*
Госпожа де Вержи говорит:
- Не думайте, что женщины не могут ничего удержать в своем теле, поскольку их чресла разверсты.
Она умирает, чтобы это доказать. Она умирает лютой смертью: ее убивает разглашение тайны. Речь убивает рыцаря и владелицу замка подобно тому, как свет убивает Фабрицио дель Донго и Клелию Конти (Крешенци). Речь убивает обоих любовников подобно тому, как рассвет разрушает чары женщин-лис и вампиров. Но госпожа де Вержи умирает, не использовав самого полного и древнего аргумента, ради которого она отдала свою жизнь: чресла женщины - это то, что разверзается, чтобы родить. Когда чресла нашей возлюбленной отверзнутся, рожденное дитя всю жизнь будет нашей тайной, равной нашей любви. Это и говорит, и делает Клелия, оставаясь невидимой для возлюбленного. Беда любви заключается в том, что итог самых интимных и самых скрытых от людей и от Божественного ока отношений, ни в чем не касающихся общества, состоит как раз именно в общественно значимом событии - в появлении ребенка, который получает в нашем обществе не черты сходства со своими родителями, охваченными страстью, но имя супруга матери и законы отца матери.
Душа любви хранится в талисмане. Талисман - это существование нашего ребенка, который ничего не будет знать о своем происхождении.
Личность отца - тайна женщин. Вот почему речь, указывающая на личность возлюбленного (в источнике китайского мифа это лай, выдавший собаку Пань Гу), - событие столь значительное и способное убить кастеляншу.
*
Лжец должен молчать. Тайну его лжи нельзя произнести вслух. Тайна - единственная связь между людьми, которая не является видимостью, ведь она не может быть явлена. Все, что обращено к внешнему миру, - это форма, которую можно заметить и узнать. Но только сокровенное может связать сердце с сердцем. Связать между собой сердца. Лишь тайна может всерьез связать два существа.
*
Загадки отгораживали сообщества древних посвященных от остальных людей. Загадка зиждется на сокрытии предшествующего ей шифра. Загадка - это вот что: замок постфактум производит ключ, который его отомкнет. Истина решения вся целиком кроется в тайной связи. Эта неприступная тайна содержится в истории владелицы замка Вержи. Героиня не случайно носит имя "фруктовый сад". Ее посланец - собака. В обществах палеолитических охотников старики дожидаются смертного часа, чтобы передать свои загадки тем, кто их переживет. Эти пароли всегда основаны на сексе и своей двусмысленностью словно утверждают, что в них содержится тайна мифической вселенной, соответствующая тайне ежегодного обновления светил, тайне жизни животных и людей, которые охотятся на животных, и собак, которые их загоняют.
*
Quod nemo novit, paene non fit. (То, чего никто не знает, можно считать несуществующим.)
*
Я всегда с большой радостью вспоминаю японское общество и принятые в нем нормы поведения. Требование вежливости в обществе - не обнаруживать своих чувств, поэтому жизнь там очаровательна.
В Японии поведение в обществе разнесено по двум полюсам, хоннэ и татэмае. С одной стороны - то, что глубоко прочувствовано, с другой - внешнее поведение, фасад.
Друзьям можно демонстрировать только то, что приемлемо в жизни общества.
В смысле пола два противоположных полюса - это мама и гейша. С одной стороны - домашняя, внутренняя женщина, производительница, а с другой - женщина просвещенная, танцовщица и музыкантша, для дружеских или коммерческих вечеров. Мамой называется окусан (хозяйка, госпожа), которая никогда не вступает в соперничество с ритуальной жрицей, хранительницей традиций и искусств; такова и сибирская шаманка, пьянящая и эротичная.
*
Требование тайны универсально, ибо характеризует все ритуалы инициации.
"Мистический" по-гречески самым непосредственным и настоятельным образом означает долг молчания, к которому принуждены "мисты" по отношению к "мистериям", испытание которыми только что прошли.
В Греции это Артемида-охотница: отсюда во французском романе собака кастелянши и ее фамилия де Вержи. Это доэллинская, доаграрная, охотничья, палеолитическая богиня животных, управляющая миром дикой природы, соединяющая дикость с молчанием. Это богиня, которая была до речи.
*
Великий запрет охоты - молчать. Не производить шума, не разговаривать. Любовь - это ночная охота. В "Хозяйке замка Вержи" все, что касается первоначальной привязанности, любви к охоте, было отнесено к любовной связи. Этот роман удивительным образом иллюстрирует сентенцию Гуго Сен-Викторского: "Неразговорчивость в трапезе необходима". Мадам де Вержи позволяет прикоснуться к своей наготе, но только молча, безмолвно. На кухне шепчутся, на охоте - молчат, в любви - немеют.
*
<…>
*
Первая французская версия романа "Хозяйка замка Вержи" анонимна. Она датируется XIII веком. Оказывается, это самый прекрасный текст-первоисточник на французском языке. В каком-то смысле неизбежно было то, что автор этого романа о тайне даже не помышлял открыть свое имя ни современникам, ни потомкам.
Глава двадцать первая
Гребень, шляпа, перчатки, вилка, соломинка, флейта, барабан и виолончель - одержимы. Это мосты, задуманные таким образом, что конфликтующие полюсы не соприкасаются, но сообщаются. То же и со сводами. Затем появились первые суда. Следствие: мой образ мысли, возможно, имеет под собой основание. Мой образ мысли, лишенный концепций, мое желание вглядываться лишь в поляризованные, тревожные, напряженные отношения, которые оживляют мечты и живут за словами, не только двусмысленными, но и противоречивыми, отсылают к временам, предшествовавшим истории и первым городам. Эти странные орудия, эти сложные посредники одержимы страхом перед жизнью, которая с грехом пополам непрерывно продолжается в искусственной культуре мира. Не надо постоянно устраивать громы и потопы. Речь - это тоже проводник. Речь - это гребень, шляпа, перчатка, флейта, гребной винт, свод, судно. И так же как все посредники, речь разъединяет. А потом сразу же, после того как она отзвучала, после отключения от сети, кажется, будто она скрывает тайну. Между взглядом и наготой существует одежда, подобно соломинке между губами и водой.
Речь точно вилка, передвигающаяся между зубами и кровоточащей плотью.
Речь - это барабан, сделанный из кожи убитого животного, под пальцами, которые непрерывно окликают его, нервно выбивают дробь. Которые напоминают о нем.
*
Дева Мария умерла в возрасте семидесяти двух лет.
Первосвященник подходит к ложу; он простирает руки над телом Старой Девственницы, но обе его кисти тут же отсыхают. Сначала они становятся словно сухие листья.
Затем внезапно отрываются от запястий и висят над смертным одром.
Тогда посылают за Петром.
Апостол подходит, приветствует первосвященника и говорит:
- Твои руки никогда не оживут, если ты не облобызаешь (osculeris) тело Вечной Девственницы (corpus perpetuae virginis).
Первосвященник приближает свои губы к губам трупа Святой Девы.
Его кисти соединяются с руками.
И трепещут до самых кончиков пальцев.
Первосвященник сжимает их, чтобы ощутить прикосновение. Он складывает ладони со скрещенными пальцами. Он изобретает молитву со сложенными руками.
*
Любовь требует прикосновений.
Любовь хочет затеряться в отсутствии расстояния. А зрение требует расстояния.
Слух, обоняние, осязание расстояния не допускают.
Тело немедленно начинает раздирать внутренний крик. Точно так же его поражает внезапная тишина. Вот что значит отсутствие расстояния.
Через подрагивающие ноздри тело немедленно бывает поражено сортирной вонью.
Душа опьяняется в секунду, на удивление быстро, роскошным ароматом жимолости, взбирающейся по решетке.
Пальцы мгновенно обжигаются горячей электрической плиткой, к которой они внезапно прикоснулись.
И их тут же успокаивает атласная кайма по краю покрывала, которой, словно самой гладкой, самой натянутой, самой голубой, самой непристойной, самой любимой кожей, обрамлена кровать.
*
Любовь ищет во тьме пальцами.
То, что любовь ищет этими пальцами во тьме, - это то самое, что прерывает речь.
Это разрушенный дом, темный день, бессонная ночь. Это М. Это то, о чем я говорю. Это затмение, солнце-луна. Это грозовая огненная ночь. Все, что замыкается, когда мужчина и женщина прикасаются друг к другу, удерживая желание, внятно свидетельствует о существовании того, что называют любовью.
*
Три контрмира постепенно освобождаются от вымыслов, изобретенных женщинами и мужчинами о своей любви (о чрезмерной любви, которая угрожает им, о сумасшедшей любви, которая их порабощает): ночь, тишина, отсутствие снов.
Так страстная любовь связана с очень древним, доисторическим, таинственным иконоборчеством.
*
Все зрительные ритуалы смещаются и действуют там, где ночь растушевывает, размывает, сплавляет воедино, впитывает, поглощает тех, кто не боится полной тьмы источника. Их источника. Любовь затягивает во тьму (пещеры, вульвы, пространства позади глаз внутри черепной коробки), где все исчезает, чтобы раствориться под действием источника.
*
Вернуться в живородящую ночь, к тем, кто был создан во время копуляции, затем зачатия, затем вынашивания, словно лосось, восходящий к истокам из года в год по направлению к источнику, где он был икринкой.
Слову "источник" я предпочитаю слово "нерестилище".
Если я говорю, я вновь касаюсь покрывала, наивное использование которого смехотворно.
Использование речи смешно.
Недоступное пониманию множится. Все ошеломляет по нарастающей. Ничто не выражается по-настоящему при помощи речи. Потом мы стареем, но ничто не проясняется. Каждое растение, каждое животное, каждый запах, каждый отблеск, каждое слово, каждое имя, каждая весна все больше сбивают с толку.
Глава двадцать вторая
На выезде из города Санс, древней столицы французского королевства, есть склад.
В субботу, 21 декабря 1996 года, на козлах можно было увидеть ножи для разрезания бумаги, разложенные в ряд один за другим на листах газет, которые шевелил ветер.
Я подошел поближе. Их было штук шестьдесят. Их блеск приковывал взгляд, ослеплял.
Они были сделаны из разных материалов: слоновой кости, золоченой стали, балтийского янтаря.
Неожиданно я задумался: неужели именно использование языка, которому всего-то одиннадцать веков, заставило меня путешествовать в течение десятков и десятков лет в этих странных или несовременных книжных мирах?
Или мне захотелось поселиться в другом мире и, может быть, никогда оттуда не возвращаться, после того как мне в руки попал нож?
*
В прошлом, прежде чем проникнуть в нематериальный мир, где бродит чтение, человеку предстояло разрезать ножом для разрезания бумаги или перочинным ножиком девственные доселе, нетронутые взглядом страницы. Пока вы совершали это крохотное действие, вы разрезали мир надвое. Воображаемое и реальное внезапно распадались. Интимное и общественное разделялись под блестящим лезвием. Ваш взгляд изо всех сил устремлялся на утолщение листа сложенной вдвое или вчетверо бумаги, внутрь которого вы просовывали нож, чтобы потом быстро выдернуть его из плотно закрытого тома. Это движение оставляло на своем пути тоненький пахучий белеющий завиток, который чуть позже цеплялся за фланель коротких штанов или шерстяной рукав.
Благодаря блестящему лезвию ножа страница выходила из тени переплета и открывалась. Внутренняя страница впервые видела свет. Покрытые напечатанным текстом поверхности, защищенные переплетом, вырывались из тьмы, знакомой им с тех самых пор, как переплели книгу. То, что было сложено, разворачивалось, а для нас, наоборот, нечто прежде скрытое и таившееся где-то в самой глубине теперь упруго сжималось, становилось собой и собиралось в складки.
Нечто открытое всем ветрам прекращалось в нас.
*
Страница - это священная территория, которая навсегда пронзает воздух, сквозь который мы ее читаем, и одним махом навсегда приглушает постоянный цвет, присущий обычной комнате.
Это время, которое не поддается исчислению, само не замечает, как течет, и чувствует себя одновременно тысячелетием, веком, возрастом, датой, часом.
Это другой мир, он противопоставлен тому миру, где ветвятся семьи и пригоняются друг к другу городок, нация, а затем и все современники.
Это занятие, уничтожающее реальность, и вот вырастает другой континент, огромный, свободный, древний или небывший, который все не кончается и не кончается, хотя занимает примерно десять квадратных сантиметров, которые неожиданно оказываются не принадлежащими больше в полной мере ни реальности пространства, ни свету, льющемуся от лампы и омывающему нам руки.
*
Чтение расколдовывает душу. Превращает общенародный язык, хранящийся внутри нас, в глубине, в наш собственный, приручает эхо, которое бормочет у нас внутри и следит за нами под видом совести. Чтение структурирует мысль.
*
Как-то ночью, когда я умирал в больнице, утопая в набухшей кровью подушке, я внезапно очнулся, поднял голову и распрямил плечи. Оперся голой спиной на подушку. Позже я попросил у М. что-нибудь почитать и принялся за чтение. Чтение - это забвение себя. Читать, истекая кровью, неудобно, но читать, будучи при смерти, возможно.
Образованные жители древнего Рима оказывали себе подобную честь, прежде чем покончить с собой. Читать - это переключаться на другой мир, направляя мысли на мир, который тебе подходит и отличается от нашего, незнакомый, другой. Это было моим потаенным уголком. In angulo.
In angulo con libro.
Месье де Поншато проживал в крохотной комнатке, расположенной во втором этаже складских помещений Пор-Руаяля, слева от лестницы. Туда можно подняться. Комнату можно увидеть и в наши дни.
Он постоянно держал в руке книгу, потому что на устах его всегда была цитата из "Подражания Христу": In omnibus requiem quaesivi et nusquam inventi nisi in angulo con libro. (По всему миру искал я отдохновения и не нашел его нигде, кроме угла с книгой.)
*
Жить в глухом углу, вдали от общества и времени. В углу мира.
*
Все чтение идет из Египта.
*
Я частенько испытывал странное ощущение открывающейся двери, внезапно перейденного порога, неожиданного головокружительного утеса в моей жизни, опыта самого страшного, самого жесткого, самого здравого, самого живого, который к тому же удваивался приобщением к речи. Ощущение, будто внезапно опадает с тебя, точно во время линьки, эпоха темного смущения, нежизни, слабоумия и печали. Страницы - это створки внезапно распахнувшегося окна. Выход из пещеры после заточения. Или выход из небытия в некий неопределенный день, в детстве, лет в шесть или семь, когда все изменяется. Вся жизнь вдруг преображается, когда она рассказывается иначе. Эхо поселяется в голове, занимает в ней свое место. И даже сознание - пускай оно пристрастно и небезусловно, даром что воображает себя независимым, - приносит огромное наслаждение: чувствуешь себя сознательным, сам чувствуешь, как рассуждаешь, словно удваиваешься. Это ощущение второго рождения, возрождения. Это радость посвященного. Это радость героя сказки.
*
Те, кто страстно любит книги, составляют, сами того не зная, единственное тайное общество, соответствующее личности каждого его члена. Их объединяет интерес ко всему на свете и разброс возрастов, пускай они никогда не встречаются.
Их выбор не совпадает ни с выбором издателей, то есть рынка, ни с выбором преподавателей, то есть правил, ни с выбором историков, то есть власти.
Они не уважают чужие вкусы. Они селятся скорее в щелях и складках, предпочитая одиночество, забвение, границу времен, пламенные чувства, затененные пространства, оленьи леса, ножи из слоновой кости для разрезания бумаги.
Они и сами складываются в библиотеку коротких, но многочисленных жизней. Они читают друг друга в тишине, при свете свечей, в укромном уголке своих библиотек, пока воины с грохотом убивают друг друга на полях сражений, а торговцы с гоготом пожирают друг друга в беспощадном свете на площадях городов или на поверхности серых прямоугольных ослепительных экранов, заменивших эти площади.
*
Тайна и книга противостоят устной речи - так одиночка держится подальше от стай, окружающих самку.
*
Следствие. Тайна, молчание, littera, ненависть к выдумке, асоциальность, потеря идентичности, ночь и любовь связаны.
*
Литература - это все более и более глубокое погружение в тишину, от самого истока и до устья. Изобретение письма - это перевод речи на язык молчания. Это единственное приключение, исход которого нам неведом. Сюжетом литературы является то, что не способна выразить устная речь. А что есть молчание? Эхо речи, тень чистого языка.
*
Следствие. Никогда не будет устной литературы, коллективного романа, индивидуального мифа, не имеющей символов истории.
Эти понятия внутренне противоречивы.
Определение. История есть установленная государством символическая хроника того, что доводит человеческое существо, владеющее речью, до самоубийства.