Так на Востоке складывается его мировая империя. Затем еще шире, еще грандиознее: Гитлер идет по стопам великих завоевателей. Он захватывает, как Бонапарт, Египет и Палестину. Как Фридрих II, он присоединяет весь Восток к Священной Римской империи Германии. Закрепившись на Тигре и Евфрате - здесь зародилась вся наша цивилизация, - он продвигается, как Александр Великий, до Индостана и Индии - колыбели индоевропейцев, "арийцев", столь милых сердцу поклонников Гобино и теоретиков нацизма. И вот наконец Красная Армия на коленях, Британская империя развалилась, Соединенные Штаты отрезаны от нефти, и Гитлер уже диктует свои условия всему освобожденному миру, который благодарно увенчивает его лаврами и ждет его приказаний…
- Mein Fuhrer! Повар спрашивает, в котором часу вы желаете завтракать. - Этот вопрос задал неслышно подошедший Гейнц Линге.
Гитлер, словно очнувшись, оглянулся.
- В два часа, - решил он.
Он повернулся к высокому лейтенанту-блондину, который в день его бракосочетания привел Бешира на церемонию в "зал карт".
- Я хотел бы знать, что происходит там, наверху.
- Zu Behehl, mein Fuhrer!
Лейтенант посмотрел на Бешира.
- Пойдем?
- Пойдем, - сказал Бешир.
Они выбрались вдвоем из бетонной массы бункера со всей осторожностью: сначала - головой, затем - всем туловищем. То, что они увидели, их ужаснуло: сплошные развалины, свист снарядов, повсюду трупы - картины апокалипсиса, - и посреди всего этого - два сержанта Советской армии, водружающие красный флаг над куполом рейхстага, в нескольких шагах от убежища Гитлера…
Когда лейтенант и Бешир вернулись в бункер, Гитлер садился за стол в сопровождении жены и еще нескольких людей из ближнего круга.
- Ну что? - спросил он. - Was is los?
Они кратко доложили о том, что они видели: лейтенант изложил факты, а Бешир уточнил некоторые детали.
Гитлер неожиданно спокойно, почти равнодушно, поблагодарил обоих и пожал каждому руку.
Они уже собирались уходить, когда фюрер снова позвал их.
Указывая пальцем на пистолет у пояса Бешира, он спросил:
- Что это у вас?
- "Вальтер" 7.65, мой фюрер! - ответил Бешир.
- Надежное оружие, не правда ли?
- Лучшее из всех, мой фюрер!
Гитлер мгновение колебался. Потом положил руку ему на плечо, в упор глядя на пистолет, и пробормотал неожиданно робко:
- Не одолжите ли вы мне его… пожалуйста…
Бешир, ни слова не говоря, но со смертельной тоской в душе - это оружие было его единственным сокровищем, он очень ценил его и никогда с ним не расставался - протянул ему пистолет…
…Вот погребальный фургон поравнялся с Марго ван Гулип, словно превратившейся в статую, она протянула руку и дотронулась до него напряженными пальцами…
…Молодая женщина танцевала. На следующий же день по прибытии в Америку два молодчика с черными прилизанными волосами, которые начали ухаживать за ней еще на пакеботе, затащили ее в какой-то кабачок на Манхеттене (названия сейчас на кладбище я не мог вспомнить), и там она пробыла с ними почти всю ночь. Это место не отличалось утонченной элегантностью, как позднее "El Morocco" или "The Stork Club". Скорее что-то вроде ресторанчика или бакалейной лавки с пристройкой семейного бизнеса: в таких обычно завсегдатаи развлекались в своем кругу, без посторонних глаз. Вдоволь натанцевавшись под звуки оркестра, игравшего чарльстоны и модные джазовые песенки, посетители могли пройти в задние комнаты, где тайком были установлены игорные столы и где "среди своих" можно было хорошенько выпить.
Если не считать формальных дебатов между республиканцами и демократами, Америка в то время находилась под воздействием двух социальных явлений, обусловленных денежными интересами: запрет на употребление спиртного и крах на Уолстрит.
В "черный четверг" 24 октября 1929 года курс на американской бирже, взлетевший было вверх в результате истеричной спекуляции, внезапно резко упал. Это была огромная финансовая катастрофа, которая намного превзошла развал системы Ло, тот задел лишь тонкий привилегированный слой общества, или даже проблему русского долга.
Общество рушилось под гнетом собственного успеха, или того, что греческие трагики называли "бесстыдным удовлетворением", чрезмерной уверенностью в себе. Банкиры выбрасывались в окно, маклеры разорялись повсеместно; эти подземные толчки, передаваясь от одного к другому, охватили чуть ли не весь мир; богатые становились беднее или почти бедными, а бедные теряли работу и впадали в нищету. Этот финансовый крах 1929 года занимает второстепенное, но почетное место в длинном списке катастроф, которыми был отмечен двадцатый век. Мировые войны, "прогресс" средств уничтожения, человеконенавистнические идеологии, впрочем, так же, как и завоевания науки и техники, призывы к справедливости и миру, распространение телевидения и электроники, - все это говорило о том, что мир унифицируется и превращается в единое огромное предприятие. И царят в нем деньги…
В то время, когда Мэг появилась в Нью-Йорке, отзвуки этого краха еще ощущались, и собенно - в самих людях. Были затронуты их деньги, которые для многих были самым дорогим в их жизни - дороже семьи, верований, традиций, религии, - и тогда люди переставали верить во что бы то ни было вообще…
"Сухой закон" - это было другое дело. С одной стороны, алкоголь все-таки более веселое дело, чем банковское; с другой - даже более трагическое: обвальное падение курса на Бирже дало все же меньше трупов (!), чем запрет на продажу и провоз спиртных напитков. К тому времени "сухой закон" действовал уже с десяток лет. В тот вечер, когда Мэг выплясывала как сумасшедшая со своими новыми приятелями, в воздухе уже витало предчувствие конца "сухого закона" и будущих бед, вызванных его последствиями. Сам этот запрет был признанием общества в своем бессилии, да в современном объединенном мире и невозможно противостоять силой изменениям в нравах и общественном сознании. А явным следствием "сухого закона" стал чудовищный расцвет американской мафии и усиление могущества древней и всегда новой профессии - гангстера.
Первая американская ночь Мэг была в разгаре, и молодая женщина постепенно забыла о своих недавних плосковолосых приятелях, которые ее сюда привели. Она переключилась на двух других, которых также поразила ее красота, они гораздо интереснее, они убрали с глаз долой ее приятелей, просто хлопнув их по плечу, и теперь забавно и трогательно ухаживают за ней. Они явно очень крепко связаны между собой, и это интригует молодую женщину. Одного зовут Мейер Лански - он еврей. Другой - Чарли Лючиано, но все зовут его Счастливчик. Он итальянец. Мэг, несмотря на свой молодой возраст, многое уже повидала. Она - кто угодно, но только не очаровательная идиотка. И вскоре она поняла главное про этих молодчиков, которые перехватили ее у двух раздосадованных попрыгунчиков, неспособных противостоять более сильным парням и дующихся сейчас в углу: что они ходят по краю закона, если уже и не по другую его сторону.
Они были не первыми, кто бросил вызов обществу, живущему под многозвездным флагом. Уже более двухсот лет живы легенды об американских гангстерах и о войнах между их группировками. На протяжении всего 19-го века "Разговорчивые парни", "Дохлые кролики", "Рассветные парни", "Заткни уродов", "Болотные ангелы", "Сорок воров" или "Белые руки" оспаривали друг у друга выгодные делишки, женщин, игру и жизненное пространство на мостовых американских городов. Постепенно на основе этносов - связи внутри них сохраняются на удивление прочными на этой земле иммигрантов - возникли три большие группировки, более живучие, чем прочие: ирландцы, евреи и итальянцы.
Согнанные с родины нищетой, кульминацией которой стал ужасающий голод 1845–1847 годов, ирландцы прижились здесь давно. Евреи, бежавшие от "pogroms" из Восточной Европы, появились здесь в массе к середине XIX-го века и поначалу чувствовали себя беззащитными перед итальянцами и особенно - перед ирландцами. Но постепенно они научились сражаться с ними на равных и отвечать ударом на удар. Они постепенно сменили свои "штетль", "лашуль", "бармицва" и чтение талмуда на бильярд и подпольные игровые залы. При этом язык пулеметов они зачастую подкрепляли библейскими притчами.
Итальянцы, как и ирландцы, издавна участвовали в гангстерских войнах, которые никогда не кончаются и подпитываются от самих себя. Это были бандиты "старого образца": черный глаз, густые усы, ярко выраженный вкус к вендетте и символическим убийствам. Этот типаж прекрасно представлен в "Крестном отце". По аналогии с Питом-пистолетом - легендарной фигурой в истории Дикого Запада, - гангстеры-евреи презрительно окрестили таких "пит-длинный ус". Впрочем, нравится это или нет еврейским хозяевам криминального мира: клану Ротштейнов, являющему собой гангстерского "предтечу", великого предка, этакого "Моисея" всей их криминальной истории, который вдохновил Скотта Фицджеральда на создание образа Мейера Вольфсхайма в "Великом Гетсби", и всем этим Лепке, Шапиро, Шульцам, Кохенам, Танненбаумам, но главенствуют на ниве подпольной преступности все же "усатые питы" - итальянцы. А начиная с 1926-го года они получили еще и неожиданное подкрепление. Муссолини, пришедший к власти в Риме в 1923 году, разгоняет "Почтенное сообщество" на Сицилии, "Ла Ндрагетта" в Калабрии и "Ла Каморра" в Неаполе. И начинает действовать пресловутый "эффект бабочки", по которому трепетание крыльев бабочки в дебрях лесов Амазонки неизбежно должно вызвать тайфун в Японии на другом конце света. Так, изгнанные из пределов Неаполя и Кастелламаре, из деревень Сицилии и знаменитого Корлеоне, гении организованной преступности высаживаются на Манхеттене.
У любой банды есть два врага: полиция и другие банды, поэтому сражение ведется на два фронта. И война между соперничающими группировками иногда бывает более жестокой, чем борьба с силами порядка. В случае с итальянскими "усатыми питами" ситуация была еще сложнее: на их "разборки" с евреями и ирландцами накладывалось еще и внутреннее соперничество между их собственными группировками…
Итальянская преступная среда строго иерархична. Несколько семей возглавляются своим "capo" ("головой"), а на верхушке всей "пирамиды" стоит "capo di tutti capi" ("всем головам голова"). Им долгое время был Джо Массера. Его застывший ледяной взгляд не был столь впечатляющим, как у Марлона Брандо в той же роли, да и рост у него был 1 метр 60 сантиметров, а особым его шиком было умение как раз-таки избегать пуль, а не подставляться под них. При всем при этом, избавившись сначала от врагов, а потом - и от друзей, он стал Джо-Боссом.
Когда прихлынула новая волна криминальных авторитетов, изгнанных дуче, звезда Джо-Босса закатилась. Новоприбывший Сальваторе Маранцано в окружении сотни бесстрашных молодцов, которым нечего было терять, поскольку у них ничего и не было, к тому же вооруженных до зубов "на всякий случай", заявляет свои претензии на господство. Между бандами вспыхивает жестокая война. Люди валятся, как кегли: десять, двадцать, пятьдесят и более "бойцов" всего за несколько месяцев. Массера расправился со своими соперниками, а Маранцано, в свою очередь, вскоре расправится с Массерой.
…Итак, посреди Нью-Йорка времен "сухого закона" и финансового кризиса, в кабацком рассвете, среди шума оркестра, собирающего свои инструменты, среди игроков, не держащихся на ногах, и монетных автоматов, Мейер Лански и Чарли Лючиано нашептывают свои бандитские волшебные сказки на ухо молодой женщине, забавляясь ее изумлением и испугом, возможно, наигранными…
Лански и Лючиано - близкие приятели. Оскорбить одного - значит оскорбить другого. Они связаны друг с другом уже давно. Лет двадцать назад, почти в начале века, Мейер, тощий еврейский подросток, иммигрант-новичок, брел в одиночестве по заснеженной нью-йоркской улочке. Он ни о чем не думал, он мечтал. Жизнь пока не баловала маленького еврея, блуждавшего по обетованной земле денег и борьбы за выживание. Подняв глаза, он вдруг обнаружил, что окружен бандой молодых итальянцев, главарь которых на лет пять-шесть старше его.
- Привет, жиденок! - сказал главарь.
- Привет! - процедил Мейер сквозь зубы.
- А ты не боишься, дурья твоя башка, гулять в одиночку по улицам большого города?
Мейер не отвечал. Он молчал, опустив глаза.
- Ты явно нуждаешься в покровительстве, жиденок. С тебя - пятьсот в неделю. Такая такса. Гони монету - да еще аванс за месяц вперед.
- Иди-ка ты - знаешь куда? - Мейер посмотрел ему прямо в глаза. - А свое покровительство можешь заткнуть себе в задницу.
Главарем этих "усатых питов" и был Чарли Лючиано. Дерзость "жиденка" его восхитила. Вместо того чтобы распотрошить один другого, как того требовали "правила хорошего тона", они стали лучшими друзьями. Будучи выходцами из разных миров - можно сказать, противоположных, - они сделались кровными братьями.
В то время в этой стране национальная и религиозная принадлежность, как в нелегальных низах, так, в равной степени, и в самых изысканных верхах общества, были еще больным вопросом, так что такой подход к делу был огромным прогрессом. Когда Арнольд Ротштейн - тот самый легендарный праотец еврейского клана - развернул широкую кампанию против "сухого закона", Мейер Лански и Чарли Лючиано уже вовсю трудились рука об руку на еврейского гангстерского патрона. Это была целая криминальная эпопея - поход за бандитской "чашей Грааля". Как рассказывает Рич Коэн в своей "Yiddish Connection", Лански познакомился с Ротштейном благодаря "бармицве". Затем он привлек и своего друга Чарли к "военным операциям" и охране грузовиков, перевозивших запрещенное виски: шофер впереди, эскорт из двух вооруженных парней сзади, как в фильмах Джона Форда, только противниками здесь были не индейцы, и не было юной красавицы, влюбленной в героя или уже рожающей, а роль дилижанса с шестью лошадьми выполнял бронированный фургон.
Для чего нужна была столь впечатляющая "военная мощь"? Конечно, против полиции, но даже в большей степени - против других банд. Когда неведомо откуда возникали ночные пираты с платками на лицах и налетали на грузовики. Ну не обращаться же было к полиции, либо тщательно обойденной, либо подкупленной огромными деньгами. Надежнее было защищаться самим, организовать собственную "полицию". Так, в компании с другими живописными персонажами, падавшими один за другим под ударами конкурентов, Лански и Лючиано совершенствовались в своем ремесле и казались непотопляемыми.
…Мэг с наслаждением слушает эти кровавые истории, которые так запросто рассказывают ей новые друзья. Они нисколько не скрываются, даже посмеиваются и при этом выглядят так, будто они обычные кассиры, слесари, адвокаты или скрипачи и рассказывают о своем обычном рабочем дне. И перед Мэг открывается новый мир, его странность и неистовство ей даже нравятся. Когда они вспоминают историю с тысячами бутылок виски, сброшенных канадским производителем в озеро Эри или Онтарио, а затем прибитых течением к американскому берегу и выловленных "бутлеггерами", кстати, таково происхождение известной и респектабельной марки "Seagram", она находит ее страшно забавной.
Мэг рассматривает обоих. Красивыми их не назовешь, и одеты они с подчеркнутой тщательностью, весьма далекой от элегантности дома Шанель. Они не отличаются тем мужским шармом, который так впечатляет ее в повседневной жизни и на экране. В них поражает другое: они ходят по краю смерти, живут в ожидании ее и шутят: они словно играют со смертью, которая подстерегает их повсюду… И при этом такой избыток жизненной силы!..
… Я тоже сейчас рассматриваю ее. Я знаю о ней лишь то, что рассказали мне Ромен и она сама. Кумир Бешира, манекен Шанель, подруга Чарли Лючиано, красавица с Патмоса, теперешняя Королева Марго, погруженная в воспоминания о Ромене, - и все это один человек. Как они могут сочетаться? Я уж не говорю о тех тайнах, которые она еще хранит в себе. Как будто рассеянные во времени разные ее существования накладываются одно на другое под ее именем, точнее, под именами, потому что они тоже менялись. Человеческие существа так же непостоянны и разнообразны, как облака в небе, изменяющиеся и исчезающие. Только для собственного удобства мы считаем их однообразными и законченными. Они не выступают в некоем постоянном качестве. Их невозможно свести к одной формуле. И они не вечны. Уносимые временем, подверженные страстям, которые сами же и порождают, они реально существуют только в настоящий момент. Можно восстановить их прошлое, но никто не может предсказать их будущее. В этом нищета психологии: мы можем лишь кое-что констатировать о другом человеке…
- А тот коротышка, Массера… - спросила Мэг, - Джо-Босс, - это вы его убили?
- Я? - возразил Лючиано смеясь. - Ну что вы, я просто позавтракал с ним.
На самом деле все так и было. Война бушевала вовсю между людьми Массеры и людьми Маранцано. Лански старался оберегать Лючиано, который, с тех пор как работал на Ротштейна, уже однажды имел большие неприятности. Как-то ночью, когда он выгружал партию виски или наркотиков, четыре наглых типа с прикрытыми платками лицами силой усадили его в автомобиль и увезли "прокатиться". "Прокатиться в автомобиле" на языке Америки конца двадцатых - начала тридцатых годов означало одно: взять билет в иной мир с помощью ангелов-хранителей, не желающих вам добра. В результате этой прогулки Чарли Лючиано, измолоченный дубинками и рукоятками пистолетов, с перерезанным осколком стекла горлом, с опухолью вместо лица был выброшен из машины и оставлен "доходить". Он как-то выкарабкался и получил у подельников прозвище "Счастливчик Лючиано".
Война между итальянцами возмущала Лючиано.
- Какое дурацкое месиво! - восклицал он. - Так дорого обходится, а извлекают пользу и радуются только копы…
- Успокойся, - говорил ему Мейер. - Дождемся, когда они все друг друга перережут. А потом власть будет наша.
Одним прекрасным весенним утром, устав дожидаться, Счастливчик Лючиано отправился навестить Маранцано, всегда окруженного телохранителями, как какой-нибудь Панчо Вилья или Сапата, в его контору на Парк-авеню, где тот вынашивал и скрывал до времени свои планы. О чем они там говорили - знали только они сами и Мейер Лански. Через несколько дней после этой встречи Лючиано пригласил Массеру позавтракать в итальянской траттории на Кони-айленд. Джо-Босс приглашение принял.
- А сейчас в этой траттории можно пообедать? - спросила Мэг со смешком.
- Конечно, - отвечал Лючиано. - Она никуда не делась. Завтра вечером я свожу вас туда.
…Меня охватило беспокойство, правда сильно запоздалое и с оттенком иронии. И как это я осмелился тогда на Патмосе, пятнадцатью годами позже, на дороге, шедшей вдоль моря, поцеловать женщину, которую сам Счастливчик Лючиано повел в тот вечер в тратторию "Скарпато" на Кони-айленд? Я смотрел на Марго. Она была той молодой женщиной со Счастливчиком Лючиано; она была той молодой женщиной со мной на Патмосе. Сейчас в ней не осталось ничего из того, что было. Она была той же, но стала совсем другой. Сейчас она опиралась на Бешира… Да, жизнь - жестокая штука: словно само время протекло сквозь нас. Или мы прошли сквозь время. Что-то темное и непонятное переносило нас из Каира на Кони-айленд, затем на Патмос и вот теперь - на кладбище, где проплывали перед нашим взором воспоминания о Ромене и его останки… У меня даже немного закружилась голова…