***
Доктор Тэйер посоветовала мне сделать что-нибудь для себя лично. Поэтому, когда в восемь часов вечера Макс уснул, я решила принять горячую ванну и насладиться ею сполна. Разыскав детский монитор, который подарили нам Фогерти, я установила его в ванной. Я знала, что Николас не придет раньше десяти, и рассчитывала, что Макс поспит хотя бы до двенадцати. Я решила, что, когда мой муж придет домой, я должна быть готова.
Мы с Николасом не занимались любовью уже очень давно, с тех самых пор, как на пятом месяце беременности мне стало больно и я крикнула, чтобы он остановился. Мы ни разу не обсуждали это событие. Николас не любил говорить о таких вещах, а я становилась все больше, и на все остальное мне было уже просто наплевать. Но сейчас он был мне нужен. Я хотела убедиться в том, что мое тело - это не просто механизм по воспроизводству потомства и источник питания для этого самого потомства. Я хотела услышать, что я красивая. Я хотела ощутить руки Николаса на своем теле.
Я напустила полную ванну воды, трижды закрывая кран из-за того, что мне чудились звуки из детской. В шкафчике я нашла ароматический кубик с запахом сирени и опустила его в ванну. Затем стянула с себя свитер и шорты и подошла к зеркалу.
Я не узнала свое тело. Как ни странно, но я ожидала увидеть в зеркале большой живот и тяжелые бедра. Но это похудевшее тело не было и таким, как прежде, до беременности. Оно было плотно обтянуто кожей цвета старого пергамента, исполосованной фиолетовыми растяжками. Моя грудь потяжелела и обвисла, а живот стал мягким и округлым. Одним словом, это было чужое тело.
Я сказала себе, что Николасу это новое тело все равно понравится. В конце концов, эти изменения произошли со мной из-за того, что я родила ему ребенка. Наверняка в этом есть нечто красивое.
Скользнув в воду, над которой поднимались густые клубы пара, я провела руками по плечам, животу и ногам до самых пальцев. Я ненадолго задремала, встрепенувшись от того, что мой подбородок ушел под воду. Выбравшись из ванны, я насухо вытерлась и, не одеваясь, пошлепала в кухню. На безупречно чистом ковре остались сырые отпечатки моих босых ног.
Я заранее положила в холодильник бутылку вина. Сейчас я ее оттуда извлекла и вместе с двумя бокалами из толстого синего стекла отнесла в спальню. Затем я принялась шарить по ящикам в поисках белой шелковой рубашки, которую в последний раз надевала в свою брачную ночь. Другого сексуального белья у меня просто не было. Я начала ее на себя натягивать, но она застряла на груди. Мне и в голову не приходило, что она на меня не налезет. Путем неимоверных усилий мне удалось в нее втиснуться, но она туго обтянула бюст и бедра, а живот стал похож на белую чашу.
С улицы донесся хруст гравия. Это подъехал Николас. Задыхаясь от волнения, я заметалась по спальне, выключая свет. Я улыбалась. "Сегодня все будет как в первый раз", - сказала я себе. Николас осторожно отпер входную дверь и бесшумно поднялся по лестнице. У двери спальни он на мгновение замер, а затем толкнул ее и вошел. Тут он снова замер, глядя на меня, восседающую посредине кровати. Я хотела ему что-то сказать, но у меня перехватило дыхание. Николаса не портили ни легкая щетина, ни устало ссутуленные плечи. Он все равно оставался самым потрясающим мужчиной на свете.
- Пейдж, у меня был очень тяжелый день, - вздохнул он.
Мои пальцы непроизвольно стиснули одеяло.
- А-а, - только и смогла ответить я.
Николас сел на край кровати и просунул палец под тонкую бретельку моего неглиже.
- Где ты это взяла? - спросил он.
Я подняла голову.
- То же самое ты спросил, когда я надела это в первый раз.
Николас сглотнул и отвернулся.
- Прости, - пробормотал он. - Но уже действительно поздно, и я должен быть в больнице к…
- Сейчас только десять часов, - перебила его я.
Я сняла с него галстук.
- Мы так давно не были вместе, - прошептала я.
На мгновение в глазах Николаса как будто вспыхнула какая-то искра, озарив их изнутри. Он погладил меня по щеке и коснулся губами моих губ.
- Мне надо принять душ, - вставая с кровати, сказал он.
Оставив меня сидеть на кровати, он направился в ванную. Я сосчитала до десяти, подняла голову и тоже встала. Я вошла в ванную, где уже шумела вода. Николас стоял у кабинки, подбирая нужную температуру воды.
- Пожалуйста, - прошептала я. Николас вздрогнул и, обернувшись, уставился на меня с таким видом, как будто увидел привидение. Пар медленно заполнял небольшую комнатку. - Для меня это очень важно, - пробормотала я.
Зеркала запотели. Теперь уже все помещение было заполнено густым туманом.
- Пейдж… - произнес Николас, и мое имя как будто повисло в воздухе.
Я шагнула к нему и запрокинула голову, ожидая поцелуя. Из монитора доносилось ровное дыхание Макса.
Николас через голову снял с меня сорочку. Он обнял меня руками за талию и провел пальцами по ребрам. Его прикосновение заставило меня застонать и прижаться к нему всем телом. Тонкая струйка молока брызнула из моего соска на темные волосы на его груди.
Я рассердилась на свое тело за это предательство и гневно уставилась на белые капли. Я ожидала, что Николас не обратит на них внимания или обратит все в шутку. Я оказалась совершенно не готова к тому, что произошло. Он попятился, в ужасе обшаривая глазами мое тело.
- Я просто не могу, - едва не поперхнувшись, выдавил он из себя. - Пока не могу…
Он опять коснулся моей щеки, а потом поцеловал меня в лоб, как будто желая покончить с этим, пока он не передумал. Он шагнул в душевую кабинку, откуда послышалась тихая симфония струй воды, сливающихся со звуком мыла, скользящего по плечам и бедрам Николаса. Я подняла атласную тряпку с пола и прижала ее к себе, как будто пытаясь прикрыться.
Вернувшись в спальню, я надела самую старую и самую мягкую из своих ночнушек, белую, в маленьких пандах. Я вышла за дверь и услышала, что Николас выключил воду в душе. Я осторожно повернула ручку детской и вошла. Внутри было темно хоть глаз выколи. Я знала, что Николас не станет меня искать. Во всяком случае, сегодня. Ощупывая воздух впереди себя, как будто он был чем-то осязаемым, я пробиралась по детской. Я осторожно обошла большого красного плюшевого страуса, которого прислала Марвела, и нащупала махровую поверхность пеленального столика. Споткнувшись, я ударилась ногой об острый угол кресла-качалки. Я потрогала стопу и ощутила под пальцами что-то липкое. Это была моя собственная кровь. Сидя в качалке и прислушиваясь к посапыванию Макса, я ожидала, когда мой сын проснется и позовет меня.
Глава 17
Николас
- Ты опять вернешься поздно? Я не понимаю, почему ты не можешь бывать дома ну хоть немного чаще.
- Пейдж, не смеши меня. Я что, сам устанавливаю себе расписание?
- Ты себе и представить не можешь, каково мне. Я провожу с ним круглые сутки напролет. Ты, по крайней мере, не сидишь безвылазно в четырех стенах.
- Ты себе и представить не можешь, как я мечтаю хоть когда-нибудь прийти домой и не услышать твоих жалоб.
- Ты, конечно, прости меня, Николас, но мне больше некому пожаловаться.
- Никто не заставляет тебя сидеть все время дома.
- Никто не помогает мне, когда я выхожу из дома.
- Пейдж, я ложусь спать. Мне рано вставать.
- Тебе всегда рано вставать. И конечно, я обязана с тобой считаться, а ты со мной - нет. Ведь работаешь ты, а не я.
- То, что делаешь ты, не менее важно. Считай это своей работой.
- Я так и делаю, Николас. Но это не входило в наши планы.
***
Первым, что поразило Николаса, были цветущие вокруг деревья. Он прожил в этом районе восемнадцать лет своей жизни, но так давно здесь не бывал, что был уверен - дланевидные клены и дикие яблони накрывали двор розовым шатром только в конце июня. Он несколько минут сидел в машине, размышляя о том, как и что скажет матери. Он пробежал пальцами по ручке переключения скоростей, ощущая не полированную деревянную поверхность, а прохладную кожу бейсбольного мяча и мягкую подкладку перчатки. "Ягуар" матери был припаркован на дорожке перед домом.
В последний раз Николас был здесь восемь лет назад, в тот самый вечер, когда Прескотты ясно дали понять, что они думают о его выборе жены. Обида заставила его на целых полтора года прервать любое общение с родителями. А затем пришла рождественская открытка от Астрид. Пейдж оставила ее на столе поверх счетов. Когда Николас увидел открытку, он долго вертел ее в пальцах, как какую-то уникальную древнюю реликвию. Он провел пальцами по аккуратным строчкам, написанным рукой его матери, и, подняв голову, заметил, что Пейдж за ним наблюдает, старательно делая вид, что ей нет до этого никакого дела. Щадя чувства Пейдж, он выбросил открытку Астрид, но на следующий день позвонил матери.
Николас убеждал себя, что делает это не потому, что простил родителей, или потому, что он согласился с их правотой относительно Пейдж. Более того, общаясь с матерью, - а делал он это дважды в год, на Рождество и в ее день рождения, - он вообще не упоминал о Пейдж. Точно так же они не вспоминали и Роберта Прескотта. Николас поклялся себе, что, несмотря на сыновьи чувства к матери, никогда не забудет, как восемь лет назад его отец набросился на беспомощную и растерянную Пейдж.
Он не говорил Пейдж об этих звонках. У Николаса были все основания полагать, что, поскольку за эти годы мать так ни разу и не спросила его о жене, родители не изменили своего первоначального мнения о Пейдж. Ему казалось, Прескотты только и ждут, пока Николас расстанется с женой, чтобы назидательно ткнуть в него пальцем и сказать: "А мы тебе говорили". Как ни странно, но Николас не воспринимал их неприязнь как что-то личное. Он нуждался в общении с матерью, но делил свою жизнь на две эпохи - до Пейдж и после Пейдж. Все беседы с матерью вращались вокруг событий, предшествовавших роковой ссоре, как будто с тех пор прошло несколько дней, а не лет. Они говорили о погоде, о путешествиях Астрид и о программе утилизации и переработки мусора в Бруклайне. Они не касались его специализации в качестве кардиохирурга, приобретения дома или беременности Пейдж. Николас не предоставлял матери информации, способной заполнить и сократить разделяющую их пропасть.
Но что толку сидеть сейчас перед родительским домом, размышляя о том, что восемь лет назад его родители, возможно, были правы? Николас с самого начала защищал Пейдж, но уже начал забывать, почему он это делал. Он умирал с голоду, потому что Пейдж перестала готовить ему ланч. В половине пятого утра она чаще всего не спала, но в это время на ней обычно висел Макс. Иногда Николас во всем обвинял сына. Макс был самой очевидной целью. Этот крохотный, но требовательный человечек похитил его жену, а на ее месте появилась угрюмая и раздражительная женщина, с которой он был вынужден делить кров и постель. Труднее было обвинить Пейдж. Николас впивался в ее лицо гневным взглядом, сгорая от желания затеять ссору, но в ее небесно-голубых глазах светилась такая опустошенность, что он проглатывал гнев, который вдруг обретал острый привкус жалости.
Он не мог понять, в чем ее проблема. Ведь это он целыми днями был на ногах, именно ему приходилось каждый раз заново подтверждать свою репутацию, именно его ошибка могла стоить человеку жизни. Если кто-то и имел право быть уставшим и раздраженным, так это Николас. Пейдж всего лишь сидела дома с ребенком.
А когда ему изредка приходилось присмотреть за сынишкой, в этом не было ничего сложного. Николас сидел на полу и дергал Макса за пальчики ног. Когда Макс широко открывал глаза и начинал вертеть головой, пытаясь понять, кто это делает, Николас заливался веселым смехом. Около месяца назад он крутил Макса у себя над головой, крепко держа его за ноги. Макс обожал эту игру. Что касается Пейдж, то она сидела в углу и мрачно за ними наблюдала.
- Он на тебя срыгнет, - только и сказала она. - Он только что поел.
Но Макс не срыгнул. Широко открытыми глазами он смотрел на вращающийся вокруг него мир. Когда Николас наконец взял его на руки, он поднял глаза и в упор посмотрел на отца. Медленная улыбка расползлась по его личику, заставив разрумяниться щечки и расправиться плечики.
- Смотри, Пейдж, - обрадовался Николас. - Кажется, это его первая настоящая улыбка.
Благоговейно глядя на Николаса, Пейдж кивнула. Она встала и вышла из комнаты, чтобы найти специальную тетрадь, в которую записывала все достижения Макса.
Николас похлопал себя по нагрудному карману. В нем лежали фотографии Макса. Он только что забрал их из ателье. Одну из них он, возможно, оставит матери, в зависимости от того, в каком он будет настроении. Ему вообще не хотелось сюда приезжать. Это была идея Пейдж. Она считала, что родители Николаса должны узнать, что у них есть внук.
- Вздор, - ответил Николас.
Разумеется, Пейдж пребывала в полной уверенности, что за все восемь лет Николас так ни разу и не поговорил ни с одним из родителей. Хотя, возможно, она не ошибалась. Произносить какие-то слова не обязательно означало разговаривать. Николас отнюдь не был уверен в том, что ему хочется первым пойти на попятную.
- Мне кажется, - убеждала его Пейдж, - что вам всем пора забыть старые обиды.
Николасу почудилось в этом определенное лицемерие, но Пейдж улыбнулась и взъерошила ему волосы.
- Ты только представь себе, сколько денег мы сэкономим на детских фотографиях, - шепнула она, - если твоя мама начнет общаться с Максом.
Николас откинулся на спинку сиденья. В горячем весеннем небе лениво ползли облака. Когда-то, еще до того, как их жизнь перевернулась с ног на голову, они с Пейдж лежали на берегу Чарльза и смотрели на облака, пытаясь разглядеть в их меняющихся формах какие-то образы. Николас видел только геометрические фигуры - треугольники, дуги и многогранники. Пейдж брала его за руку и его пальцем обводила пушистые края облаков. Смотри, вот индейский вождь. А вон там, слева, велосипед. А это кенгуру. Сначала Николас только смеялся, снова и снова влюбляясь в нее за ее богатое воображение. Но мало-помалу он начинал понимать, о чем она говорит. Ну разумеется, никакая это не дождевая туча. Это густое оперение головного убора вождя племени сиу. А в углу небосвода притаился детеныш кенгуру. Стоило взглянуть на мир ее глазами, и ему открылось очень многое.
***
- Что с ним?
- Я не знаю. Врач сказал, скорее всего, колики.
- Колики? Но ему уже почти три месяца. Считается, что в этом возрасте колик уже не бывает.
- Вот именно, считается. Врач говорит, что по результатам исследований дети, страдающие от колик, обладают более высоким уровнем интеллекта.
- И это поможет нам избавиться от его воплей?
- Не срывай злость на мне, Николас. Я всего лишь отвечаю на твои вопросы.
- Ты не хочешь его успокоить?
- Дай подумать.
- О господи, Пейдж, если тебе это так трудно, давай я его успокою!
- Не надо. Лежи. Кормить его все равно мне. Тебе вставать нет никакого смысла.
- Вот и хорошо.
- Вот и хорошо.