инициалом, что означает не отца земного Иисуса, хотя какой он отец, если к Марии не притрагивался до, хотя зависит это всё от разночтений в слове дева, девственница или же просто баба молодая, ибо даже не плотничал этошний Иосиф, а лишь на словах землемерствовал и, стало быть, на земле, словобросался; Иосиф замок этот видел, да не попал туда, текст ведь не дописан, как Броды всякие полагали, не ведая, что писать дальше нельзя по написанному уже, даже будь написан полностью, вряд ли бы Иосиф в замок этот смутный попал, такова ведь судьба всякого, словами землю мерящего, да еще и с библейским именем, немецким языком на свой лад приспособленным; а этот вот замок всякий, вино такое пьющий, видит в весьма чётких очертаниях его, и видит его на горе стоящим также, но видит так, будто сам на соседней горе в таком же точно замке уже сидит и будто всё уже обо всех на свете замках знает, чего не скажешь об Иосифе К., и знает не смутно, а чётко, только от знания своего желания туда попасть уже не испытывающий, ибо никак не связана жизнь смотрящего на чёткость замковую с господами из замка этого, и любого другого, поскольку сам он уже от рождения господствует, по меньшей мере в своём пьяном состоянии, и с вином потому связана жизнь эта вполне, хотя и ненадолго: бутылка пусть и дорогая, да всё ж таки меньше литра, долго не разопьёшься, и не желает туда попадать ещё потому, что рисунок графический и весьма схематичный, да и придал ему художник намеренно черты небрежности некоторой, линией он будто одной выведен, да только рука неужто дрожала, хотя очень умело, сказать надо непременно, дрожала, так, что жизнью эту графику, насколько для графики это вообще возможно, насколько это для чёткого очертания неведомого, хотя вероятнее Иосифиного существующего замка, возможно; увидел бы это всё отец Дмитрий, если бы этикетку красного им сухого вина рассматривать и рассмысливать вздумал, но этого он не сделал, а мы за него смогли лишь в меру сил наших убогих, и не потому что наши силы сейчас у Бога, а потому, что никчемны мы для дела этого серьёзного; на второй бутылке вина, но не мокрее первой по сахара в нём содержанию, не слаще стало быть, хотя как известно действие иное оказывающее, нежели красное, другая картина предстать взору могла бы, если бы предстала, однако не предстала: цветная, с девушкой среди цветков различных лицом своим изображённой с частью грудей её обнажённых, причем упрятал кто-то барышню эту за набросанные сразу же по ту сторону этикетки, поближе к зрителю возможному расположенные, а в нашем случае невозможному, ибо не стал отец Дмитрий смотреть на неё так же, как не стал смотреть он на замок чёткою линией выведенный, лицо частично и соски ее полностью цветами заваленные, цветами полевыми, да столь радостное лицо, сколь и заваленные соски, что васильки прямо в рот заваливаются, а фиалки прямо из подмышек ее бритых растут, хотя вряд ли девушка эта неизвестная по имени столь ретиво в этикетку при жизни своей улыбалась, хотя что это мы о ней в прошедшем, как будто она вослед отцу Георгию уже отправилась; мы так только оттого, что теперь она себе не принадлежит, а всякому пьющему такое вино вот принадлежит, и то без части лица и с грудями без сосков, но, скорее всего, вообще такой девушки никогда и не существовало, ибо лицо её и груди такие усреднённые, не в пример лицу и груди Марфы нашей, нигде тип этот средний не существует и сам собой существовать не может, а потому именно большая часть девушек живых так походит на него, а ещё большая часть этой самой большей части стремится всячески походить на него, дабы что-то с лицом своим, Богом данным и с грудями своими, совершить; и ежели эта самая, в силу своего несуществования, никогда ни в какую этикетку и не улыбалась, то живые и посему существующие, в своём стремлении на эту несуществующую походить, ещё как в этикетки своими подправленными губами лыбятся, и к бутылкам своими подправленными грудями льнут, и ежели кто вино им такое купит, вкусное и дорогое, тем самым их единственно представимому благополучию замечательно способствует, за что так улыбаться они готовы, что не только васильки, кактусы готовы в рот себе и на грудь нацепить полностью, даже с иглами, с землёю, благо корни у кактусов не очень большие; и ежели поглядел бы отец Дмитрий на эту этикетку, то подумал бы о том, наверное, что о девушках нельзя как о почивших, а всегда лишь как о грядущих думать и говорить надобно, и подумал бы он так потому, что в гости вознамерился идти, для чего вино и сигареты разные покупает, и не иначе как к девушке какой, и это он-то, сигареты ведь дамские там среди прочего, и это священник-то в пятницу Страстную. А как сочеталась бы мысль о всегда грядущих девушках с замком Иосифа небиблейского, этого мы за отца Дмитрия сказать не можем даже предположительно, без того, чтобы он сам этого даже не подумал, и хотя бы подумать собрался, но он этого думать, судя по всему не желает, кладет аккуратно бутылки в портфель из кожи коричневый; а то, что это всё со Страстной пятницей не сочетается, ни девушки, ни замки, оплоты греха в различных прочтениях, ежели Августина блаженного здесь было бы к месту упомянуть, любил ведь он аллегории читать везде, то есть смыслы одинаковые в различных вещах видеть, и нельзя было сказать о замках и о девушках как о разных ипостасях греха, ибо нет у греха ипостасей, знает это всё отец Дмитрий, и об Августине, и о грехах различных, и знает, что не сочетается это всё вместе вообще никак, но и об этом он нахально не думает, а спрашивает о только что упомянутых сигаретах дамских, тонких с пониженным содержанием никотина, и о сигаретах обычных крепких, мужских стало быть, ведь мужчины обычны, крепки и сигаретны, продавщицу благодарит, визиту священника не удивившуюся нисколько, в день-то такой, ибо день какой она не помнит, причин у нее к этому нет никаких, знает и помнит лишь, что через два дня Пасха, стало быть Праздник Светлого Воскресения Господнего, стало быть, после смены уборку надо генеральную дома сотворять, ибо так принято, а назавтра, заутрене, куличи ставить, а то что Пасха не в куличах и в уборке, знает она превосходно, однако вовсе не в истине божественного Воскресения Пасха её заключается, не это она знает, и ежели кто-нибудь напомнит ей об этом, она и слышать ничего не пожелает, а потому отец Дмитрий ни о чём и не напоминает ей, скорее же всего, не потому не напоминает, что она не знает, а почему не напоминает, сам не ведает, ибо торопится; продавщицу не удивил бы визит священника, даже помни она о мученичестве и распятии, а также светлом Воскресении из мёртвых Христовом, ибо знает она неплохо, что все люди люди, и ничто человечье им не чуждо; плохо она это знает вообще-то, но для неё неплохо, выпить и покурить, вина то есть хорошего испить и сигарет дорогих выкурить, не просто человечьим, но ангельским для неё предстаёт ныне, это ведь помимо куличей и уборки о Пасхе она знает, что муж её опять исчез куда-то, хоть сегодня спокойно уберусь, а на утро тесто сумею поставить, здорово, что на Пасху поменялась, лишь бы как на прошлую из-за дурня этого драки с отцом не вышло, а ещё хуже стало бы, ежели сюда бы ко мне припёрся, на смену мою, перед людьми стыдно, лучше уж дома отсидеть и перетерпеть, перелюбить стало быть, глядишь на этот год пронесёт и будет Христос воистину Воскресе хоть раз в моей жизни, воскресе как миленький, думает продавщица и улыбается, говорит же вслух: не за что, и уходит отец Дмитрий тихо-тихо, а она ещё вослед долго смотрит, будто в лице и теле священника дарована была ей надежда на воскресение Господне в её взрослой жизни; и неведомо ей, что покупает священник вино в пятницу Страстную не потому, что ему ничто человечье не чуждо, но, напротив, потому что отцу Дмитрию давно уже, а ныне как нельзя более, чуждо всё человеческое. Иначе не выбрали бы его дела отца Георгия вести, иначе не намеревался бы он вино это в словоохотливом землемерии своем со всегда будущими девушками распивать в пятницу эту роковую.
А пока отец Дмитрий следует неизвестно нам куда, почти неизвестно, ибо отчасти нам из покупок, на которые внимание им должное обращено не было, пришлось нам отдуваться, вот мы и отдулись как смогли, мы же не стеклодувы, но своё теперь непременно обратно забрать хотим, частично известно, что к девушке какой-то вознамерился идти, а будут ли они наедине общаться, или же кто ещё там, обычно мужски и сигаретно обретётся, не ведаем, и к чему это вообще всё не ведаем, а ведаем, напротив, что ни к чему всё это, супротив ведомого ведаем стало быть, а самого ведомого не ведаем, хотя ведать очень даже хотели бы, клянемся, знаем нельзя клясться, но ведь и вино с сигаретами в пятницу эту нельзя, как и в любую другую, а в эту тем паче, что мы, хуже других что ли, нет, ничуть не хуже, да и сказать о нас что угодно можно, никаких ведь нас по сути нет вовсе, без сути имеемся лишь, да и зачем мы какие-то вообще нужны, ведь даже не имеясь, в сообществе нашем неподлинном отца Георгия пережить смогли, и кого хочешь переживём, а даст нам Господь, и отца Дмитрия переживём, а коли не даст, то пусть сначала найдет, чтобы не дать нам, несуществующим ещё крепче, чем та девушка с этикетки, пусть попробует найти, дабы сделать отца Дмитрия нас переживающим, ничего не выйдет, нас бумага прочно хранит, ведь редко Господь даже с бумажного листа библейского своплощаться в мир наш умеет, Иисус это случай единичный, хотя отнюдь и не случайный, а очень даже необходимый, а посредством снов мы уже наблюдали какие чёртовы выкрутасы проникают, ежели кто им всерьёз в жизни нашей взрослой доверится; и ежели имеется рассуждение Тертуллиана более к снам благоволящее, в трактате о душе именуемом, так там же опять слова только одни, латинские или в переводе каком, слова и не более, а более слов ничего и нет. Обезопасившись от Господа таким образом, на словах опять же, стало быть, надобно спросить о героях повести этой вялотекущей и ничтожной, спросить: что же мало так их, а те, что есть, что же они нас своими действиями не очень радуют, лишь повсеместно своей бездеятельностью печалят, в смысле разочарования развлекательного только, какая же иная печаль от буковок на бумаге исходить может, ведь не документ это о смерти, рождении, собственности или письмо о любви, ненависти или выгодном дельце, к нам обращённое, и не счёт нам за жилище наше скорбное, домовладельцем присланный, в общем, нет ничего от живого человека какого к нам и именно нам обращённого, ведь автор не является живым человеком для читателя, сидит в своем нигде летнем и пишет из ничейного ниоткуда, опровергая язычески творение христианское из ничего, ведь не может же это всё Всевышним быть вдохновлённым, или же берёт этот автор несуществующий сор всякий, да и то, когда стихи сочиняет, ещё чего не хватало, давайте ещё стишки здесь нарифмуйте или наверлибрируйте заметки свои незначительные о поездках на работу, лучше уж увольте, а поскольку увольнять некого, то с просьбой не просто считаться приходится, и на вопросы не просто отвечать, а чудесно и в крайней степени необычайно считаться, без правил арифметических считаться, да и отвечать за пределами слов человеческих, и это там-то, где ничего кроме слов и расчёта быть не может; ведь высчитано же на этом листе очередное окончательное раздражение среднего читателя и слушателя, словами лишь его неудовольствие и вызвано, у среднего несуществующего читателя автором, которого нет: будто два зеркала поставленных одно другого напротив, всё возможное и ничего из существующего враз отражающих и друг другу кажущих, пока никто не смотрит на них, а ежели кто башку свою любопытную сюда промеж них всунет, дабы хоть одним глазком взглянуть, что же тут творится такое, то мы и размножим голову его незадачливую в бесконечность одиночества его, и ничего кроме морды его любопытствующей не покажем ему, и это всё мы, которых нет вообще-то. Вот мы изловчились и приноровились друг к другу, чуть хотя бы, ушли раздражения, головы любопытствующие бесконечностью размозжили, и отчёт дать можем вполне: людей тут мало, да ничуть не меньше, чем людей живых за пределами буквенными, ведь тела и мясо, нами там видимые на улицах ещё очень далеки от того, чтобы человеками живыми и полными предстать могли, живыми и полными бывают редко, человек загадка ведь, это только и полно, и живо, а то что имеющиеся здесь не действуют, не делают ничего, не виноваты мы, давайте терпеливыми будем, хотя и нетерпеливым угождать надо время от времени, и выдавать изредка мелочи, ничего не значащие, выдавать за дела важнейшие необходимо уметь, это вполне мы умеем, а потому не надо голову свою в бесконечность двух зеркал интимную вмещать, головой ведь думать можно ещё. А вот перед одним зеркалом можно и безнаказанно лик свой заявить, особо если ты девушка и гостей к себе ждёшь, да не простых, а для тебя важных, даже ежели не понимаешь, что они важны и чем они важны именно, но коли перед зеркалом надолго задержалась, то это тебе и могло бы указать, что, выходит, важно это для тебя же, хотя сопротивляться отчаянно будешь и скажешь, что важно для себя исключительно хорошо выглядеть, а то, что эта важность возрастает неизмеримо как раз перед тем, как на твоё лицо другие, да еще и мужеского пола, взирать будут, коли не вертихвостка и не лесбиянка ты, умолчишь об этом и не заметишь, как вот это пятнышко над губой неожиданное, ну и смотри на свой прыщик, у нас нет сейчас желания тебя же тебе самой научать, против воли к тому же: хочешь верить, что ради себя всё делаешь исключительно, так и верь, нашла во что верить, и не дура ведь, обидно, право слово, хотя, помимо желания, уже и времени у нас не остаётся, ибо надо ещё одно место успеть посетить до гостей твоих долгожданных, а ты пока прыщ свой ничтожный замазывай, хотя красива ты воистину, и не о прыщах тебе сейчас думать надо, но, видимо, девушка умеет о прыщах помышляя, заодно с этим и вселенские вопросы решать, к коим у неё те в первую очередь относятся, что её жизнь непосредственно затрагивают; хорошие девушки в этом смысле от плохих неотличимы вполне, различие между ними в том лишь, что плохие пределы своей жизни непомерно суживают и полагают притом, что иных вопросов, кроме как к ним относящихся, не бывает вовсе, хорошие же помнят, что бывают, да и горизонт жизни их часто за пределы видимого непосредственно окрест выходит; бывают ещё и очень хорошие, которые могут даже на вопросах, за непомерно расширенный ими же горизонт их жизни выходящие, сконцентрироваться личностью всею, и даже слово веское сказать, но мы сами в данный миг не можем сказать и сконцентрироваться не в силах, какая же из этих трёх девушек ныне в зеркало смотрится, ведь в этом действии все три воедино очень даже могут сливаться, и если не три, то две уж точно, а какие именно рано нам ещё тут знать, не время стало быть, а пока крем тональный легко-легко на лицо накладывается, вселенские вопросы, для человека любого в вопрос о судьбе его легко сходящиеся, в любом случае, вопросы эти, если и не решаются, то замазываются хотя бы слоем тонального крема флиртового, мыслями девичьими, которые успокоить могут мужчину любого, и многих обмануть даже, ежели он в рясу отца Дмитрия не облачён только, и именно в его рясу, ни в чью более, тональной судьба становится, однотонной с лицом девичьим, банальным и манящим: вот тебе, отец Георгий, глаза её, вот тебе, отец Георгий, нос её, вот тебе, отец Георгий, губы её, вот тебе, отец Георгий, вся она, глаза, смотрел в которые дважды по-разному, благоговейно и изумленно, нос с горбинкой, очарован которым как мальчик был, губы, смеялись которые над тобой и шептали которые сокровенное своё, тело, ангелами хранимое бывши, и чертями оглумлено, вот это всё тебе твоё, отец Георгий, где бы ты ни был ныне, аминь; всё это перед зеркалом, а оно, как известно, никогда точным и не бывает, всегда ведь глядящая в него видит не ту, что в зеркало смотрится; и ежели зеркало этого не может сделать, слить их двоих воедино в силу несоизмеримости Богом сотворенной, так это потому, что ума оно не имеет, а ты, отец Георгий, ум имея, как раз глупее зеркала оказался, вместо того, чтобы различить что-то, слил воедино, и не потому, что ума не имел, а потому что умом чутким чрезвычайно наделён был, да от этого без ума совсем вознамерился под канкан бесовский судьбу решать, говорить и действовать, хотя и нельзя вещи эти различать, ведь Господь Сам и то Словом стал, да и Христос, Сын Его и Сам Он зараз, сегодня терзаем, а к этому вечернему часу уже и распят; служителю же Господнему ничего иного, окромя слова действующего и действия словесного не остаётся, да и не стоит забывать как Фауст текст Книги Священной с самого начала перевёл, и к чему это его привело, и ежели там девушка спастись помогла, то тут очень даже напротив, хотя какая тут девушка, их же две здесь как минимум: одна перед зеркалом, а другая в зеркале, зеркальное, почти зеркальное отражение её, стало быть, глядят друг на друга одинаково, одна не отличая другой, кремом обе лицо своё тонируют под цвет лица, которое кремом тонируют; а если кто желает бесконечность не человеческую или Господнюю получить, а физическую просто, то пусть зеркало сзади поднесёт, а девушку удалиться попросит, и будет ему бесконечность, но кривая, ибо одно зеркало точно не отражает, отчего бы это двум вдруг точно надо бы отразить, но этого никто, кроме Господа, не ведает, ибо нельзя заглядывать, никто, кроме Господа, не знает, что бесконечность воистину искажена, ибо сам Господь, как Фома из Аквината говорил, и есть бесконечность, а вот правильная или же искажённая, нам неведомо, ибо мыслить можем лишь то, что ничего мыслить, кроме простоты божественной нельзя, дабы в обман зеркального подобия не впасть: прост Господь и бесконечен, мыслить можем лишь то, что мыслить ничего не можем, и всё это просто донельзя, вот и мы усложнять не будем, кто мы такие, ведь нас и нет, ни в одном, читательском, ни в другом, авторском смысле или зеркале, если угодно.