Как же хорошо при опытном князе играть! Но неужели теперь мяч самим катить придется? Похоже на то! Вот и полузащитником на время довелось стать. Справимся ли?
Налег я вместе с другими на мяч, толкнули, еле сдвинули с места. Тяжеленный, гад. Толкаемся, скользим, друг другу мешаем. Антоха Горбунов рядом пыхтит, а Вальки нет. Неужели не встал после того, как немец ему врезал?
- Осторожнее! Сами себя подавите! Дружно налегать надо, одним порывом! С места сдвинули - разошлись. По двадцать-двадцать пять человек у мяча, не больше! Триста метров прошли - меняемся! Но смотрите, чтобы он у вас при замене не остановился!
Легко сказать! Мы же первый день в игре. В лагерях учебных не бывали. И вообще не дело защитников мяч катить, для того в команде полузащита существует. Только где же сейчас ее взять? Ладно. Хорошо еще, что пока под горку катимся.
- Живее! Живее, шило всем вам в жопы! - Дмитрий Всеволодович ругается. - Две вербы у реки видите? Там мостик есть. Туда направляемся!
Из его отряда двое нападающих рядом с мячом остались. Сами подталкивают и нам на ходу показывают, как надо. Один из них счет ведет, чтобы нам в ногу шагать было легче. Остальные нападающие на два отряда разделились и быстро вперед ушли, растаяли в темноте. Наверное, путь разведывать отправились или совершать обманный маневр. А может быть, и бережет князь свои лучшие силы, к мячу не ставит, не хочет раньше времени натруждать. Или новое задание им готовит. А нам что - мы теперь и мяч катить согласны, лишь бы показывали, куда и как.
Немцев уже не видно. Только из темноты доносятся отдаленные крики и шум. Там Медведь с нашими шестью сотнями противника к мячу не пускает, в овраг теснит. Некоторое время прошли мы с мячом - дали приказ смениться. Отошел я в сторонку, чувствую - руки-ноги дрожат, по спине ручьями струится пот. Устал с непривычки очень сильно. Настоящие полузащитники и специальному дыханию обучены, и распределению усилий, и чуть ли не спать на ходу умеют. Двести хороших полузащитников за день на сорок километров мяч укатить могут.
Гляжу - кто-то конный из тренерской свиты сбоку рысцой трясется. Я к нему.
- Что там сзади? - спрашиваю задыхаясь.
- Все нормально! - отвечает из темноты. - Спихнули немца в овраг! Две сотни Медведь в арьергарде оставил, остальные уже нас догоняют.
- А с Васькой нашим чтобудет? Он желтую получил!
- С каким еще Васькой?
- Десятник наш, из Зябликова. Фамилия Долгогривов.
- А, этот… Ну что… Сейчас санитары его подберут, пристроят в лазарет. Недельку-другую полежит, потом в отпуск отправят. Ишь герой, желтую получил… Таких желтушников знаешь, сколько набралось? Где вы так играть-то научились?
- Как это "так"?
А вот так! Как дрова рубить. На тысячу человек семьдесят пять желтых карт и шесть красных! Эдак скоро и играть будет некому!
Семьдесят желтых карт! Шесть красных! Ну и ну! До чего же грязно сыграли. Просто стыд.
- Но поломали немцев крепко! А главное - мяч отняли! Теперь бы подальше откатить, пока фон Кройф не опомнился и подмогу из центра не выслал.
И правда, главное - мяч отобрали. Теперь налегай на него, уноси куда подальше.
Скоро все стихло.
Изо всех сил мяч катим, в снегах, в темноте, не видно ни зги. Князь Дмитрий Всеволодович старшим над нашим отрядом назначил своего нападающего Ивана Рязанца, а сам тоже ускакал куда-то в ночь. Медведь с пятью сотнями вперед ушел, не останавливаясь, чтобы нас в условленном месте поменять. К полуночи подтянулись обозы, по рядам пошли новости:
- Шесть красных карт… семьдесят пять желтых… почти сто человек из игры за одни только нарушения выбыли… а еще восемьдесят три с переломами и сильными ушибами… двести человек как не бывало, в первый же день… начальство ругается… горе-игроки… санитары не успевают… у немцев трех человек насмерть задавили и шестьдесят сильно поломаны… не было бы апелляции… у нас один помер и еще один в тяжелом состоянии, тоже, говорят, помрет… И воевода, конечно…
Что такое? Что воевода?
- Умер, - отвечают. - Не слыхал, что ли? Скончался ваш калужский воевода, будь земля ему пухом.
Как скончался? Тренера задавили? Неслыханное дело! За это противнику поражение сразу присудить могут!
- Да нет. Сам умер, от удара. Сердце, видать, не выдержало.
Вот оно, значит, как. Начал атаку, а сам от приступа умер. Вот отчего не видно и не слышно его было. Хорошо еще, что Дмитрий Всеволодович вовремя подоспел, начало над нами взял, а то так бы мы и разбрелись, как овцы без пастуха. Но что же получается? Был человек - и нет его. Вот так. Вот тебе, папаша, "всего лишь игра". Нет, тут не "всего лишь игра". Тут дело суровое. Государственной важности дело. Люди за это самой жизни не жалеют.
- А про сотника-то вашего слыхал?
- Что такое?
- Так в укрытии и остался. Увидел немца - и от страха с места двинуться не смог. Уже написал просьбу об отчислении, не могу, говорит…
- Стыд какой! Кто же теперь сотником у нас будет?
- Пока неизвестно…
Передали тренерский приказ - без передышки катим мяч четырнадцать километров, там нас поменяют те, что сейчас вперед ушли. Отправлен гонец к главному тренеру с сообщением о победе и о намерении тот же час самостоятельно развивать контратаку по левому краю, посланы также запросы соседним отрядам о согласовании действий. В общем, неожиданно для самих себя, а тем более для немца, перешли мы в контрнаступление. Темно, тяжело, поджилки трясутся, натертые ноги огнем горят, а все равно на душе радостно. Отняли мяч у немца, отняли!
Позже ликование на убыль пошло. С каждым часом все труднее и труднее. Ноги болят неимоверно, как будто по битому стеклу иду. Хоть разувайся и босиком по снегу топай. Не стерпел, попросил помощи. Сел на снег, разулся. Фельдшер посветил на ноги фонариком, присвистнул. Побрызгал мне на ноги чем-то холодным, налепил пластыри. Изругал за то, что долго терпел и в кровь ноги разбил.
- Это теперь не твои мозоли, дубина! Это твоей команды мозоли! Не сможешь из-за них играть - значит, другим за тебя отдуваться придется.
Вроде бы полегче стало. Догнал своих. Фельдшер со мной пошел. Крикнул, что если у кого недомогание или раны есть, чтобы зря не терпели, сразу звали на помощь.
Все тяжелее и тяжелее. Каждый шаг дается так, будто вверх по крутому склону иду. С мячом и вовсе мученье. Все наше взаимодействие, которому сначала вроде бы немного научились, напрочь разладилось. Скользим, падаем, на ноги друг другу наступаем. Мяч часто останавливается, а с места его сдвигать - двойной труд.
- Все, Мишаня, не дойдем, - Антон Горбунов хрипит. - Сейчас замертво повалимся и тут все вместе погибнем.
- Дойдем, Антошка, обязательно дойдем…
Эх, если бы Васька рядом был! С ним бы я точно был уверен, что все преодолеем. А так - кто его знает. Хочется лечь прямо в этот снег, в этой темноте, глаза закрыть и помереть.
Лечь и помереть. Лишь бы не идти дальше. Ни единым пальцем не шевелить. Заснуть вечным сном… Сейчас вот только свою очередь откатим, и тогда я лягу и тут останусь. Непосильное это дело…
6
На рассвете догнали мы наших товарищей.
Семь человек к этому времени без чувств свалились от усталости. Один ногу подвернул, дальше идти не смог, унесли его на носилках в лазарет. Рязанец сначала сердился, обидными словами нас бранил. Потом взмолился, чтобы еще хоть немного с мячом продвинулись. Потом сам за мяч взялся, до самого конца без смены толкал.
Как я на ногах устоял - сам не знаю. Два или три раза думал, что - все, вот он, мой последний шаг. А потом откуда-то силы брались еще на один шаг, еще на один, еще… Фельдшер два раза мне пластыри на ногах менял, больше не ругался, спрашивал тревожно, могу ли еще идти. Буду стараться, отвечаю. Так и дошел до лагеря.
Лагерь наш в полном беспорядке стоит, видно, что второпях и в темноте устраивались. Многие палатки косо поставлены, тренерского шатра вообще не видно. Обозные сани и полевые кухни в кучу сдвинуты. Поломанные ветки, мусор, какие-то тряпки кругом валяются. Кое-где костры горят. Прислуга уже на ногах, ставят походные столы и скамейки, поят и чистят коней, таскают что-то. Дмитрий Всеволодович тоже не спит, вполголоса распоряжается. Увидел нас, побежал навстречу.
- Ну наконец-то, Иван! Я уж собирался людей тебе навстречу высылать!
Рязанец в ответ только рукой махнул.
- Ничего не спрашивай, солнышко. Вовек эту ночь не забуду.
Доковыляли до лагеря, сюда же и мяч сначала приволокли, прямо к кострам. Потом Дмитрий Всеволодович спохватился, велел немного в сторонку его откатить, чтобы командная прислуга в стометровый радиус не попала. Ближе ста метров к мячу только игроки могут находиться. Судейский, что с нами всю ночь ехал, никакого внимания на наше невольное нарушение не обратил.
Прислуга засуетилась, а игрока ни одного не видно, как будто и нет их здесь. Мертвым сном по палаткам спят. В четвертом часу ночи, говорят, легли. Три сотни здесь нас дожидаются. Остальные налегке еще дальше ушли и там впереди лагерем встали, чтобы днем со свежими силами к мячу приступить. Рискованно идет князь Дмитрий Всеволодович, без прикрытия. Зато быстро, за ночь мы почти пятнадцать километров преодолели. Но, если столкнемся хоть с малым немецким отрядом - тут нам и конец. Только нет тут никаких немцев. Дмитрий Всеволодович даже не на запад, а на юго-запад мяч направил, на самый край поля, подальше от игры. Не лыком шит наш тренер, понимает игру.
Спящим объявили подъем.
Вылезают по одному - заспанные, опухшие. На мяч глазеют. Нам-то этот мяч за ночь как сундук без ручек стал. И полюбить его за это время успели, и возненавидеть. Игра, она всему научит. Одно слово - настоящее полевое крещение получили.
Поварята принялись накрывать завтрак. Со звоном посыпались на столы ложки и миски. Раскочегарили кухни, запахло горячим варевом.
- К столам, ребята! Сейчас поедите - и набок.
Повара потащили к столам еду. Вдоль каждого прохода идут двое: передний черпаком раскладывает из котла гречневую кашу, задний кладет мясо.
- Рубайте, братцы, рубайте! Великое дело сделали! Если кому добавки - зовите, мы мигом.
Думал я, что от усталости ни кусочка проглотить не смогу. А ложку съел - и такой аппетит почувствовал, будто неделю голодал. Целая ночь на ногах, да какая ночь! Настоящий прорыв.
Каша горячая, с жирной подливкой.
Дмитрий Всеволодович, мимо столов проходя, крикнул:
- Молодцы, ребята! Без награды не останетесь!
Глаза красные, всю ночь, поди, не спал. Но вид бодрый, осанка победительская. Обхитрил фон Кройфа: и мяч отнял, и мгновенную контратаку собственными силами организовать сумел.
После завтрака понесли чай. Точно так же двое идут - один чай в кружки разливает, другой сдобные булки на стол мечет. На столах масло и сахар. Попробовал я чай - дрянь, теплая водица с веничным вкусом. У нас дома совсем другой чай заваривали. Но тут уж выбирать не приходится, пей что дают. А булки хорошие, хотя немного подчерствевшие.
Встал я из-за стола, от тяжести пошатываюсь. Как будто протезы вместо ног.
Еще раз на мяч взгляд бросил и только тут по-настоящему сделанное дело оценил - это ведь мы мяч отняли! Кашу лопаем, чай пьем, а чуть поодаль - мяч стоит. Наш мяч. Разбили мы немца! Не подвели главного тренера, выполнили маневр князя Дмитрия Всеволодовича. Вся игра теперь по-другому пойдет, а все оттого, что мы на Ржавой горе не струсили и во время ночного перехода сил не пожалели. Только подумать - по всей огромной стране от Волги до Десны бежит сейчас вместе с рассветом скорая весть о победе, радует и крестьян, и горожан, и князей, и купцов, и самого государя. Утерли нос неприятелю, спасли ворота! По гроб жизни уважаемыми людьми теперь будем. Только Ваську жалко. Так стремился в игру, а поиграл-то всего один день, да что там день, и часа по-настоящему не поиграл, мяча руками так и не потрогал. С ним наверняка на час раньше до лагеря добрались бы. Ладно, еще наверстает.
Проснулись некоторые операторы, навели камеры, снимают. Наши калужские новобранцы больше не робеют, и снимать себя дают, и сами в камеру интервью говорят. А чего робеть? На весь мир мы теперь именинники. Рейтинг нашей игры, как операторы судачат, должен по меньшей мере вдвое взлететь. Атаку со Ржавой горы по всем экранам много раз повторили.
После нас за столы тех, кто проснулся, сажают. У нас ужин, у них завтрак.
Меня Антон в бок толкает.
- Про Валюху новости есть!
- Ну?
- Челюсть выбили. Было опасение насчет сотрясения мозга, но обошлось. Дня через два или три нас догонит.
Вот и хорошо. С земляками веселее. Хотя со всеми уже мы перезнакомились, и с калужскими, и с балабановскими, и с боровскими. Скоро и вспоминать перестанем, кто из какого места, будем только свои десятки и сотни знать.
Дмитрий Всеволодович кликнул своих нападающих. Примерно полторы сотни собралось. Остальные где-то в другом месте.
- А ну, орлы! - командует им. - Давайте-ка, прежде чем дальше идти, от немецкого непотребства мяч отмоем!
Ага! Тоже событие знаменательное. Есть такой старинный обычай: коли мяч отняли, надо с него чужие надписи стирать, а свои писать. А кто отнял, у того и первое право в этом деле. Принесли мыла, песка, щеток, и через пятнадцать минут мяч стал белый, будто только что в игру вошел. Как ни хочется спать, а пропустить такое событие никак невозможно.
- Эй, Медведь! - Дмитрий Всеволодович смеется. - Ты у нас больше всех отличился, тебе и слово заветное писать.
Нападающие гогочут, перемигиваются. Медведь, тоже рот до ушей, взял здоровенную кисть, макает ее в ведро с краской.
- Как писать-то, солнышко? - ухмыляется. - Заглавными буквами аль прописными?
- Заглавными, - князь смеется. - Заглавными им напиши, чтоб лучше видно было!
И Медведь крупной вязью выводит первую X, дальше У, а потом уже И краткое. А нападающие к камерам мяч поворачивают: вот, мол, смотрите. В Москву захотели? А вот этого не хотели? Выкусите!
- И картинку пририсуй! - Дмитрий Всеволодович балагурит. - Да с крылышками! Чтоб побыстрей катился!
Медведь кисть еще раз макнул и картинку нарисовал, чтобы понятно было, если кто из немцев по-нашему не понимает.
- Ну, теперь вы, ребята! - это уже к нам Дмитрий Всеволодович обращается. - Вы немца остановили, вам и на мяче писать. Только не толпитесь, по одному подходите.
И началось! Один имя свое пишет, другой обещает немцу гол забить, третий жене или детям привет передает. Операторы с камерами так и шныряют, чуть ли не на сам мяч сверху запрыгивают. На весь мир слава!
Подошла моя очередь, а что писать - не знаю. Растерялся я, в голове пусто до звона. Кабы заранее знать, что на мяче писать придется, подготовился бы, конечно. Взял я кисть и наобум крупно вывел: "НА БЕРЛИН!"
Смотрю, у Дмитрия Всеволодовича улыбка с лица сошла. Подзывает кого-то, на меня глазами указывает. Что такое?
- Эй, защитник! - зовет меня человек князев. - Подойди-ка к тренеру.
Подхожу, кланяюсь.
- Звал, солнышко?
Дмитрий Всеволодович взглядом меня измерил, в сторонку отвел.
- Кто таков?
- Зритель Михаил Прокофьев, деревня Зябликово, Малоярославского района, Калужской области.
- Зритель! - Дмитрий Всеволодович усмехается. - Какой ты теперь зритель, деревенщина? Ты теперь защитник. Да какой! Все экраны ваша калужская замена обошла. От самого государя вам награда будет! Но речь не об этом. Ты что это такое на мяче написал?
- Не знаю, солнышко. Что в голову пришло.
Князь снова на меня так смотрит, будто самые потаенные мысли прочесть пытается.
- И почему же это тебе такие слова в голову пришли? Умный больно, я гляжу, да?
- Не знаю, солнышко. Само собой вышло.
- Ладно, иди.
Подал кому-то знак, надпись мою тут же затерли. Ничью больше не тронули, а мою затерли. Почему? Что-то здесь нечисто. Только думать сейчас про это нет возможности. В сон клонит так, что, сидя на жердочке, уснуть готов.
Развели нас по палаткам, объявили на шесть часов отбой. Перед тем как в дремоту провалиться, услышал, как Дмитрий Всеволодович свежим сотням диспозицию объявляет. Сейчас они дальше мяч покатят…
7
Разбудили, показалось, в ту же минуту.
Все тело будто в параличе, еле-еле пошевелиться могу. Какие-то люди рядом вповалку лежат, полумрак, смрадная сонная духота. Где я? Что это? Чумной барак? Тюрьма? Могила?
Я же в игре… Или мне все это приснилось? Приснилось, что вчера бились с немцами, отняли у них мяч, а потом всю ночь в темноте его катили?
- Подъем, живо! Подъем! Сейчас прикажу палатки рубить! Подъем!
Нет, не сон. Так все и было, хотя и самому теперь в это не верится.
Выполз наружу. Падает тихий снег. Белый свет режет глаза.
Между палатками ходит какой-то тренер, сердится, покрикивает.
Как же все болит! Зачем я здесь оказался? Игра? Ну и что? Мне ведь дома надо быть. Провеять зерно, чтобы до сева не истлело в амбарах, кормить из соски телят, их у нас в этом году четверо народилось, сразу две двойни, тонконогие, слабенькие, а молока у коров пока мало. Еще собирались с отцом перекладывать в бане каменку. По вечерам сидеть с книгой, учиться или просто читать ради интереса. А я вместо этого - в игре. Какой я игрок? Ничего не умею, ничего не знаю…
- Сюда, браток, сюда! Вот горячая вода, вот полотенце. Умойся, сразу в себя придешь…
Кто-то в синей фуфайке тянет меня за рукав. Из игровой прислуги, похоже. Парень совсем молодой, мой ровесник или годом-двумя старше.
Плеснул водой в лицо, обтерся.
Не унывай! Известно, что первая ночь в поле самая трудная. А вам еще такое испытание выпало. Но ничего, привыкнете.
Я надеюсь…
Зубы чистить будешь?
Какое твое дело: буду не буду. Что за обращение? Как с дитем малым.
- Я Никита, денщик вашего десятка. Если будешь - вот твоя щетка, номер триста восемь, со звездочкой и зеленой ручкой, вот порошок. А если предпочитаешь после завтрака зубы чистить, тогда потом меня кликни. На стоянках я всегда рядом с вами. Чуть что - сразу ко мне обращайся, не стесняйся…
Выговор у парня не наш: окает, проглатывает окончания слов.
- Спасибо…
Потихоньку вылезли из палаток остальные. На рожи смотреть страшно - осоловелые, измятые, припухшие.
Командиры распоряжаются, денщики с водой и мылом туда-сюда снуют.
- Никита! А где это… ну, короче говоря, сортир?
- А нигде. Ночью ведь лагерь ставили. Князь всего четверть часа на установку палаток дал. Через пятнадцать минут, говорит, защитники должны спать. Какой уж тут сортир? Отойди подальше в лес, и все дела. Туалетная бумага нужна?
- Нет. А вообще давай…
Кормят завтраком. Та же самая гречка с мясом, тот же безвкусный чай. Каша вдобавок еще и не прогрелась как следует. Есть не очень хочется, но понимаю, что подкрепиться надо, потому что обед неизвестно когда будет. Антон тоже через силу жует. Ворчит:
- Что же это, Миха, нас теперь каждый день одним и тем же кормить будут?
Откуда же я знаю? И какая, собственно, разница, чем будут кормить, если вся жизнь полностью перевернулась? Главное - ноги на следующем переходе не протянуть, а кормежка - дело десятое.