Борьба с безумием - Поль Генри де Крюи 4 стр.

Закель был человек основательный. Он не прекращал лечения до тех пор, пока последние следы сумасшествия не исчезали. Он видел, как его пациенты выходили из уны­лого мрака больницы, возвращаясь к своим семьям, к своей работе. Многие из них демонстрировали последний восхитительный признак своего воскрешения из живой смерти безумия. Они проявляли то, что называется чело­веческой чуткостью. Улыбаясь, они говорили Закелю, что знают о своем бывшем сумасшествии.

Манфред Закель показал себя одним из самых смелых людей в истории медицины.

Инсулиновый шок никоим образом нельзя рассматри­вать как полноценный метод лечения. Нельзя впрыскивать инсулин и уповить на благополучный исход. Вы должны знать по опыту - и какому опыту! - как долго можно дер­жать больного в коматозном состоянии перед тем, как раз­будить его впрыскиванием сахара. Вы должны успеть ввес­ти больному адреналин, когда ему угрожает смерть от кон­вульсий.

Закель совершенно спокойно говорит, что лучшие ре­зультаты в смысле восстановления здоровой психики он получал тогда, когда приближался к опасной зоне. Закель хладнокровно заявляет, что, если врачи будут слишком беспокоиться об угрожающей опасности, они забудут о це­ли лечения.

А в данном случае целью была попытка облегчить стра­дания людей, ставших жертвой одного из самых печальных бедствий человечества.

И вот, возвращаясь в наш 1956 год, мы должны при­знать, что исход смелой и жестокой битвы Манфреда Закеля с печальнейшим из бедствий человечества, увы, оказался не очень удачным. Я вспоминаю, как много велось разгово­ров о странной игре Закеля у порога смерти; вспоминаю широко опубликованные отчеты клиник, говорившие о том, что если лечение инсулиновым шоком начиналось в первые шесть месяцев психической болезни, то 70 процентов боль­ных выздоравливали, осознав свое безумие.

Озадаченный этим, я задал вопрос Джеку Фергюсону: - Если бы эти цифры держались на той же высоте, не должно ли было население психиатрических больниц за­метно уменьшиться уже много лет назад? Если бы, конеч­но, лечение инсулиновым шоком протекало достаточно безопасно, чтобы получить широкое применение.

- Инсулиновый шок не достаточно безопасен, чтобы получить широкое применение, - сказал Фергюсон. - И го­сударственные больницы очень редко получают тяжело­больных в первые шесть месяцев болезни. Но если даже до­пустить, что инсулиновый шок в ранних, сравнительно благоприятных случаях дает хорошие результаты, то цифра рецидивов еще очень высока.

- А что вы скажете об электрошоке? Говорят, он безопаснее, чем инсулин.

- Я не применяю его в своем отделении - он слишком пугает больных.

Это одна из аксиом медицины: чем раньше вы присту­паете к лечению болезни, тем больше шансов на выздо­ровление больного. Почему же Фергюсон испытывает свои новые лекарства на самых запущенных, самых безнадежных больных в отдаленных палатах больницы? В этом отноше­нии Джек Фергюсон представляется мне более строгим ис­следователем, чем Манфред Закель.

Глава 3

Называя Джека Фергюсона строгим, я употребляю это слово не совсем в обычном смысле: он строг к себе, а не к другим. Таким он кажется мне теперь. В его прошлой жизни дело обстояло наоборот: стараясь облегчить соб­ственное положение, он проявлял строгость к другим. Его пренебрежительное и грубое отношение к людям станет вполне очевидным, когда мы расскажем (а это необходимо сделать, чтобы понять его) о диких событиях, предшество­вавших его психической катастрофе. Но из этого ужаса он вышел новым человеком. Теперь он исключительно чу­ток к людям и особенно к своим несчастным пациентам.

- Электрошоковая терапия? - говорит он. - Я, ко­нечно, применял ее много раз. Она часто дает хороший эффект.

- Почему же вы от нее отказались?

- Посудите сами, как можно назначать ее беднягам, которые, узнав о предстоящей процедуре, забиваются под кровать, выдергивают пружины и пытаются среди них спрятаться?

- Но электрошок принес уже немало пользы, - воз­ражал я. - Он помог даже выписать из больниц многих больных с ранней формой заболевания.

- Да, но они боятся его, - сказал Фергюсон. - Он порождает смятение в их головах. Как только я убедился, что новые нейрохимические средства действуют лучше, я тотчас же перестал его применять.

Я говорю о строгости Фергюсона к себе только пото­му, что он сознательно берет на себя самые запущенные случаи психических болезней. Он это делает потому, что не хочет обманывать самого себя - вернее верного должно быть то средство, которое он собирается предложить. И лучший путь к уверенности - наблюдать лечебный эф­фект этого средства на самых безнадежных, самых запу­щенных больных.

Короче говоря, если средство окажется результатив­ным для самых тяжелых, считавшихся неизлечимыми боль­ных, то можно быть уверенным в его действии на более слабые, начальные формы болезни. Фергюсон не хочет сеять ложные надежды среди домашних врачей, что они смогут при помощи его метода предупреждать отправку пациентов в больницы. Фергюсон не хочет разочаровывать родных этой армии не устроенных еще в больницы душев­нобольных, родных, которые уже прослышали, как он при помощи своего нового лечения выпустил из сумасшедшего дома многих тяжелейших больных-хроников.

Вот каким здравым рассуждением руководствовался Фергюсон, когда отбирал для лечения наиболее запущен­ные случаи. Когда одна из его химических комбинаций покажет свое действие на больных, считавшихся до этого безнадежными, и когда они поправятся настолько, что можно будет отпустить их с нормальным поведением до­мой, тогда и только тогда он будет знать, что метод его достаточно солиден и ему не придется обманывать себя и разочаровывать других.

Нелегка жизнь Фергюсона-экспериментатора - уж мо­жете мне поверить! Сравните его работу ну хотя бы с ра­ботой Джорджа Майнота, удостоенного Нобелевской пре­мии. Майнот спасал людей от неизлечимого злокачествен­ного малокровия, но все пациенты Майнота были на пороге смерти. Майноту было легко выбирать. Деятель­ность Фергюсона-экспериментатора гораздо сложнее, чем у Лео Леви. Когда Лео приступил к осуществлению своего метода лечения подострого инфекционного эндокардита непомерными дозами пенициллина, все его пациенты были обречены на смерть. И когда Лео впервые спас пол-Дюжины больных, он знал, что совершил нечто небывалое. о работа Фергюсона-экспериментатора совсем другая, ^на полна искушений и соблазнов. Вот что я хочу сказать:

В своем отделении в больнице Траверз-Сити он мог бы найти и отобрать из тысячи больных любые формы болезни - от начальных до самых запущенных, от умерен­но слабоумных до совершенно сумасшедших. Так почему бы не включить в эксперимент несколько легких случаев, чтобы подправить себе статистику? Нет. Джек упорно цеплялся за самых безнадежных.

И в другом отношении экспериментальная работа Фергюсона исключительно трудна. Тяжелые психические бо­лезни неизвестного происхождения - шизофрения, пара­нойя, меланхолия - резко отличаются от злокачественно­го малокровия, бактериального эндокардита, рака или сердечных болезней. Для всех этих болезней существуют определенные физические симптомы и лабораторные ана­лизы, которые точно указывают, с чем надо бороться и как протекает лечение. Но для того, чтобы диагностиро­вать тяжелое безумие неизвестного происхождения, Дже­ку Фергюсону и его коллегам-психиатрам приходится иметь дело с самой калейдоскопической, переменчивой кучей симптомов. Я все приставал к Фергюсону.

- Послушайте, Джек, - сказал я, - вот вы говорите, что психическая болезнь - это нечто большее, чем ненор­мальное поведение, которое вы здесь лечите. Но что же та­кое это "гораздо большее", о котором вы постоянно тол­куете?

- Хорошо, посмотрим на это дело так... - начал он. Потом вдруг остановился, потупил глаза и не знал, что ответить дальше.

Я продолжал его подзадоривать.

- Что же такое психическая болезнь? - спросил я. - Поскольку вам, специалистам, приходится иметь дело с та­кой беспорядочной кучей симптомов, не думаете ли вы, что все мы по временам бываем сумасшедшими?

- Что вы этим хотите сказать? - спросил Фергюсон.

Тут я открыл ему, что беспокоит лично меня уже в те­чение многих лет. Пожаловался на свое собственное пси­хическое состояние, которое никогда не считал устойчи­вым. Объяснил ему, что, на мой взгляд, я выказываю иногда явные признаки психоза неизвестного происхо­ждения.

Гебефрения. Гебефреник глупо и бессмысленно смеется. Я часто замечал у себя приступы неудержимого хихика­нья. Кататония. Кататоник сидит застывшим, безмолвным, безжизненным истуканом, как будто чем-то глубоко обижен. У меня тоже бывало такое состояние, и это вну­шало мне беспокойство. Паранойя. Параноик одержим мыслью, что весь мир против него. Как часто возникали у меня смутные подозрения, что кто-то против меня ин­тригует. Еще паранойя: параноик страдает манией вели­чия. Как часто я чувствовал, что весь мир для меня - это только жалкая устрица, а после этого переживал жгу­чее чувство стыда. Меланхолия. Когда на меланхолика находит приступ тоски, он становится безутешным. Я про­водил долгие часы, смотря сквозь темные очки на мир, который в конце концов оказывался не таким уж плохим. Мания. Маньяки набрасываются с дикой, расточительной энергией на осуществление своей цели. Все мои друзья наблюдали у меня вспышку такой безрассудной активно­сти. Они вежливо называли меня гипоманьяком, то есть маньяком на свободе, еще не запертым в обитую войлоком палату. Галлюцинативный психоз. Галлюцинанты слышат колокольный звон или видят мальчиков, проходящих ми­мо их кровати военным строем. Находясь среди уличной толпы, я не раз слышал, как меня окликают по имени, хотя никто этого не делал, или видел друзей, которых там не было.

- Если эти симптомы считаются признаками умствен­ного расстройства, то не бываем ли мы, большинство из нас, по временам сумасшедшими? - спросил я Фергю-сона. - Какая разница между нами и вашими запертыми пациентами?

- Разница лишь в том, что мои пациенты делают из этого "карьеру", - сказал он.

- Но в чем причина, что они берут эти симптомы за основу своей жизни? - наседал я на него. - А нас эти симптомы беспокоят только временно, потом исчезают? Может быть, безумие вызывается вирусом или вирусами? Какая биология скрывается за картиной безумия? Какая химия? Знаете вы это?

- Нет, не знаю, - сказал Фергюсон.

- А кто же знает?

- Никто. Насколько мне известно, никто этого не знает.

- Тогда чего стоят ваши рассуждения, что психиче­ская болезнь - это нечто большее, чем ненормальное поведение? - допекал я его.

На этот вопрос у Джека ответа не было.

Под маской многих серьезных психозов неизвестного происхождения - шизофрении, паранойи, меланхолии, - быть может, скрывается одна-две "болезни", которые ко­гда-нибудь будут точно распознаваться химическим спо­собом. А может быть, их окажется дюжина или целая сотня? Как же можно эффективно с ними бороться, если ни одна из них еще не выявлена?

Вот какие препятствия лежат на тернистом пути Фергюсона-экспериментатора.

В обманчивом мире психиатрии есть одна еще более странная вещь.

- Представьте себе, - сказал Джек, - мы здесь имеем массу психических заболеваний, причины которых допод­линно известны. Они составляют, пожалуй, 50 процентов всех наших больных.

Фергюсон привел мне внушительный перечень этих случаев. Прогрессивный паралич, вызываемый спирохетой сифилиса; до появления пенициллина эти случаи состав­ляли около 30 процентов всех наших больных мужчин. А доктор Вальтер Л. Брюич из Индианополиса устано­вил, что 4-5 процентов больных в его доме умалишенных страдает одновременно ревматической болезнью сердца; слабоумие вызвано, очевидно, своеобразным ревматиче­ским заболеванием мозга. Недостаток в пище витамина В_- ниацина часто являлся причиной отправки больных в психиатрические больницы Юга, пока д-р Том Д. Спайс со своими помощниками не показали, как ниацин быстро излечивает пеллагру. Бывают также чисто хими­ческие психозы, вызванные отравлением металлами - свинцом, мышьяком, ртутью; все они могут незаметно привести человека к тяжелому мозговому заболеванию. Опиаты, кокаин, бромиды и даже некоторые антигиста-мины могут вызвать картину помешательства. Опухоли - менингиомы, захватывающие лобные доли мозга, - часто начинаются явлениями умственного расстройства. Даже простой удар лошади или грузовой машины может оста­вить после себя такое повреждение мозга, которое спутает сознание человека на всю жизнь.

- Это уже шаг вперед, - сказал я. - Зная причину, можно предупредить - даже вылечить - тот или иной вид мозгового заболевания.

- Да, конечно, можно, - ответил Фергюсон. - Но тут вот какая загвоздка. Эти органические заболевания мозга поступают к нам с явлениями, напоминающими шизофрению. И это вводит нас в заблуждение.

Я рассмеялся.

- Хороша же ваша психиатрическая наука. Если вы не можете определить точную причину умопомешатель­ства, вы наклеиваете ярлык шизофрении.

Джек ответил грустным голосом:

- Шизофрения - это не болезнь и даже не болезни; это мусорная корзина для различных мозговых симптомов.

- Что за сумасшедшая наука, - сказал я.

Но Джек не унывал.

- Некоторые органические повреждения и отравле­ния вызывают симптомы психической болезни; а у ши­зофрении те же самые симптомы.

И он закончил упрямым тоном:

- Мы выясним также и их причину; не сегодня-зав­тра мы это сделаем. Можете не волноваться.

Сам Фергюсон, конечно, не был человеком, способным волноваться из-за этой путаницы в неполноценной науке о психических болезнях. Он с гордостью продемонстриро­вал мне одну из своих "призовых" пациенток. Она нахо­дилась в больнице Траверз-Сити пятьдесят один год; по­следние тридцать лет ее поведение все ухудшалось; она непрерывно срывала с себя одежду; ее заперли в изоли­рованную комнату, где она лежала на полу немая, окаме­невшая, голая - хуже животного.

И вот она сидит перед нами - чистенькая старушка, за семьдесят лет, сдержанная, спокойная и приятная в раз­говоре. (Более подробно о ней будет рассказано дальше.) Я хотел только показать, что Фергюсон вылечил ее, не имея представления, в чем корень ее болезни.

- Пожалуйста, выбросьте из головы пугающее слово "шизофрения", - мягким тоном увещевал меня Фергюсон - Пусть оно вас не беспокоит.

Затем он угостил меня порцией психиатрической про­поведи:

- Больных не считают шизофрениками до того мо­мента, пока ненормальное поведение не приведет их на прием к ученому светилу. А так как светилам неизвестна причина ненормального поведения, они придумали гран­диозную классификацию разных форм шизофрении, осно­ванную на разнообразных симптомах.

Поскольку двум ученым трудно прийти к одному и то­му же диагнозу относительно формы шизофрении, полу­чается нечто поистине смехотворное.

Меня коробило такое отношение Джека к шизофрении. Как это могло быть? Такое звучное, значительное, ши­роко распространенное, высокоученое слово вдруг оказы­вается пустым и вводящим в заблуждение. Я самым доб­росовестным образом со своей особой голландской усидчи­востью читал в толстых ученых книгах о шизофрении, и выяснилось, что Джек Фергюсон был не одинок в своем пренебрежении к той неразберихе, которая с нею связана.

"Шизофрения - великая загадка психиатрии", - писал доктор Вальтер Л. Брюич, учитель Фергюсона в медицин­ской школе Индианского университета. Доктор Брюич по­казывает, как шизофреники могут проявлять любую форму умственного расстройства...

Они могут быть восторженными или, наоборот, склон­ными к уединению, лживыми, тупыми, агрессивными или галлюцинирующими, могут вести себя параноиками или меланхоликами. Можно ли отличить один тип безумия от другого, если все эти симптомы быстро переходят от боль­ного к больному или в течение одного дня сменяют друг друга у одного и того же больного?

Фергюсон наградил меня благостной улыбкой красно­лицего Будды, которого он мне иногда напоминает.

- Да, это верно, - сказал он. - У меня были больные, которые сегодня глупо хохотали, как гебефреники, а на­завтра сидели окаменевшие и немые, как кататоники.

Пытаясь найти то "нечто большее в психической бо­лезни", которое Фергюсон так и не мог мне объяснить, я зарылся в изучение "Биологии психического здоровья и психической болезни". Это был сборник статей, считав­шихся последним словом науки, принадлежавших перу 107 выдающихся биологов, физиологов, психологов, ней­рохирургов, химиков и психиатров. Здесь я, конечно, на­шел ряд фактов, говоривших о нарушении и извращении химических процессов у шизофреников по сравнению с ум­ственно нормальными людьми.

Постойте, вот как будто бы ценное сообщение доктора Гудсона Гоглэнда из Ворсестера, штат Массачусетс, об особенностях надпочечных желез у шизофреников. Кора - наружный слой клеток надпочечных желез - выделяет гор­моны, которые оказывают важное нормализующее дейст­вие на все органы человеческого тела, в том числе на го­ловной мозг. Когда человеческое тело подвергается какому-нибудь сильному физическому воздействию, надпочечные железы усиливают выработку гормонов, чтобы помочь орга­низму устоять против вредного воздействия. И когда доктор Гоглэнд тем или иным способом вызывал сильное фи­зическое напряжение у шизофреников, то у двух третей из них надпочечные железы не выделяли достаточного количе­ства гормонов. Их надпочечники функционировали слабо.

Это был уже обнадеживающий факт. Ведь если вник­нуть, что собой представляют шизофреники... Доктор Гог­лэнд говорит, что это группа человеческих существ, не спо­собных вынести напряжение повседневной жизни и посте­пенно развивающих такие причудливые формы поведения, что их приходится помещать в больницы. Может быть, действительно их мозг заболевает от недостатка гормо­нов, вырабатываемых надпочечниками?

Увы! Доктор Марк Д. Альтшуле из Ваверли, в Мас­сачусетсе, не менее видный исследователь, чем Гоглэнд, высказывается на страницах того же сборника. Он тоже изучал функцию надпочечников у шизофреников. В про­тивоположность Гоглэнду он установил, что надпочеч­ники показывают не пониженную, а повышенную деятель­ность. Доктор Альтшуле не без ехидства замечает, что шизофрения в больнице Ваверли, вероятно, значительно отличается от шизофрении в больнице Гоглэнда, отстоя­щей всего на тридцать пять миль от Ваверли.

Но вот для того, чтобы окончательно запутать вопрос, на страницах того же сборника выступает доктор Эд­вин Ф. Гильдеа из Сан-Франциско. Он сообщает, что, когда он ставил свои опыты на шизофрениках, их надпо­чечники функционировали совершенно так же, как у нор­мальных людей.

Окончательно сбитый с толку, я на момент оторвался от книги, сосредоточившей в себе премудрость 107 отбор­ных ученых, специалистов в области биологии психическо­го здоровья и психической болезни. Кто такие доктор Гогланд, доктор Альтшуле и доктор Гильдеа, как не по­чтенные, точные, серьезные наблюдатели и исследователи? И однако же они пришли к трем различным выводам от­носительно физиологии надпочечных желез у шизофре­ников. Платите деньги - и можете выбирать. Что бы такое выбрать? Но тут у меня мелькнула догадка о причине такой разноголосицы в науке.

Поскольку существует много типов шизофрении и нет еще способа свести их к единому типу болезни, может быть, каждый из докторов действительно работал со своей фор­мой шизофрении, как шутливо заметил доктор Альтшуле.