Я подойду к балконной двери, упрусь в нее лбом и буду смотреть сквозь стекло. Увижу террасу, снизу и сверху стиснутую другими террасами, и в смутном свете от дождя буквально перед собой разгляжу изысканную колокольню в стиле барокко. На колокольне под звонницей различу широкую мемориальную доску из травертина, которую, неизвестно почему, раньше никогда не замечал, и прочту очищенную дождем фразу, выгравированную большими старинными буквами на желтом продырявленном камне: "Errāre humānum est, perseverare diabolicum". А под этой сентенцией, тоже по-латыни, различу дату, место и имя автора надписи. В эту минуту услышу за спиной голос девочки:
- Теперь мне нужно к маме. Если меня в это время нет дома, она волнуется.
Даже не обернувшись, я машинально скажу:
- Иди ты в ад!
В ответ немедленно услышу натуральный спокойный голос:
- Можешь не сомневаться, пойду, но только с тобой.
- Наконец-то ты себя разоблачил! Тоже мне, девочка! Объясни, пожалуйста, что будет в этом аду? Огонь, зубовный скрежет, вонь жареной плоти? - воскликнул я, все еще не оборачиваясь.
- Повторение того, что ты уже прошел.
- Да кто тебе сказал, во-первых, что это будет повторением, и, во-вторых, что повторение будет адским мучением для меня?
- Напротив, никаких мучений. Тебе будет хорошо и, в пределах человеческих возможностей, ты даже будешь счастлив.
- Почему же ты тогда говоришь, что это будет ад?
- Ад существует не для того, чтобы больше страдать, а для того, чтобы повторять уже пройденное, и через повторение…
- Оставаться самим собой?
- Нет, напротив, становиться другим.
- Другим? Не понимаю.
- Да это все просто: если ты сделал ошибку и осознал, что натворил, остаешься самим собой, но если не осознал, мало того, повторил ту же самую ошибку, - становишься другим.
- В каком смысле другим?
- У тебя не останется ни малейшего воспоминания о том, каким ты был до того, как впервые собрался повторить ошибку.
- Ага, и поэтому ты недавно тут распевал: "Не хватило смелости, не хватило смелости"?
- Наконец-то ты понял.
- Что ты, вообще-то, хотел этим сказать?
- А я хотел сказать вот что: ты меня позвал и предложил продать - сам знаешь что, - при условии, что я тебе помогу начать жить сначала, точно с той минуты, когда произошло то, что произошло. Вот я пришел и говорю: удовлетворю твою просьбу, но только единственным способом, - ты с моей помощью станешь другим, и только через повторение.
- Сначала ты должен найти достаточно убедительные доводы, чтобы заставить меня повторять.
- За это ты не волнуйся: я - мастер находить доводы.
- Повторение! Только что, глядя в окно, я впервые увидел ту надпись. В ней говорится, что настаивать на ошибке - дело дьявола.
- Ну-да, не нужно знать латынь, чтобы понять это. Достаточно подумать.
- Предположим, я повторю. Разве не смогу я уже во второй раз признать, что был неправ?
- Нет, вот это нет, слишком уж было бы удобно. А что осталось бы у меня на руках? Кусок бумаги?
- Нет, такое соглашение я не заключу. Уходи, мы еще к этому вернемся.
- Ты меня позвал, сказал, что уже не можешь больше оставаться тем, кем был, и заявил, что готов стать другим, каким угодно, но другим; а теперь ты говоришь - "мы еще к этому вернемся"!
- Да, я хотел бы стать другим, но хотел бы также помнить, каким был прежде.
- Нет, этого я сделать не могу. И кроме того, мне-то от этого какая корысть?
- В который раз говорю - изыди!
- Я еще вернусь, до скорого.
На короткое время станет тихо, затем голос девочки произнесет:
- Уже поздно, я пошла к маме, пока.
Я повернусь, а девочка, закутавшись в свою мягкую шубку из искусственного каракуля, кинется мне на шею и расцелует в обе щеки. Целовать в ответ я ее не буду, а пойду открою дверь и буду смотреть, как она выходит на площадку, и еще раз обращу внимание на ее хромоту.
Подобные причуды приходят мне в голову ежедневно, и я их развиваю и дополняю. Сейчас, например, пока я варю себе на плите два яйца, я представляю, как вместо девочки звонит в колокольчик моей квартиры студентка со второго этажа, бледная красивая девушка с зелеными глазами. Она придет под выдуманным предлогом, мы поболтаем, потом она останется, и все закончится так, как было предусмотрено и можно было предвидеть. И в минуту наивысшей расслабленности я увижу амулет с черным когтем, висящий у нее на груди. Она вылезет из постели, обнаженная пойдет к стеклянной двери и будет смотреть наружу, а я услышу ее восклицание:
- Какая красивая терраса, сколько красивых ваз с цветами, какая красивая колокольня!
И замечу, что она чуть-чуть хромает. А девушка, прихрамывая, начнет кружить по комнате, как это иногда делают женщины в доме нового мужчины, а потом подойдет к комоду и откроет ящик…
На что мне этот карнавал?
Карнавал! На что мне карнавал? Карнавал в моем возрасте, при моем положении! Пока я в темноте тщетно стараюсь заснуть, меня преследует воспоминание о девочке, всегда замкнутой, испуганной и грустной, которую я встречаю каждое утро (она идет в школу, я за газетами). Девочка, каких много, - заурядная блондинка с прямыми длинными волосами, светло-голубыми глазами и бледным бесцветным лицом. Так вот, сегодня, как обычно совершая после завтрака свой моцион по Дзаттере, я встретил ее абсолютно изменившейся - и речь не только об облике, но и, так сказать, обо всем характере. И я понял, что эта перемена произошла исключительно благодаря карнавалу, то есть возможности спрятаться под маску. На ней был костюм Арлекина в разноцветные ромбы, белые чулки и черные ботинки. Как только она меня увидела, так сразу же и признала - открыто и вызывающе улыбнулась, бросила в меня горсть конфетти и с приглушенным смехом убежала в ближайший переулок. Думая об этой встрече, я сам себя спрашиваю: что должно было произойти, чтобы эта замкнутая и грустная девочка вдруг стала разбитной и веселой? И заключаю: ее "встряхнул" карнавал. Выходит, что обычное печальное выражение на ее лице - только маска, а подлинная ее внешность - это маска Арлекина.
Кто-то включил лампочку на моей тумбочке; вижу склоненную надо мной негритянку с полными губами и огромными, как плошки, глазами:
- Что с тобой, в такое время уже в постели? Все наряжаются, выходят на улицу, а ты вместо этого уже в десять в постели! Ну-ка, не залеживайся, вставай да одевайся. Маску я уже тебе купила, смотри, какая она красивая! Закругляйся, а я уже убегаю, иду на площадь. Увидимся там, пока.
Это моя жена, серьезная женщина, директор школы. Она уже вырядилась в костюм дикарки, на ней юбка из пластиковых банановых листьев. Лучше я скажу так: благодаря карнавалу, я открыл, что моя жена - настоящая дикарка и есть. Я сказал ей, что она в порядке, что увидимся на площади, и негритянка исчезла. Тогда я сел, посмотрел на маску, которую мне купила жена, и остолбенел: это же маска дьявола с непристойно красным, как пламя, ртом; борода козлиная, щеки черные, лоб нахмуренный, рога. Взял маску в руки, машинально надел, слез с кровати и подошел к зеркалу.
Чуть позже я вышел из дома - одной рукой придерживаю маску у лица, другой ощупываю под курткой ручку ножа (наверное, под действием этой маски, я взял нож из кухонного стол a), которая, неизвестно почему, высовывается из-под куртки. Туман, слышу в ночи вой сирены. Я поворачиваюсь и вижу там, внизу, выше домов далекого Еврейского острова, огромный белый атлантический пароход, весь в огнях. Настроение скверное: никак не избавиться от впечатления, что моя жена, купив мне именно эту маску, практически насильно заставила меня участвовать в маскараде. И все же, и все же, что-то мне подсказывает, что и меня, как ту робкую девочку, встряхнул карнавал.
Вот и пристань на Большом Канале. Как раз в эту минуту подходит вапоретто, и я сразу замечаю - он полон народа, почти все пассажиры в масках. Вапоретто причаливает; я сажусь последним; меня прижимают к борту; за мной теснятся разные типы: сумасшедшие, китайцы, слабоумные крестьяне, краснолицые старые пьяницы и прочий сброд. Крепко держась обеими руками за борт, я поворачиваюсь лицом дьявола к Большому Каналу и размышляю, как обычно, о том, что ночью этот наш знаменитый водный путь с его темной, слегка освещенной фонарями водой, со всеми его мертвыми и глухими дворцами - действительно мрачный. Но тут же я в этом разуверяюсь. Вон высокий узкий дворец, - не помню, замечал ли я его прежде, - весь освещен, на фоне окон четко выделяются черные, неправильной формы профили странных типов: каждый из них в маске. Эти типы размахивают руками, смеются, двигаются, угрожают. Но вот вапоретто проходит мимо, дворец проваливается в темноту, и я теряюсь - что-то не так увидел? или у меня были галлюцинации?..
А вот и новый повод для замешательства. Какая-то женщина прижимается ко мне сзади, сначала грудью к спине, потом животом к ягодицам. Конечно, народу полно, но, нет сомнений, женщина проделывает это намеренно. Естественно, дьявол во мне, чьи черты лица я "надел", в ответ на этот, можно сказать, интимный контакт, возбуждается. Мысли его, о которых помолчим, оптимистичны; он строит сумасшедшие планы и разжигает в себе нереальные надежды. Я пытаюсь осознать сложившуюся ситуацию, все больше прижимаюсь к борту и ищу выход из создавшегося положения, стараясь сосредоточиться на родных потемках Большого Канала.
Сзади меня сладкий голос мне шепчет:
- Дьявол, противный, ты зачем меня соблазняешь?
Тогда я, разъярившись, оборачиваюсь и вижу: это - смерть, или лучше сказать так, это женщина, которая, неизвестно почему, выбрала себе маску смерти. Ага, кажется, это молодая девушка, как легко догадаться по незамаскированным частям ее тела: бедра узкие и круглые, живот слегка намечен, красивые длинные ноги затянуты в облегающие джинсы. Выше талии, девушка - а грудь у нее нежна и живот упруг - замаскирована под смерть. Чтобы спастись от ночного холода, она надела куртку из черного холста, на которой мелом нарисована грудная клетка скелета, с четко очерченными ребрами и грудиной. Ворот куртки словно прилип к красивой, круглой и мощной, немного расширяющейся книзу, как у некоторых крестьянок с гор, шее. А сама шея подпирает небольшой оскаленный череп, нарисованный мелом на черном картоне.
Не поверите! Но дьявол не испугался этого загробного видения, и справедливо, - потому что известно: смерть и дьявол ходят рука об руку.
Строго, но бодро отчеканиваю:
- Смерть, чего ты хочешь?
- Да, я - Смерть, и хочу тебя, - откликается сладкий голос.
- Ах, в самом деле?! Тогда пойдем, мы сладим, потому что я - жизнь и, в свою очередь, хочу тебя.
- Ты - жизнь? Разве ты - не дьявол?
- А ты, разве ты не знаешь, что дьявол - это жизнь?
- Нет, я жизнь представляю себе совсем другой.
- Ну, и какой ты себе ее представляешь?
- Другой. Скорее - в образе молодого парня с красивым лицом.
- Ах, все это байки; хорошенько подумай и будь благоразумной.
- Пока, дьявол. Увидимся на площади, пока-пока.
Она от меня отходит и присоединяется к толпе масок, проталкивающихся на причал у площади Св. Марка. Пристроив плотнее маску к лицу и еще крепче прижав нож под курткой, я, не колеблясь, спускаюсь вслед за ней.
На улице колоссальная толпа и восемьдесят процентов людей в масках. Пока я следую за смертью - она очень высокая и своей неустойчивой головой с оскалом возвышается над толпой, - дьявол подсказывает мне весь свой план, который по долгу, скажем, гостеприимства, я вынужден хотя бы выслушать:
- Ты последуешь за Смертью до левой галереи площади; там обнаружишь проход под портиком, свернешь, перемахнешь через мост и, чуть дальше, дойдешь до строительной площадки ремонтируемого дома. В темном углу строительной площадки неожиданно вынешь нож, направишь острием ей в живот и потребуешь - сам знаешь чего. Остальное придет само по себе.
План, очевидно, великолепный, кроме одной, однако, помехи: я абсолютно ничего не хочу знать о нем.
Поэтому я говорю:
- Милый, милейший, об этом и говорить нечего.
- Об этом и говорить нечего! Однако ты будешь делать то, что я захочу. Сейчас, например, ты пойдешь, возьмешь ее под руку и скажешь: "Правда, здесь хорошо?" - замечает он.
Он прав. Под предлогом карнавальной развязности я нагоняю Смерть на Сан Марко и беру ее под руку. Ах, как красива площадь, как преобразилась! Все дворцы освещены, как днем, их окна напоминают театральные ложи. Купола собора, засиявшие сусальным золотом по-новому, кажутся тиарами фантастических восточных царей. Прямая и розовая кирпичная колокольня устремлена ввысь, как исполинский фаллос. В бескрайнем прямоугольнике площади буйная веселая толпа, будто в коллективном эпилептическом припадке, непрерывно дергается. Народ прыгает, танцует, люди гоняются друг за другом, группируются, рассеиваются. Все кричат, поют, окликают друг друга. На фоне глухого и постоянного шума откуда-то слышен турецкий барабан, судя по звуку, - огромный, как большая бочка. Над толпой, как хлопья снега, принесенные вихрем, летают звуки разномастной музыки.
Сжимаю руку Смерти и шепчу:
- Смерть, как прекрасно все это! Что скажешь?
- Скажу, противный дьявол, чтобы ты отпустил мою руку.
- А не пойти ли нам туда, вниз, к виа Мерчерия? Как думаешь? Там есть небольшая строительная площадка - мы можем туда удалиться, от этой толпы подальше.
- Удалиться? Зачем?
- Так, чтобы познакомиться, поговорить.
Она не отвечает ни да ни нет, но мне кажется, что я ее уже соблазнил, правда, одновременно и напугав. Она пытается высвободить свою руку из моей, это не выходит, и Смерть оставляет это занятие.
Я настаиваю:
- Пойдем, пошли…
Как только я ее сдвинул с места, произошло нечто непредвиденное: внезапно нас окружила группа людей в масках. Они взялись за руки, завели вокруг нас безудержный хоровод и, стремительно кружась, запели незнакомую мне вульгарную песню, при этом каждый, буквально у меня под носом, гримасничал, показывая мне язык. Меня прижали к смерти, но она оттолкнулась и, воспользовавшись минутой, когда хоровод закружился медленнее и цепь рук разорвалась, незаметно выскользнула и спряталась в толпе. Я обезумел от злости, бросился в гущу хоровода, однако прошла целая минута, прежде чем эти безумцы дали мне пройти.
Продвигаясь вперед мощными толчками, я побежал. Вдруг в галерее я увидел смерть, и мне показалось, что она как раз направляется в то место, которое я ей указал. Обрадованный, я бросился вперед и вдруг, как от удара, остановился: я различил две мужские коричневые штанины с отворотами. Тогда я вернулся назад, вот опять она - Смерть: теперь это женщина, но не та, - на ней сапоги. Раздвигая толпу, снова бегу и вижу третью Смерть, входящую в пассаж Мерчерии; это девушка-гном: хоть и замаскирована под смерть, да уж совсем коротышка! А вот и набережная делья Скьявони, здесь четвертая Смерть, пьяная - она шатается, обо что-то спотыкается, да и голубые форменные брюки моряка видны. Затем, когда я поворачиваю уже к Дворцу дожей, передо мной появляется пятая смерть. Эта Смерть дородная, приземистая, ведет за руку ребенка, одетого в костюм ковбоя.
От дальнейших попыток я отказываюсь. И вот я в галерее, у входа в кафе "Флориан". Ого, кого я вижу: девочка в костюме Арлекина стоит тут же; рядом с ней другая девочка в костюме галантного кавалера восемнадцатого века: треуголка, парик, платье из черного бархата, белые чулки, блестящие ботинки - нет сомнения, одна из ее подружек. Останавливаюсь и спрашиваю утробным голосом:
- Арлекин, ты знаешь, что я с тобой знаком?
- И я с тобой знакома, - отвечает она простодушно.
- Ну, и кто я?
- Ты - тот синьор, которого я встречаю каждое утро, когда иду в школу.
Я задохнулся - как она могла узнать меня под маской? Бросаю в нее пригоршню конфетти и удаляюсь, пересекаю площадь, прохожу под аркой, перебегаю мост и… меня заносит в темноту строительной площадки. Вон бочка с известью, наполовину заполненная водой. Бросаю в нее маску и мгновение смотрю на нее. Маска остается на поверхности воды, плавает; свет фонаря усиливает красный цвет ее рта и отражается в черном лаке ее щек. Я бросаю в воду нож и ухожу.
Этот проклятый револьвер
Что делать? После двух-трех часов страшной бессонницы, я поднимаюсь в темноте с постели, подхожу к комоду, беру револьвер, открываю дверь спальни и иду в гостиную. И здесь тьма кромешная, наверное, три часа ночи - самое темное время суток; включаю лампу у камина; голова после вина раскалывается, но мысли ясные, даже слишком! Машинально отмечаю, что я в пижаме и босиком сижу в кресле у зеркальной двери в гостиную, отражающей темноту. Крепко держу в руках револьвер, палец на курке, - самый выразительный жест отношений между мной и этим предметом - любви-ненависти. Да, так он и называется, потому что, в конце концов, или он меня уничтожит, или я его…
Итак, обобщим. Никто, кроме Дирче, которая сейчас крепко спит там, в спальне, никто, кроме нее, не знает о существовании американского револьвера девятого калибра со спиленным регистрационным номером и приложенными к нему двадцатью патронами, пять из них в барабане, один в стволе. Никто о нем не знает, но, к моему сожалению, это известно Дирче. И с того дня, когда я, устав от нее, предложил ей расстаться, с этого самого дня она начала меня шантажировать, да, именно так - шантажировать, тут и сомневаться нечего. Естественно, шантаж она лицемерно маскирует заботой обо мне, вот так например:
- Тебе, как никому другому, известно, что с этим револьвером без номера, который якобы тебе подкинул дружок - хорош гусь! - ты можешь загреметь в тюрьму!
Замечу: оправдываясь перед ней, я выдумал историю про попавшего в беду друга - будто бы он меня вынудил хранить его оружие. На самом же деле, только я сам, и никто другой, бог знает зачем, устроил себе эту головную боль. Иметь револьвер - издавна было моей навязчивой идеей, вот я и пошел на черный рынок да и купил его. А теперь, теперь в моем доме запрещенный, запрещеннейший револьвер, и если его найдут, то мне дадут, как минимум, три года тюрьмы. Дирче знает об этом и, не уставая, попрекает меня.
Вот так, с шутливой угрозой:
- Ты с этим своим револьвером в моих руках: не будешь ходить по струнке - донесу на тебя.
Или так, зловеще:
- Читал в газете? Тут одного арестовали только за то, что он держал на виду простой пистолет. А у тебя военное оружие! Воображаю, что они сделали бы с тобой!