Он доезжал до Белорусского вокзала, затем шел к Триумфальной площади, садился на троллейбус "Б" или десятого маршрута и в нем кружил часами по Садовому кольцу, потом гулял, неумолимо замерзая, по переулкам центра, отогревался в чебуречных и кафе или слонялся, впитывая тепло, по этажам торговых центров, пока не начинал притягивать к себе неуютные взгляды охраны. Он научился, наконец, находить радость в своих скитаниях по городу, но каждый день терял ее, как только приходил час возвращения домой. Чем ближе подъезжал троллейбус к дому, тем был томительнее страх услышать от отца: "Звонили из школы. Надо поговорить".
Никто из школы не звонил. Отец о школе никогда не спрашивал, что было бы, как он считал, не по-мужски, лишь иногда глядел в глаза внезапным острым взглядом, поигрывая желваками и тем давая понять Гере - или себя в том убеждая, - что он, отец, видит его насквозь и все в нем понимает. Мать не вторгалась в жизнь младшего сына из страха отдалить его от себя и потерять, как в свое время отдалила и в итоге потеряла старшего. Здоровый румянец на щеках Геры, его всегда спокойные глаза, его покладистость и мягкость в обращении, должно быть, убеждали ее в том, что волноваться пока не о чем, лучше не лезть к нему, тем более что каждый вечер сын проводит дома, за своим компьютером.
Под Новый год Гера зашел в книжный магазин на Никитском бульваре, где любил греться, перелистывая книги с иллюстрациями, но никогда не покупая их, поскольку не имел привычки к чтению. Как и везде в те дни, в "Букбери" тесно толпились покупатели. Гере пришлось спуститься вниз, в букинистический отдел, почти безлюдный оттого, как он подумал, что подержанная книга - не лучший новогодний подарок.
В пустом проходе между полками он совсем близко от себя увидел девушку. Глухой платок на голове не выдавал всех черт ее лица и скрывал волосы. Гера увидел лишь прямой и тонкий, легкий нос, зеленые глаза слегка навыкате и некрашеные, круглые, мягкие губы. Эти губы смутили его, и он отвернулся к полке. Переминался с ноги на ногу, разглядывал, не глядя, вытертые корешки книг и чувствовал: девушка не уходит. Ему даже казалось: она смотрит на него, но повернуться к ней он не решался. И не решался выйти из прохода. Достал с полки большой темный том и стал вертеть его в руках, глубокомысленно нахмурившись. Потом в надежде, что девушка смотрит ему вслед, с увесистым томом в руке направился к кассе. Заплатил и оглянулся. Девушки не было. Быстро поднялся наверх, пошел протискиваться по отделам. Девушки не было нигде. В кофейне магазина сел, печальный, за свободный столик. Девушки не было и в кофейне. Бросил в досаде купленную книгу на столик и заказал эспрессо. Уныло глядя в чашку, вдруг услышал: "Ты собираешь "Литпамятники"?"
Поднял глаза. Она сидела перед ним за его столиком и весело глядела на него. Пробормотал, не в силах скрыть смятение: "Что значит - собираю?"
"Я говорю о серии "Литературные памятники". Твоя книга - из нее".
"Из серии? Я не заметил. Я ничего не собираю; просто купил".
"Понятно. Ты увлекаешься Суворовым".
"Каким Суворовым?"
"Александром Васильевичем Суворовым, генералиссимусом. Это - собрание его писем, судя по названию… Или название ты тоже не заметил?"
"Да, не успел заметить".
"Тебе все равно, что читать, лишь бы читать?"
"Да, все равно… То есть я мало что читаю. Я не люблю читать".
"Зачем тогда купил? Из-за обложки?"
"Ну да, из-за обложки. Наверное, из-за обложки".
"Обложка никакая".
"Да, ничего особенного".
"Особенное в ней как раз есть, а книгу эту ты купил только затем, чтобы привлечь мое внимание, ведь так?"
"Да, так".
"А если так, возьми мне кофе. За это, если хочешь, я расскажу, что есть особенного в этой обложке".
Вскочил, подался к стойке. Пока ждал кофе, все боялся, что девушка опять исчезнет. Обернулся. Она не исчезала, сидела, где сидела, и весело глядела на него. Помахала ему рукой, сняла шаль с головы, освободив прямые светлые, чуть рыжеватые волосы, встряхнула ими, и он едва не опрокинул чашку кофе.
Потом она рассказывала что-то про обложку серии "Литературные памятники". О том, как на нее пустили коленкор, оставшийся от производства старых советских паспортов - оттуда-то весь этот хмурый, тускло-бурый, будто глина на болоте, цвет обложки. Гера не знал и никогда не видел, как выглядели эти паспорта, он слушал и почти ее не слышал, он просто любовался ею, просто хотел, чтобы она рассказывала что угодно, немного шепелявя и пришлепывая мягкими губами. Все же спросил, откуда она знает про обложку, и уважительно предположил, что она, наверное, историк или издатель… Нет, не историк, был ответ. И не издатель, даже не полиграфист. Но ей все интересно. Допив свой кофе, вдруг спросила: "Прочтешь Суворова - расскажешь?"
"Когда?"
"При встрече".
"А когда мы встретимся?"
"Хоть завтра".
"Завтра?" - не поверил Гера.
Дома спросил отца, не сохранил ли он свой старый советский паспорт.
"Нет, я его сдал. А мама вроде сохранила… Зачем тебе?"
Паспорт нашли. Мать поглядела на себя в паспорте, на свои детские и круглые испуганные глаза и горько вздохнула. Гера унес этот паспорт к себе, сравнил его обложку с обложкой книги. Цвет совпал, и это Геру обрадовало. В тот вечер он не включал компьютер, пытался читать письма Суворова и ни слова в них не понял. Спать лег рано, надеясь поскорей уснуть и тем приблизить следующий день. "Завтра узнаю, как тебя зовут. Спокойной тебе ночи", - сказал он вслух и тотчас уснул.
Они встретились на следующий день. Потом Татьяна была занята; они не виделись два дня, и во второй, последний день той первой их разлуки, Гера в тоске позволил себе выпить виски в баре на Солянке. Вкус виски ему понравился. На третий день они гуляли по Москве до темноты, он, как всегда, не знал, о чем ей рассказать. Он не хотел признаться в том, что он всего лишь школьник, и потому не говорил ей о своем бессрочном прогуле. Молчал и слушал ее. Она рассказывала о Москве, о каждой улице, которой они шли, причем рассказывала так, словно жила в те времена, о которых рассказывала, словно жила всегда. На Большой Бронной она коротко кивнула на безжизненные темные окна серого дома напротив желтого двухэтажного старинного особняка и, не задерживаясь возле него, сказала: "Здесь был ГУЛАГ".
Гера признался: "Я слышал о ГУЛАГЕ, но думал, что он где-то на Севере, - увидел ее быстрый взгляд и поправил себя: - Я хотел сказать: в Сибири".
Она надолго замолчала. Проходя мимо "Макдоналдса", он, лишь бы молчание прервать, заговорил о телепередаче, где говорили о варягах, - что-то в той передаче его намедни возбудило, должно быть, из-за выпитого виски. В ответ Татьяна высказала все, что она думает о телевидении, - так резко, зло и хмуро, как если б Гера ее чем-нибудь обидел. Он испугался. Она смягчилась и впервые его поцеловала.
Утром Гера объявил Панюкову, что хочет срочно поговорить с родителями. О своем желании услышать, наконец, голос Татьяны, он не сказал. Достал из горшка мобильник, сунул его вместе с зарядным устройством в карман куртки и собрался в Пытавино, помня о том, что только там работает мобильная связь.
- Зачем тебе в Пытавино? - подсказал ему Панюков, провожая на автобус. - Позвонишь из Селихнова, с игонинского телефона. Лика тебя соединит и денег не возьмет. Можно и с почты, но там долго ждать и не бесплатно…
Гера вслух не возражал, но про себя решил доехать до Пытавина: он не хотел говорить с Татьяной при посторонних. Тут Панюков вмиг поменял его планы, вручив ему сложенный вчетверо линованный листок:
- Скажи Лике, чтоб отдала электрику Рашиту, но только сразу, как появится. Тут про твою розетку и про наши с ним дела.
- Кто эта Лика? Я ведь не знаю никого, - недовольно отозвался Гера, глядя в сторону, на внезапно загудевшее шоссе, и зажмурился. Автобус приближался к остановке; в его огромном лобовом стекле пылало утреннее солнце.
- Ты ее видел, - успокоил Панюков. - Такая, с красными волосами и не замужем… Но не задерживайся слишком, мы тут люди нервные.
Гера вошел в приемную Игонина, и глаза его ожгло горячим солнцем, бьющим в окно. Лика, склонившаяся над компьютером, обернулась; лицо ее расплылось в такой улыбке, как если бы она не улыбалась, а зевала после радостного пробуждения. Она и зевнула, не переставая улыбаться, и широко потянулась, выпрямляясь над столом.
- У вас другие волосы, - сказал ей Гера.
Волосы были зелено-желтыми.
- Да, перекрасила вчера, - тряхнула волосами Лика. - Но это не для красоты, а чтобы не скучать. Если ты к начальству, то начальства нет.
- Я к вам.
- Что, правда?
- Правда.
Лика опять зевнула, улыбаясь:
- По делу или так?
- По делу.
- Жаль, - искренне вздохнула Лика. - Ну? Я тебя слушаю.
Гера продиктовал ей свой московский номер.
К телефону подошла мать, говорила с ним испуганно, отрывисто и хрипло дышала в трубку. Сказала, что приходили двое из военкомата, с милицией; на Истре участковый даже заглядывал на дачу:
- …Мы им с отцом сказали, что ты уехал в экспедицию с друзьями, в какую, мы не знаем… Сказали, что ты путешествуешь с места на место и с тобой нет никакой связи. Они нам не поверили, что есть места, где нет никакой связи, но все равно ушли; они скоро еще придут, но ничего тут не поделаешь… Герочка, как ты там питаешься?
- Да не волнуйся ты, ем на убой, - ответил Гера чересчур уж весело, и мать насторожилась:
- У тебя все хорошо? Ты ничего от нас не скрываешь? Ты ничего не хочешь мне сказать?
…Закончив разговор, Гера передал Лике записку Панюкова для электрика и заодно мобильник с зарядным устройством. Попросил подзарядить. Лика нашла под столом свободную розетку. Гера подался к выходу, сказав, что погуляет, чтобы не мешать ей, пока мобильник заряжается.
- Сиди, ты мне ни капли не мешаешь, - сказала Лика жалобно, но он развел руками и вышел из конторы.
Окна почты, наполовину скрытые бегониями, фикусами и монстерами, растущими в горшках почти до потолка, выходили на теневую сторону; было прохладно, влажно и до того темно, что Гера, заполняя бланк заказа междугородного звонка, записывал на нем два телефонных номера Татьяны, домашний и мобильный, почти вслепую.
- Скоро? - спросил он сонную, немолодую почтальоншу, передавая бланк.
Та ответила:
- Не знаю. Это не от меня зависит, от Пытавина; смотря какая на узле нагрузка. Ждите пока.
Она стала названивать по коммутатору в Пытавино, на телефонный узел. Гера, томимый нетерпением, мысленно начал говорить с Татьяной, не дожидаясь, пока их соединят:
"Ты ведь всегда хотела, чтобы я был предусмотрительным. Вот, оцени мою предусмотрительность. Если тебя уже нет дома - не беда, я это все предусмотрел, меня соединят с твоим мобильником. Если же ты в метро и твой мобильник ничего пока не принимает или он выключен, я действую по плану "Б". Я просто еду до Пытавина и там звоню тебе со своего мобильника, пока не дозвонюсь…"
Он принялся ходить из угла в угол в полутьме, прислушиваясь к потрескиванию коммутатора.
- Вы бы присели, - недовольно сказала почтальонша, и он присел в углу, за низкий столик.
Взял журнальчик, раскрыл его. Подставив мятую страницу под редкие, разрозненные струйки света из окна, прочел рецепт отравы для садовых грызунов. Перевернув страницу, стал читать, как спать на холоде и во сне не замерзать. Узнал, что за тепло тела отвечает правая ноздря; дабы сберечь тепло во сне, нужно заткнуть ее подушкой, чего легко достичь, засыпая на правом боку. Или напротив: если в спальне слишком жарко, спать следует на левом боку, дабы излишки тепла могли свободно выходить из правой ноздри наружу…
- Вам повезло, - раздался голос почтальонши. - Там у них нет очереди, сейчас соединят, идите в будку.
Гера бросился к будке, протиснулся в нее, снял тяжелую трубку телефона. В трубке раздался незнакомый женский голос:
- Москву заказывали?
- Да, - хрипло ответил Гера.
- Набираем, ждите.
Послышался треск, затем и длинные гудки. Они были слишком долгими, потом прервались. В трубке послышался вздох, и у Геры перехватило дыхание. Раздался тот же незнакомый голос:
- Ваш абонент не отвечает… Набираем второй номер?
- Да, мобильный, если можно.
Вновь треск послышался, вновь длинные гудки. И вновь никто не подходил…
"Где же ты ходишь, - страдал Гера, - и почему не отвечаешь? Я же просил тебя не класть мобильник в задний карман брюк!"
- Не отвечает, - вновь раздался незнакомый голос. - Будете повторять заказ?
- Нет, - сказал Гера, молча продолжая выговаривать Татьяне: "…Ты мне скажи: ты и в Пытавине не будешь отвечать? Ты и в Пытавине не вынешь телефон из заднего кармана? Пожалуйста, будь умницей, вынь телефон из заднего кармана!"
Он выбрался из тесной будки. Не зная, чем себя утихомирить, вновь взял со столика журнальчик и дочитал про правую ноздрю: "…Вот почему зимой рекомендуется спать на правом боку, а летом лучше спать на левом".
- Какая ерунда, - сказал он вслух.
- Да, - отозвалась почтальонша, - но так всегда бывает, я заметила. Или часами ждать, пока там очередь, или совсем не ждать, но и никак не дозвониться. Вы еще приходите. Или вы у нас проездом?
- Да, я проездом; я приду… - ответил Гера и отправился назад, в контору.
Лика увидела его не сразу, как вошел: она играла на его мобильнике в какую-то игру. Увидев, виновато тряхнула зелено-желтой головой, быстро мобильник выключила и сказала:
- Он зарядился дальше некуда.
Гера попытался узнать у нее, когда пройдет очередной автобус на Пытавино, но Лика не ответила, сказав:
- Зачем тебе Пытавино? Чего тебе в Пытавине? Делать там нечего; звонить ты и отсюда можешь… Ты лучше подожди, когда придет Игонин и отпустит меня на обед. У меня есть грибной суп, из прошлогодних валуев. Ты любишь грибной суп из валуев?
- Нет, мне нельзя грибы, - соврал ей Гера.
- А что можно? Что ты любишь?
- Я борщ люблю.
- Жаль, у меня сегодня нет борща. Но я могу борщ. Если ты хочешь, я могу специально сделать. И приезжай ко мне на борщ.
- Как я узнаю, когда будет борщ? У нас ведь нет никакой связи.
- А мы договоримся. Ты говори когда, и я сварю.
- Не знаю… Но не завтра.
- Козе понятно, что не завтра. Завтра я буду доедать грибной. И послезавтра буду доедать… Лучше в субботу. Я в субботу целый день дома. Давай в субботу.
- Если приеду, как мне вас найти? - Гера боялся быть невежливым.
Лика схватила карандаш и быстро написала адрес. Протянула его Гере:
- В субботу. Буду ждать с борщом. И больше ты не говори мне "вы". Давай на "ты". Точно приедешь?
- Точно, - сказал ей Гера, вышел из конторы и сразу стал придумывать убедительную и необидную причину, из-за которой он в субботу не приедет.
Солнцу, пылавшему над соснами, уже и надоело глядеть ему в лицо и плавить глаза; оно ушло своей дорогой в сторону, потом и за спину ему, а рейсовый автобус на Пытавино - тот все не приходил. Гера не нервничал; внушил себе: чем убедительнее он сумеет победить в себе дрожь нетерпения, тем он вернее дозвонится до Татьяны. Заслышав дальний шум большой машины, он медленно, даже лениво оборачивался на шум. Увидев самосвал или тяжелый длинный трейлер, встречал и провожал и самосвал, нагруженный песком, и этот трейлер с бревнами, стянутыми железной цепью, без всякой видимой досады, нарочно безучастным скучным взглядом. От долгого сидения на жесткой лавке затекли ноги; Гера поднялся, вразвалку вышел из коробки остановки и, разминая ноги, начал прохаживаться по асфальту. Донесся шум, но не тяжелый шум автобуса или грузовика; Гера даже не поднял головы навстречу шуму, хотя и отступил с проезжей части на обочину. Шум этот близился и, нарастая, вдруг оборвался воем и визгом тормозов. Гера, не глядя, прыгнул в сторону и едва не угодил в кювет. Зло обернулся. Пыльная "газель", крытая брезентом, стояла у обочины. Дверь кабины приоткрылась, из нее выглянул голый по пояс водитель в черной бейсболке, крикнул:
- Чего скачешь, как кенгуру? Садись!
И долго сдерживаемое нетерпение Геры вырвалось наружу победным криком.
- А ты веселый, - одобрительно сказал ему водитель, вновь набрав скорость на пустом шоссе. - И я веселый, я люблю веселых!
Асфальт, плывущий под колеса, пылал на солнце, и казалось, что "газель" не едет, а идет против течения по ручью огненной лавы. Окна "газели" были открыты до упора, воздух упруго бился и кипел в кабине. Гера вынул мобильник и включил его. Дисплей был пуст, лишь одинокий пунктир на его правом краю указывал, что телефон заряжен под завязку.
- Ты местный? Не похоже, что ты местный, - сказал водитель весело.
Гера ответил:
- Да, я не местный.
- Работа здесь?
- Нет, отдыхаю, - сказал Гера, не отрывая глаз от пустого дисплея.
- А я работаю. Тоже не местный. Там, в Хнове, - водитель указал рукой себе за спину, - строят завод. Там будут делать корм для птицефабрик. Корм курам, значит, будет, а рыбы в озере, тут все так говорят, скоро не будет; из такой гадости делают курам корм: из молотых костей, из разной вредной химии. Но мне-то пофигу, я не рыбак. Лишь бы платили…
- Вы строитель? - спросил Гера.
- Нет, я водитель, я вожу туда курносых. Завод большой, рабсилы требуется много, вот и болтаюсь я туда-сюда, в город - пустой, назад - с курносыми…
- Курносые - значит, молодые и неопытные? - не понял Гера.
- Нет, значит, узбеки там, таджики, я их всех не различаю, может, азеры с хачами, да и какой хрен их разберет. А только все они воняют и после них надо проветривать… Тебе сквозняк как, не мешает?
- Нет, - хмуро ответил Гера, сунул в карман мобильник и отвернулся к полуоткрытому окну.
Ветер ударил в лицо, солнце в мелькающей красной листве придорожного осинника вспыхивало в глазах и вскипало в них слезами.
Голый водитель азартно проникал в будущее российской сборной по футболу:
- …Мы и без этого голландца рвали всех, кого хотели, вот только мало мы хотели, а с Гусом на Европе мы - да и не захотим, а всех порвем…
Гера его немного слышал, но слушать не желал. Этот крикливый весельчак ему напомнил об одном свидании с Татьяной, и лучше было бы о том свидании не вспоминать и вовсе.
…Был новогодний вечер. По Тверской улице, закрытой для автомобильного движения, медленно шли к Манежной площади громкие толпы. Гера и Татьяна, привыкшие к стремительной ходьбе, ловко лавировали в толпах, не задевая никого из топающих кучками, шеренгами и парами по мокрой наледи, поющих в лад и вразнобой. У самой мэрии ввинтились в тесную и многолюдную толпу московских гастарбайтеров. Гудел чужой мужской гортанный говор, женский робкий клекот. Толпа их была так тесна, что лишь на выходе в Охотный Ряд Гера с Татьяной вырвались вперед и оказались посреди компании с гитарой, с бутылками шампанского "Корнет".
- Приятно слышать русскую речь, - сказал Гера Татьяне.
Она ни словом не ответила. Молча ускорила шаги; пришлось ему, протискиваясь, догонять ее. Он и догнал бы, но отчего-то понял, что она не просто так спешит, но убегает от него.