Николас поцеловал меня в лоб, вглядываясь в меня широко открытыми небесно-голубыми глазами. Я уже успела пожалеть обо всем, что тут наговорила.
- Четыре часа, - улыбнулся он. - Ты очень любезна, все сделала вовремя. Я даже успеваю на утренний обход.
- Рада стараться, - прошептала я.
Николас коснулся открытой ладошки младенца, и его пальчики тут же закрылись, как лепестки маргаритки на заходе солнца.
- Четыре часа - это чертовски быстро для первого ребенка, - добавил Николас.
"Это не первый ребенок", - чуть было не вырвалось у меня. Глядя на требовательное личико своего сына, я подумала, что сейчас это, наверное, не имеет значения.
Рядом со мной доктор Тэйер делала записи в медицинской карте.
- Фамилия Прескотт, - уточнила она. - Вы уже выбрали имя?
Я подумала о своей маме, которую звали Мэй О’Тул. Где она сейчас? Знает ли она, что у нее родился внук? Что, если у этого малыша будут ее глаза, ее улыбка, ее горести?
Я посмотрела на Николаса.
- Макс, - ответила я. - Его зовут Макс.
***
Николас уехал в Масс-Дженерал, к своим пациентам, и мы с Максом остались вдвоем. Я неловко держала его на руках, а он кричал и размахивал руками и ногами. Мне казалось, что у меня отбиты все внутренности. Я едва могла пошевелиться. Мне казалось, что в настоящий момент я не самая лучшая нянька для Макса.
Когда я включила телевизор над кроватью, Макс ненадолго затих. Мы вместе слушали, как под рев ветра за стенами больницы репортеры описывают самый настоящий конец света.
В какое-то мгновение я заметила, что Макс смотрит на меня так внимательно, как будто он меня уже где-то видел, но никак не может припомнить, где именно. Я тоже начала его разглядывать: сморщенная шея, щеки в красных пятнах, неопределенного цвета глаза, припухшие веки. Я не понимала, как этот ребенок мог появиться на свет из меня. Я ожидала прилива материнской любви. Считалось, что связь с ребенком появляется сразу после родов, после чего уже ничто не может разлучить мать и дитя. Но я смотрела на чужого и незнакомого человечка. Спазм в горле показался мне более мучительным, чем то, что мне только что пришлось пережить, и я сразу все поняла. Я просто оказалась не готова. Я могла бы полюбить этого младенца, но мне был необходим этот последний месяц беременности. Мне было в этом отказано, и ничто не могло повернуть время вспять.
- Ты должен это знать, - прошептала я. - Вряд ли из меня получится хорошая мама.
Он прижал кулачок к моему сердцу.
- У тебя есть одно преимущество, - продолжала я. - Я боюсь тебя больше, чем ты меня.
***
В этой больнице роженицам предоставлялась возможность частичного совместного пребывания с новорожденным. Ребенок мог находиться с матерью целый день, а вечером, перед сном, медсестра забирала пластиковую кроватку с новорожденным в детское отделение. Если роженица хотела кормить грудью, малыша приносили ей, когда он просыпался. Норин сказала мне, что это оптимальное решение.
- Ты получаешь возможность отдохнуть, - разъяснила она, - и в то же время не упускаешь эти совершенно особые первые дни.
Мне хотелось сказать ей, что я не буду возражать, даже если Макс будет в детском отделении целый день. Я понятия не имела, как вести себя с новорожденным. Я положила его на край кровати и развернула одеяльце. Меня изумила длина его ног и бледных голубоватых ступней. Когда я попыталась снова его запеленать, у меня ничего не вышло, и Макс мигом распеленался. Я нажала кнопку вызова, вошла Норин, и спустя несколько мгновений я держала в руках тугой сверток. Я решила положить его в кроватку. Я знала, что младенцев не кладут на живот - это травмирует пуповину. На спину их тоже нельзя класть - это грозит синдромом внезапной детской смерти. Поэтому я хотела положить его на бок. Но края кроватки оказались слишком высокими и положить его аккуратно у меня не получилось. В последнее мгновение сверток выскользнул у меня из рук и плюхнулся на мягкий матрасик. Макс тут же поднял крик.
- Прекрати! - потребовала я, но его глаза превратились в щелки, а губы сложились в гневную красную букву "О".
Я беспомощно смотрела, как он извивается у меня на руках. Его туго спеленатые ноги напоминали хвост русалки, которым он размахивал изо всех сил. Боковым зрением я видела, что мимо палаты проходят медсестры, но ни одна из них не пришла мне на помощь.
- Ну пожалуйста, не надо! - взмолилась я.
На мои глаза навернулись слезы. Я вскинула Макса на плечо, где он мгновенно вцепился мне в волосы и затих.
В палату опять вошла Норин.
- Он хочет есть, - сказала она. - Попробуй его покормить.
Я тупо посмотрела на нее, и она помогла мне устроиться на кровати. Затем она положила мне на колени подушку, а на подушку Макса. Она развязала тесемки на плече больничной рубашки и показала, как держать грудь, чтобы Макс смог взять в рот сосок, который показался мне коричневым и совершенно незнакомым.
- Он еще не умеет сосать грудь, - пояснила она, - поэтому тебе придется его научить.
- Ага, - кивнула я, - слепой ведет слепого.
Но десны Макса захлопнулись на моем соске с такой силой, что от боли у меня брызнули слезы из глаз.
- Это, наверное, неправильно, - пробормотала я, вспомнив дам из рекламы молочных смесей. Они смотрели на своих младенцев так умильно, как будто держали в объятиях младенца Иисуса. - Это слишком больно.
- Больно? - переспросила она.
Я кивнула.
- Значит, он все делает правильно. - Она погладила его по щеке, как будто он ей уже нравился. - Пусть потрудится еще немного. Пока он получает молозиво. Молоко появится только через несколько дней. - Она объяснила, что соски постепенно загрубеют и уже не будут так болеть. - Сейчас я принесу тебе мокрые чайные пакетики, - пообещала она, выходя из палаты. - Они снимают боль. После кормления положишь их на соски.
Норин вышла, а я перевела взгляд на туманный мир за исхлестанным дождем окном. Едва сдерживая слезы, я ждала, пока мой сын насытится.
***
Посреди ночи незнакомая медсестра вкатила в комнату кроватку с Максом.
- А кто тут у нас проголодался? - жизнерадостно проворковала она.
Я с трудом стряхнула с себя густое облако сна и потянулась к Максу. Во сне я видела маму, но, когда губы Макса впились в мою грудь, ее облик растаял.
Мне казалось, что мое тело налито свинцом. Каждая клеточка молила об отдыхе, глаза закрывались. Я была уверена, что вот-вот засну и уроню Макса на пол, в результате чего он ударится головой о кафель и умрет. Я часто моргала, пытаясь проснуться, хотя по-прежнему ничего перед собой не видела. Наконец губы Макса обмякли и я смогла позвать медсестру.
Скрип колес кроватки еще не стих за дверью, а передо мной уже снова возникло мамино лицо. Мне было два или три года, когда отец подарил ей на день рождения комнатный цветок или, скорее, деревце. Это был высокий темно-зеленый куст в большом пластиковом горшке. Среди пучков листьев виднелись яркие оранжевые шарики. Когда отец вручил ей подарок, она прочитала открытку вслух, хотя кроме меня в кухне больше никого не было. "С днем рождения, Мэй, - гласил текст на открытке. - Я тебя люблю". Подписи не было, или мама ее просто не прочитала. Она поцеловала отца, он улыбнулся и ушел в мастерскую.
Мы остались вдвоем. Мама постучала открыткой по столу, а потом разрешила мне поиграть с ней.
- Что же мне делать с этим растением? - вслух спросила она, по своему обыкновению обращаясь ко мне, как к взрослой собеседнице. - Он ведь знает, что я способна его только уничтожить.
Она потянулась к шкафчику над холодильником, где в никогда не используемом ведерке для льда у нее были спрятаны сигареты. Отец не знал, что она курит. Я это понимала, несмотря на свой нежный возраст. Мама всегда старательно прятала сигареты, а когда курила, вид у нее был невероятно виноватый. Окурок и пепел неизменно отправлялись в унитаз, после чего она опрыскивала кухню освежителем воздуха с ароматом корицы. Я не знаю, почему она так скрывала от него свое курение. Возможно, это, как и многое другое, было для нее своеобразной игрой.
Вытащив из помятой пачки сигарету, она сунула ее в рот, прикурила и глубоко затянулась. Выпустив дым изо рта, она перевела взгляд на меня. Я сидела на полу и играла с кубиками и своей любимой куклой. Это была тряпичная кукла с обучающими застежками на пуговицах и молнией. Одета кукла была в десять слоев ярких хлопчатобумажных одежек. Мне удавалось все, кроме шнурков на туфлях куклы. Пепел с сигареты упал кукле на лицо. Я подняла голову и увидела красное кольцо маминых губ позади сжимающих сигарету пальцев.
- Две недели, - сказала она, кивая на апельсиновое дерево. - Эта штука умрет ровно через две недели. - Она потушила сигарету в кухонной раковине и вздохнула. - Видишь ли, малышка, - доверительно прошептала она, - я вообще ни о ком и ни о чем не умею заботиться.
Подхватив меня на руки, она понеслась по кухне, распевая веселую польку и одновременно уничтожая следы своего преступления, то есть курения. Я заливалась смехом в полном восторге оттого, что у нас с ней есть общие секреты…
Из коридора донесся скрип колес кроватки, и я поняла, что в палате сейчас появится Макс. Он заливался плачем.
- С трудом верится в то, что они опасались за его легкие, - заметила медсестра, вручая мне ребенка.
Я не сразу протянула к нему руки. Несколько мгновений я раздраженно смотрела на это ненасытное существо, дважды за одну ночь отнявшее у меня маму.
Глава 14
Пейдж
Когда Бог решил меня наказать, он услышал мои молитвы. Целый год я провела в объятиях Джейка. Этого оказалось достаточно, чтобы я поверила в то, что имею на это полное право. Теперь я часто проводила вечера с семейством Флэннаган, вместе со всеми аплодируя отцу Джейка, распевающему старинные гэльские песни, и младшим детям, увлеченно танцующим джигу. Меня приняли в Род-Айлендскую школу дизайна, и Джейк пригласил меня в ресторан, чтобы отпраздновать это событие. В этот же вечер, когда мы снова сплели воедино наши разгоряченные тела, Джейк сказал, что будет ждать меня до окончания колледжа или аспирантуры либо вообще до скончания века - сколько потребуется.
В мае я слегла с гриппом. Это было очень странно, потому что вся школа переболела им еще в начале января. Тем не менее все симптомы совпадали: слабость, озноб и рвота. Джейк приносил мне букеты вереска, сорванного на обочине дороги, и фигурки, которые делал на работе из проводов и банок из-под колы.
- Ты выглядишь просто кошмарно, - сообщал он, прежде чем наклониться и поцеловать меня.
- Не делай этого, - протестовала я. - Ты можешь заразиться.
Джейк только улыбался.
- Я? - переспрашивал он. - Я неуязвим.
На пятое утро я ввалилась в ванную и бросилась к унитазу. Меня в очередной раз вырвало. И тут я услышала шаги отца за дверью. Он немного постоял, а затем начал спускаться по лестнице. Впервые за много дней я взглянула в зеркало и увидела бледное изможденное лицо призрака с красными глазами и потрескавшимися губами. В это мгновение я поняла, что это не болезнь, а беременность.
Я заставила себя одеться в школьную форму и спуститься в кухню. Отец ел кукурузные хлопья с молоком, глядя на стену перед собой, как будто там было что-то такое, чего я не видела.
- Папа, мне уже лучше, - объявила я.
Отец поднял глаза, в которых промелькнула какая-то неуловимая эмоция. Облегчение, что ли? Он кивнул на соседний стул.
- Садись и поешь, - предложил он. - Или тебя сдует ветром.
Я улыбнулась и села за стол, стараясь отрешиться от запаха хлопьев. Я сосредоточилась на голосе отца, на его речи, пересыпаемой звуками и словечками далекой Ирландии. "Ах, Пейдж, - любил говорить он, - мы обязательно поедем в Ирландию. Это единственное место на земле, где воздух чист и прозрачен, как хрусталь, а холмы накрыты волшебным ковром изумрудной зелени, пронизанной синими ручьями". Я потянулась к коробке с хлопьями и съела несколько штук прямо из коробки. В отличие от папы я знала: пути назад не бывает.
Хлопья показались мне не кукурузными, а картонными. Я смотрела на отца и пыталась понять, что именно ему известно. На мои глаза навернулись слезы. Отец возлагал на меня столько надежд, а я его опозорила.
В школе я безмолвно переходила из класса в класс и даже вела конспекты, не слыша ничего из того, что рассказывали учителя. После уроков я побрела к Джейку в гараж. Склонившись над мотором "тойоты", он менял свечи зажигания. При виде меня он улыбнулся и вытер руки о джинсы. В его глазах я увидела ожидающую меня жизнь.
- Я вижу, ты в порядке, - продолжая улыбаться, произнес он.
- Это не совсем так, - отозвалась я.
***
Чтобы сделать аборт, мне не требовалось разрешение родителей. Я не хотела, чтобы отец знал о том, что я натворила, поэтому совершила самый большой в своей жизни грех в сотне миль от родного города. Об этой клинике в городе Расин, штат Висконсин, узнал Джейк. Это было достаточно далеко от Чикаго, чтобы нас никто не узнал и не распустил по городу ядовитые сплетни. Ближайший свободный день оказался четвергом 3 июня. Когда Джейк сообщил мне о существующей в клинике очереди, я не поверила своим ушам.
- Неужели столько женщин мечтают об аборте? - прошептала я.
Самым трудным оказалось дождаться назначенного дня, до которого оставалось несколько недель. Мы с Джейком не занимались любовью, как будто пытаясь себя наказать. Но мы встречались каждый вечер. Я сидела у него на коленях, а он прижимал ладони к моему животу, как будто там было нечто, что он мог ощутить.
В наш первый вечер мы несколько часов бродили по городу.
- Давай поженимся, - снова предложил Джейк.
Но я не хотела вступать в брак из-за ребенка. В любой семье неизбежны ссоры или размолвки. Вольно или невольно мы стали бы обвинять малыша во всех своих бедах. Кроме того, я собиралась поступать в колледж. Я хотела стать художницей. Я так и сказала Джейку.
- Мне всего восемнадцать лет, - напомнила я ему. - Я не могу сейчас стать матерью.
"Я не знаю, смогу ли вообще когда-нибудь ею стать", - хотелось добавить мне.
Джейк с усилием сглотнул и отвернулся.
- У нас будут другие дети, - пробормотал он, смиряясь с неизбежным.
Он поднял лицо к небу, и я знала, что там, среди звезд, он, как и я, видит лицо нашего нерожденного ребенка.
Утром 3 июня я встала очень рано. Когда я выскользнула из дома, не было еще и шести часов. Я пешком дошла до церкви Святого Кристофера, молясь о том, чтобы не встретить отца Дрэхера или служку, тоже учившегося в школе Папы Пия. Я встала на колени в последнем ряду скамей и начала разговаривать со своим двенадцатинедельным ребенком.
- Милый мой, - шептала я, - любимый, хороший мой…
Я говорила ему ласковые слова, зная, что он их никогда не услышит.
Я не пошла на исповедь, вспомнив свою бывшую подругу Присциллу Дивайн. "Не все можно говорить священникам", - наставляла она меня. Вместо исповеди я начала мысленно молиться Деве Марии. Наконец слова молитвы в моем мозгу слились в одно целое с моей болью, и я уже не могла понять, где заканчивается одно и начинается другое.
По дороге в Расин мы с Джейком даже не прикасались друг к другу. За окнами автомобиля мелькали зеленые луга, фермы и толстые пятнистые Хольштайны. Джейк следовал указаниям, которые ему дали по телефону, время от времени вслух произнося название того или иного шоссе. Я опустила стекло и закрыла глаза. Перед моим внутренним взором продолжали чередоваться зеленый, черный и белый цвета - равнина, затейливо украшенная кисточками молодых початков кукурузы.
Мы подъехали к непримечательному серому зданию, вход в которое располагался с обратной стороны. Джейк помог мне выйти из машины и повел к двери, но оказалось, что пробраться к ней непросто - ее окружала толпа разгневанных пикетчиков. Они были одеты в черные плащи, забрызганные красной краской, а в руках держали плакаты с надписью "УБИЙСТВО". Увидев нас с Джейком, они бросились к нам, тараторя какую-то галиматью, из которой я не могла понять ни слова. Джейк обнял меня за плечи и втолкнул внутрь.
- Господи Иисусе! - выдохнул он.
В приемной нас встретила невысокая белокурая женщина с усталыми глазами. Она дала мне белую карточку и попросила занести в нее личные данные.
- Оплата вперед, - сообщила она, и Джейк послушно извлек из кармана бумажник, а из него триста долларов, которые накануне вечером взял в кассе отцовского гаража.
Он назвал это авансом и попросил меня не беспокоиться.
Женщина на мгновение куда-то исчезла. Я огляделась. Мы находились в просторной комнате с белыми стенами без единого постера. На стульях вдоль стен сидели люди, в основном женщины. Их было не меньше двадцати человек, и все они держались так, как будто забрели сюда по ошибке. На низких столиках лежали старые потрепанные журналы. В углу стояла картонная коробка с пластмассовыми кубиками и куклами из "Улицы Сезам". Так, на всякий случай. Но играть с ними было некому.
- Сегодня мы немного зашиваемся. - Передо мной уже снова стояла белокурая женщина. Она протянула мне розовый информационный листок. - Если хотите, можете немного погулять. Раньше чем через два часа вас не пригласят.
Джейк кивнул, и мы послушно поплелись к выходу. На этот раз пикетчики расступились и, решив, что мы передумали, начали нас громогласно поздравлять. Мы поспешно вышли с парковки и прошли три квартала.
- Я совершенно не знаю Расин, - вдруг заговорил Джейк. - А ты?
Я покачала головой.
- Мы можем ходить кругами, - предложила я, - а можем просто пойти прямо, следя за временем.
Но клиника располагалась в очень странном месте, и хотя Расин был совсем небольшим городком, мы прошли несколько миль, не увидев ничего, кроме нескольких ферм, заводика по очистке сточных вод и полей, на которых не было ни единой коровы. Наконец мы подошли к небольшой игровой площадке, которая выглядела очень странно в этом городе, где мы до сих пор не увидели ни одного жилого дома. Тут были качели с матерчатыми сиденьями, муравейник, рукоход и крашеный деревянный шестигранник, который можно было вращать, как карусель. Джейк взглянул на меня и впервые за целый день улыбнулся.
- Догоняй! - крикнул он и бросился бежать к качелям.
Но у меня не было сил. Я так устала. Мне сказали, чтобы я сегодня утром ничего не ела. Да и вообще, приехав сюда, я почувствовала, что все мое тело потяжелело, как будто налилось свинцом. Я шла за Джейком медленно и осторожно, словно боялась что-то уронить или расплескать. Я села на качели, соседние с теми, на которых уже раскачивался Джейк. Хрупкая металлическая конструкция тряслась и грозила вырваться из земли, а ноги Джейка, казалось, задевали низкие темные тучи. Наконец, взлетев под небеса, он оттолкнулся от сиденья, изогнув спину, пролетел по воздуху и приземлился в песок.
- Твоя очередь, - вставая и отряхиваясь, предложил он.
Я покачала головой. "Мне бы его энергию!" Как же мне хотелось, чтобы все это уже осталось в прошлом и я могла сделать то, что только что сделал Джейк.
- Подтолкни, - попросила я, и Джейк стал позади и принялся меня раскачивать.