцой цвета фуксия, которые она зачарованно рассматривала, стоя в одиночестве на неприметной тропинке; слово яд, не помещавшееся в её детской головке; она поднесла пальцы ко рту. Мужчина медленно оторвал один лепесток и положил его на ладонь Клер: на, посмотри. Лепесток был столь яркого, насыщенного цвета, что казался ненастоящим, искусственным, как кусочек пластмассы, подрагивающей на ладони; лепесток покрылся микроскопическими трещинками; в это время ночной гость заявил: дигиталин, содержащийся в цветах, замедляет и регулирует работу сердца, усиливает сердечные сокращения; его молекулы пойдут тебе на пользу.
В ту ночь она заснула в цветах. Мужчина осторожно снял с неё всю одежду, аккуратно оборвал с наперстянки все лепестки и прилепил их на кожу Клер, словно рыбьи чешуйки; растительный пазл, сложившийся в роскошную мантию; он старательно закреплял лепестки, время от времени шепча: пожалуйста, не шевелись - а она уже провалилась в блаженное, полубессознательное состояние, наряженная, как королева, окружённая нежной заботой. Когда Клер проснулась, было ещё темно, но дети в квартире наверху, уже предвкушая удовольствие, радостно гомонили - и вот их пятки уже дробно застучали по полу: это ребятишки помчались срывать обёртки с подарков, появившихся ночью под новогодней эктоплазматичной ёлкой. Друг Клер уже ушёл. Она стряхнула лепестки со своего тела и приготовила из них салат, который приправила трюфельным маслом и бальзамическим уксусом.
Футболка, несколько пар колготок, две ночные рубашки, пара мягких туфель, косметика, ноутбук, телефон, зарядные устройства. Медицинские документы: административные бланки; результаты последних исследований; большие плотные конверты, в которых хранились рентгеновские снимки, сканы и снимки МРТ. Клер была довольна, что сейчас она одна и может спокойно собрать все вещи, а потом медленно преодолеть один лестничный пролёт и на секунду задержаться на улице. Затем она пересекла бульвар по диагонали; попыталась ловить взгляды водителей, притормаживавших на дороге прямо перед ней; вслушивалась в раскалённые рельсы метро, подрагивавшие у неё над головой; Клер хотелось увидеть хоть какое-нибудь животное - в идеале, тигра или испуганную сову, грудка в форме сердца; сошли бы и бродячая собака, и просто чудесные пчёлы. Она испытывала ужас, боялась, как никогда. Надо бы позвонить, сказала Клер сама себе, оказавшись на территории госпиталя, набрать номера сыновей, послать им сообщения; сегодня же, этой ночью, позвонить матери, которая, скорее всего, уже легла спать; в конце концов, позвонить другу с наперстянкой; сейчас он был на другом краю света - все эти звонки стали бы эманацией одного-единственного мгновения настоящего и растянулись бы во времени; Клер в очередной раз обернулась и взглянула на окно своей квартиры: внезапно каждый час, проведённый ею в ожидании за этой стеклянной перегородкой, уплотнился, чтобы взорваться вспышкой времени у неё в затылке; в тот момент, когда женщина миновала больничную ограду, - сверкающий щелчок, швырнувший её в огороженное пространство, на ленту асфальта, которая извивалась вдоль зданий, поворот налево, - она вошла в помещение Института кардиологии: холл, два лифта, - она запретила себе загадывать, какая кабина придёт раньше и принесёт ей удачу, - четвёртый этаж; коридор, освещённый, как космическая станция; медицинский пост, окружённый стеклом; и Арфанг - чистый халат застёгнут на все пуговицы, белая прядь откинута со лба: я вас ждал.
* * *
Пицца "Маргарита" врезалась в стену студии, а затем приземлилась на палас, оставив на обоях над телевизором разводы, напоминающие заход неаполитанского солнца. Молодая женщина прищурила глаза, оценив свой бросок, затем повернулась к груде белых коробок, лежащих на стойке американской кухни, медленно открыла вторую картонную коробку, стряхнула на ладонь обжигающую лепёшку пиццы "Американо", встала напротив стены, локоть согнут, ладонь раскрыта, и резко распрямила руку, метнув пиццу между двумя окнами комнаты: новый отпечаток, кружочки колбасы чоризо сложились на перегородке в своеобразное "созвездие". Когда она уже готовилась распечатать третью коробку - пицца "Четыре сыра" пузырилась липкой желтоватой плавленой субстанцией, - из ванной вышел мужчина при полном параде; он застыл на пороге комнаты, сразу же заподозрив угрозу; увидел, как женщина замахивается, уже готовая швырнуть пиццу прямо ему в голову; чисто рефлекторно мужчина рухнул на пол, затем перекатился на спину, чтобы взглянуть на подругу снизу; женщина улыбнулась, отвернулась от лежащего, внимательно осмотрела окрестности, чтобы найти новую достойную мишень, и отправила пиццу в полёт ко входной двери. Затем она перешагнула через остолбеневшего молодого человека и отправилась мыть руки в раковине за барной стойкой. Мужчина поднялся, убедился, что на одежде нет пятен, и попытался понять, какой ущерб нанесён его жилищу; он крутанулся волчком, радиолокатор, и вновь обратил взор на молодую женщину, расположившуюся у раковины.
Она выпила стакан воды, перламутровые плечи под майкой цветов "Сквадра аццурра"; скруглённое декольте позволяло представить себе маленькую и лёгкую грудь без лифчика; свободные шорты из атласной голубой ткани продолжаются длиннющими ногами; над верхней губой застыли крошечные жемчужины пота; она была прекрасна, как солнце, особенно когда сжимала челюсти и под кожей начинали ходить желваки, гнев; она ни разу не взглянула в его сторону, когда поднимала руки поразительной, античной красоты, чтобы снять уже ненужную майку; обнажился роскошный торс, состоящий из самых разных кругов - грудь, ареола, соски, живот, пупок, два шара аппетитнейшей попки, - торс, моделируемый из разных треугольников, вершины которых устремлялись к полу: равнобедренный треугольник грудины, выпуклый треугольник лобка; торс, пересекаемый самыми разными линиями: спинная медиана, разделяющая тело ровно на две половины; тонкая хорда, которая у женщины напоминает прожилку листа или ось симметрии бабочки, - и всё это великолепие оттеняет маленький ромб в области грудины, тёмная впадинка; мужчину восхищали идеальные пропорции и компоновка этих совершенных форм: он был профессионалом и не мог не оценивать анатомии тела - в частности, того, которое сейчас было перед ним; мужчина исследовал это тело, пылко выявляя малейшую дисгармонию в его устройстве, ничтожные дефекты, самые незаметные нарушения: сколиозный изгиб чуть выше поясничных позвонков; несколько разрастающихся подмышечных папиллом; мозоли у пальцев ног, там где ступня сжата узенькой лодочкой; и это лёгкое косоглазие, придающее взгляду особое кокетство; косоглазие, проявляющееся особенно сильно, когда она не высыпалась или притворялась рассеянной: вид вечно ускользающей девушки, который ему так нравился.
Она натянула свитер с воротником; сняла шорты, чтобы скользнуть в джинсы, облегающие ноги, как вторая кожа: представление закончилось - красавица надела низкие сапожки с острыми каблучками и направилась ко входной двери, по которой тёк жир; она распахнула и с треском захлопнула её, так и не повернувшись к молодому человеку, который возвышался в центре грязной квартиры и с облегчением смотрел, как она уходит.
Вы отправляетесь на изъятие органа в госпиталь Гавра. Сердце. Выезжаете немедленно. Когда Вирджилио Брева услышал эту фразу из уст Арфанга - долгожданную фразу, произнесённую именно так, как он представлял себе уже не один месяц, сухо, отрывисто, - медик чуть не поперхнулся: радость и разочарование слепились в его горле в один горький комок. Конечно, он был на домашнем дежурстве; конечно, поручение привело его в восторг, - и всё же худшего момента для звонка нельзя было придумать; редчайшее совпадение двух эпохальных событий: первое - матч Франция - Италия; второе - Роз, столь желанная, пришла к хирургу домой. В то же время Вирджилио не переставал задаваться вопросом: почему Арфанг позвонил ему лично? Брева усматривал тут некое извращённое намерение, стремление унизить его в этот исторический вечер: ведь Арфанг знал, что итальянец был страстным болельщиком, и воскресные тренировки позволяли Вирджилио законно увиливать от велосипедных заездов; муки адские, каторга, шептал изумлённый Вирджилио, глядя, как трогается рой головастиков в заострённых касках и ярких трико; роль пчелиной матки исполнял Арфанг.
Вирджилио сидел на заднем сиденье такси, катившего к Питье-Сальпетриер; он откинул на плечи капюшон, отороченный мехом, и постарался привести в порядок расстроенные чувства. Напряжение последнего часа выбило его из колеи - а ведь он обязан быть в форме, быть собранным как никогда. Эта ночь станет его ночью, великой ночью. От качества изъятия органа зависит вся пересадка: это непреложный закон - и сегодня вечером он, Вирджилио, выйдет на первую линию.
Пришло время снова становиться самим собой, думал он, переплетая пальцы в кожаных перчатках: пора заканчивать с этой чокнутой девицей, пора включить инстинкт самосохранения, пусть даже я лишусь взрывного присутствия этой красавицы с её гиперактивным телом. Брева в растерянности перебирал в уме события последних часов. Роз застала его в тот момент, когда он уже собирался уходить, чтобы посмотреть футбол с другими болельщиками; восхитительная, требовательная и немного грозная, молодая женщина настояла на том, чтобы они заказали пиццу и остались смотреть матч у него дома; свои уговоры она подкрепила весомым аргументом - нарядилась в футбольную форму "Аццурры"; в преддверии игры эротическое напряжение между ними неуклонно росло: Роз выглядела такой воинственной и серьёзной, короткие объятия сулили скорое счастье и безумно интриговали; и когда в восемь вечера это напряжение увенчал телефонный звонок Арфанга, индикаторы возбуждённости и суеты зашкалили. Он тотчас вскочил: слушаю, я готов, выхожу; он старался избегать взгляда Роз, но при этом скорчил трагическую мину - брови домиком, надутая нижняя губа закрывает верхнюю, овал подбородка печально вытягивается: такая мина должна была означать катастрофу, страшное невезение, злой рок; эта мина предназначалась для Роз: ради неё он в тот момент гримасничал; его рука взлетала в воздух, что должно было показать, как он разочарован: паяц! базарный трагик! ведь его глаза лучились радостью: сердце! - но она не дала себя обмануть. Вирджилио, пятясь, удалился, чтобы принять душ и переодеться в чистую и тёплую одежду, но на выходе из ванной обнаружил, что ситуация вошла в штопор. Великолепный, но удручающий спектакль, который медик сейчас медленно прокручивал в голове, изображение на экране; он не мог не отметить того величия логики, которое лишь оттенило превосходство Роз над другими женщинами, её бесподобную красоту и огненный темперамент: свой гнев она воплотила в язык жестов - поистине королевское безмолвие; а ведь другая на её месте бранилась бы и стенала. Плюх! Плюх! Плюх! И чем больше он размышлял о случившемся, тем меньше ему хотелось порвать с этим уникальным созданием; нет, он никогда не откажется от неё - что бы там ни говорили все, кто принимал Роз за сумасшедшую; все, кто, корча из себя знатоков, утверждали, будто она "не от мира сего": ведь любой из них дорого заплатил бы за одну возможность лишь коснуться трапеции тёплой кожи под коленкой у этой женщины.
Она толкнула дверь курсов, которые посещали студенты, работающие в госпитале Питье-Сальпетриер, в начале учебного года; профессора, не прекращающие преподавать даже во время больничной практики, ввели особую форму практических занятий: изучение клинических случаев. Во время таких занятий они разбирали нетипичные ситуации, с которыми сталкивались в больницах или которые придумывали сами, чтобы проработать тот или иной вопрос; преподаватели "проигрывали" ситуацию для студентов, чтобы те научились выслушивать все жалобы пациента, отточили навыки аускультации, потренировались в постановке диагноза, сумели выявить скрытые патологии и выписать страховую квитанцию. Такие практические занятия, разворачивавшиеся вокруг дуэта больной-врач, всегда проводились для большой группы студентов и порой требовали участия нескольких "действующих лиц", чтобы согласовать мнения специалистов, изучающих разные медицинские предметы, - так педагоги боролись с разобщённостью врачебных специальностей: обучали своих подопечных рассматривать пациента как единое целое, а не как тело, "делённое на зоны"; прививали привычку не замыкаться в своей узкой специализации. Меж тем этот новый метод преподавания, основанный на моделировании ситуации, вызывал у многих профессоров сомнение: использование фикции в ходе обретения научных знаний, сама идея проводить обучение в форме ролевой игры, когда преподаватель говорит: ты будешь доктором, а ты - больным, заставляла мэтров факультета скептически пожимать плечами. Однако со временем они вынуждены были признать, что методика приносит свои плоды, что подобная практика таит в себе неограниченные возможности, учитывает такие факторы, как субъективность, волнение, помогает наладить диалог между врачом и пациентом, способствует лучшему восприятию невнятной речи: надо услышать ключевые слова и суметь расшифровать жалобы больного. Тогда для таких ролевых игр, в которых студенты всегда должны были исполнять роли медиков, а ведь это их будущая работа, профессора решили привлекать актёров, которые будут играть пациентов.
Они пришли сразу же после того, как в театральном еженедельнике появилось небольшое объявление. В большинстве своём - актёры, уже вышедшие в тираж; дебютанты, преисполненные надежд, или вечные исполнители вторых ролей в телесериалах; герои рекламных роликов; дублёры, статисты; люди, бегающие на любой кастинг, лишь бы заполнить время, заработать хоть что-нибудь, чтобы внести арендную плату за квартиру, чаще всего снятую с кем-то ещё в северо-восточном округе Парижа или в пригороде, расплатиться с тренером, который поддерживает в форме их тела, постоянно выставляемые на продажу, занятия либо дома, либо ещё где-то; порой они примыкали к людям, участвующим в соцопросах: подопытные кролики, дегустаторы йогуртов, испытатели увлажняющих кремов и шампуней от вшей, глотатели мочегонных пилюль.