Коля Кульберг поехал до станции "Университет", глупо улыбаясь. Около дома купил шоколад с орехами. Жена смотрела передачу "К барьеру!" - самый конец.
- Ты хотела поговорить о будущем, - начал Кульберг, почему-то заикаясь и не чувствуя ни малейшего раскаяния перед женой.
- Да, Коль, - сказала она с блаженной улыбкой, - сегодня все подтвердилось, я жду малыша.
6
Мила Свечкина так и не оправилась после вторых родов. Правда, об эффекте, который производит ее тело, запахнутое в короткий фланелевый халатик (еще покойной мамы), она не задумывалась.
- Знаешь, Свечкин, - сказала Мила за завтраком, - пойду-ка я на режиссерские курсы.
Свечкин поднял лицо от гречки и тускло посмотрел на жену.
- Да, я все уже рассчитала, это будет стоить половину денег, которые присылает Рекс. В первый месяц и в последний. Учеба длится полтора года…
- Заткнись ты, коза! - вдруг грубо оборвал Свечкин. - Какие, на хуй, курсы тебе, дура! Старуха!..
Ошарашенная Мила несколько секунд оставалась за столом, а потом, подхватив захныкавшую Маринку, убежала.
Мила была на десять лет старше Свечкина. Теперь, когда его природный жестокий цинизм настоялся до нужного градуса в дубовой бочке нищеты и лишений, он понял, что с Милкой пора завязывать.
Приехав в Москву из жуткого пьяно-морозного Абакана, Свечкин ухватился за нее - пускай с ребенком, но зато со своей квартирой - не век же Свечкину ютиться в литинститутовской общаге. Возможно, на какое-то время он даже увлекся Милой, но со временем ее оптимизм, переходящий в дебилизм, начал Олега Свечкина угнетать.
Сам-то он полагал, что ничего хорошего, как, впрочем, и плохого в этом мире нет, да и сами люди - не хорошие, не плохие, а просто куски мяса. Наслаждение и боль - вот и все, что нам дается жизнью. Главная же несправедливость заключена в том, что две эти вещи распределены среди людей крайне неравномерно. У Свечкина, к примеру, только тоска и мучения, у других же - секс, хороший алкоголь, машины, деньги.
Полгода назад Мила снова залетела и радостно сообщила Свечкину, что будет рожать. Он запретил. Ругался, даже ударил ее пару раз. Представляя, что вскоре опять предстоит бессонный год, мерзкий надрывный ор, ранние подъемы в поликлинику, пеленки в говне и моче - Свечкин скрежетал зубами.
Жена сделала аборт (еще двести долларов), но с тех пор что-то у них разладилось. Свечкин часто ловил на себе ее укоряющие взгляды. Она, конечно, считала его извергом и человеконенавистником, да он и был таким.
Пока она ныла в маленькой комнате, Свечкин доел омерзительный завтрак, запил стаканом кипяченой воды. Осталась всего одна пачка сигарет, зарплата - в конце недели. Разозлившись, он все же вскрыл мягкую, с голубым кружком "Яву", пошел покурить на лестницу.
Дым отдавал чем-то сладким, нижние зубы сводило.
"Я не хочу так жить, не хочу курить это дерьмо, - думал Свечкин, - почему же всю жизнь одно и то же?.. Да, я мало работаю, но я много пишу, я отлично пишу, да и не показатель это вовсе! Что, все люди, которые хорошо живут, работают? Да ни хрена! Может, Анжелка работает? Или Кульберг? Откуда, интересно, у Кульберга денежки, чтобы вести эту суку в ресторан? В ресторан он ее повел, мудила. Да она и так бы дала, после двух стаканов…"
У Свечкина вдруг возникла неожиданная мысль пригрозить Анжелке обнародованием ее связи с Кульбергом перед мужем. Пошантажировать.
Что для нее тысяча баксов? Она туфли себе дороже покупает! А Свечкину эти средства откроют новые перспективы.
Посасывая сплющенный окурок, он размечтался, как снимет недорогую комнатку сразу на несколько месяцев, может, на полгода. Зарплаты ему одному вполне хватит, можно будет даже купить новую одежду, а то он ходит в одних штанах по три года. О ботинках и вспоминать не хочется.
Дверь Свечкинской квартиры приоткрылась, выпустив лицо жены с опухшими глазами и надутой губой:
- Тебя к телефону, - процедила она.
Олег Свечкин затоптал бычок тапком и пошел домой.
В трубке зазвучал взволнованный голос Анжелы.
"Сама пришла, - довольно подумал Свечкин, - сука".
- Олег? - говорила Анжела. - Олег, мне надо с тобой поговорить. Помнишь, ты вчера сказал… ну, что, тебе очень нужны деньги, и ты готов… как бы… на все?
Сердце Свечкина гулко забилось об ребра.
- Да, - произнес он.
- У меня, вернее… Есть одно предложение, встретимся?
- Где? - спросил Свечкин.
- На Киевском вокзале, под птицами, через два часа.
- Приеду. - Свечкин тихо опустил трубку на рычаг.
7
Адвокатом оказалась рыжая девчонка лет двадцати пяти, в твидовой брючной паре. Ее лицо было густо, как будто грязью, забрызгано крупными коричневыми веснушками. Ольгу Юрьевну всю передергивало от этой идиотки - надо же, как может не повезти! Мало того, что морда, как обкаканный памперс, так еще и работенка досталась - таскаться по жаре в твиде.
Сама она вольготно раскинулась под кондиционером в собственной гостиной. Из коридора доносился мерный гул пылесоса - орудовала домработница.
- Ваш муж, Ольга Юрьевна, - трендела адвокатишка, - предлагает разделить имущество полюбовно, без суда…
- Без суда, говоришь? - Ольга Юрьевна надменно взглянула на девушку. - Это все эти бумажки ты мне притащила, чтобы, значит, без суда? Может, еще и подпись поставить? А? Знаешь, что муж сделал с Жасмин из-за таких бумажек?
Девушка вздохнула.
- Здесь опись совместно нажитого имущества…
- Ну, ну.
- Квартиру муж оставляет вам, отказывается от имущественных прав на нее и выписывается…
- А дача?! - заорала Ольга Юрьевна. - Мой коттедж!
Адвокатша перелистнула несколько страниц:
- В отношении дачи Алексей Иванович предлагает вам соглашение… Вы и ваша общая дочь можете находиться там три месяца в году, заранее с ним условившись…
Ольга Юрьевна разбушевалась. Она крыла матом мужа, адвокатскую контору, где работала рыжая, российские законы и все требовала подытожить долг мужа перед ней - в расчете из двенадцати тысяч долларов в месяц.
- Дочь ваша давно достигла совершеннолетнего возраста, следовательно никаких алиментных выплат закон в вашем случае не предусматривает. - перекрывая матерщину, закончила девушка.
Когда она выходила из комнаты, клиентка запустила ей в спину тапком. Тапок больно ударил между лопаток. Но девушка не обиделась - бракоразводный процесс, еще и не такое бывает.
Сбывались худшие опасения Ольги Юрьевны. Муж, ставший в одночасье ненавистным до судорог, оставлял ей квартиру. Больше - ничего. Водить машину она не умела, торчать, как выразилась эта пизда, три месяца на даче, интеллигентно обходя пожитки его новой шлюхи, она не собиралась. Можно, конечно, смириться, жить на проценты с банковского счета, кое-что продать, но Ольгой Юрьевной овладело неистовое желание отомстить.
"Как он смеет так со мной обращаться?!" - шептала она в льющиеся струи воды (чтобы не позориться перед домработницей, рыдать она ушла в ванную) - "Какой ублюдок! Какой мудак!"
Вдоволь нарыдавшись, Ольга Юрьевна выбралась из ванной, откупорила бутылочку "Апсны" и отпустила домработницу.
Подумав, пригласила на совет Галку. Потом позвонила Анжеле.
- Все гораздо хуже, чем я предполагала, - произнесла она трагическим шепотом, - он не остановится ни перед чем, он пойдет по нашим трупам.
- Куда? - спросила Анжела.
Ольга Юрьевна молчала.
- Мам, может, мне приехать?
Вскоре они втроем скорбно окружили обеденный стол на кухне Ольги Юрьевны. На столе стояла миска фруктового салата.
- Я пить не буду, - испуганно предупредила Анжела.
Ольга Юрьевна с некоторым презрением заварила ей каркадэ.
Галка была, в сущности, неотличима от своих сестры и племянницы. Аналогичная фигура, задок сердечком и блондинистое каре. Лицо выглядело даже несколько более худым, чем у Ольги Юрьевны, поскольку задних зубов у Галки не было, а вставлять она патологически боялась из-за аллергии на новокаин.
Эта аллергия десяток лет назад сыграла с Анжелиной тетей злую и неприличную шутку: в поезде или каком-то еще малопочтенном месте Галка повстречала откинувшегося уголовника, которого незамедлительно пригласила домой (благо была разведена и бездетна).
Дабы поразить новую знакомую своей приапической мощью уголовник сделал тайно, в туалете укол новокаина в член.
Через полчаса Галка стала задыхаться, еще через пять минут потеряла сознание. По логике жизни пареньку следовало бы обворовать ее и исчезнуть, но он благородно вызвал скорую. Их роман длился целый год - историю с новокаином Галка с некоторой даже гордостью потом рассказывала Анжеле по телефону.
Сестры бодро разлили "Апсны".
- Ой, не знаю, Оль, - сказала Галка, - влипнешь ты с этим киллером по самое не могу. Начнет потом деньги тянуть, братву натравит, - роман с криминальным новокаинщиком позволял Галке рассуждать о "братве" по-свойски.
- Он мне карточку заблокировал, мам, - пожаловалась Анжела, - я позвонила, а он говорит: "Тебе сколько лет?".
- А ты? - оживилась мама.
- Трубку повесила.
- Во урод! - всплеснула руками Галка.
- Да быть такого не может! - взорвалась после секундного молчания Ольга Юрьевна. - У нас не такая страна, как Америка! У нас за бутылку водки убивают, миллионы сидят, а ты говоришь, я не могу заказать какого-то козла!
При упоминании бутылки водки у Анжелы словно бы щелкнуло в мозгах.
- Есть один парень! - радостно крикнула она.
На нее мгновенно уставились две пары одинаковых злобненьких глаз.
- Кто? - спросила мама.
- Свечкин, писатель, да, по правде сказать, какой он, на хрен, писатель, так - дерьмо. В нищете, с психичкой-женой, он на все готов.
- А он в ментуру не побежит, если ты ему… ну, это, предложишь? - опасливо спросила Галка.
- Сто процентов - нет.
Анжела вышла в коридор и соединилась с Олегом Свечкиным. Договорившись о встрече, постояло немного у картины, изображавшей приукрашенную Ольгу Юрьевну с таксочкой на коленях.
Набрала Кульберга.
- Привет, Анжела, - грустно отозвался Коля.
- Как дела? - у Анжелы сладко сдавило низ живота.
Кульберг молчал.
- Что-то случилось? - беспокойно допытывалась Анжела.
- Она беременна, - ответил Кульберг.
- Твоя жена, да?
- Да, дружок, беременна.
- И… что мы будем делать?
Кульберг тяжело, с присвистом вздохнул:
- Что-нибудь придумаем.
- Придумаем? - Анжела вдруг взбесилась. - Интересно, что же? Будем, наверное, ебаться теперь в подъездах?
Кульберг потерянно сопел в трубку.
- Жизнь одна, Колечка! - визжала Анжела, полностью забыв о конспирации, маме и Галке, сидящих на кухне. - Что из того, что твоя ебаная жена беременна? Разве это повод делать меня несчастной?! Мало ли детей растут без отцов? Может, она вообще все врет, может, она догадалась про нас с тобой?
- Я не знаю, Анжела, - бубнил Кульберг, - не волнуйся так, дружок, я тебя очень, очень люблю…
- Любишь - разводись! - вскрикнула Анжела. - И не звони мне больше никогда, сволочь, чтоб ты сдох!
Отключившись, она жалобно, словно наступила на гвоздь, завыла.
Прибежала мама, обняла, увлекла на кухню.
- Ты, что, Анжела? - бормотала мама, шокированно рассматривая Анжелино лицо. - У тебя есть любовник? Женатый?
Галка подвинула вино.
- Ублюдок, сукин сын! Он просто, просто попользовался!.. - всхлипывала Анжела. - Что мне делать, что мне делать? Может, его тоже убить? - истерично захохотала.
8
- Ну, что, дорогая моя! - писатель Бурков запил свеженькую устрицу глотком шампанского. - Мы - на финишной прямой.
Таня подняла на него изысканные, подведенные зеленым глаза.
Они сидели в ресторане "Пушкин", Таня была в зеленом платье.
Она неуверенно улыбнулась.
- Через месяц мы с Ольгой разводимся. Сама понимаешь, - Бурков дипломатично пожал Танины пальцы, - что жениться на тебе я не стану, просто не вижу в этом необходимости. Я предлагаю тебе построенный на любви и доверии союз двух взрослых, уже не первой молодости людей. Скоро я куплю новую квартиру, ты, надеюсь, переедешь ко мне. Так что, Таньчик, - Бурков поднял свой фужер, - мечты сбываются!
- Поверить не могу… - прошептала Таня.
- Придется, - довольно хмыкнул Бурков.
- Ну, что ж, - тихо произнесла Таня, - я, по крайней мере, рада, что это был твой собственный выбор. Я хочу, чтобы ты это запомнил: я не разрушала твою семью, я готова была довольствоваться тем, что ты давал мне…
- Конечно, милая, конечно! А теперь будем праздновать.
Бурков плеснул Тане шампанского, подозвал официанта и попросил еще двадцать устриц.
Стоял июльский вечер - нежный и желтый, как кусочек масла. Поужинав, Таня с Бурковым вышли на бульвар, Танино зеленое платье светилось в позднем солнце. Потеющий в красной плюшевой ливрее швейцар почтительно проводил их до машины. Бурков лениво, щурясь на солнце, повел машину к Таниному дому. Он чувствовал, что ради таких вот моментов, летних вечеров с устрицами стоит жить. Он встретил Таню и снова обрел смысл, любовь, надежду - потому что во вселенной ничто не имеет конца, в том числе и надежда. И хотя порой он страдал от приступов мрачного настроения, во время которых кажется, что мир - это просто место, где без всякого смысла происходят различные события и столь же неоправданные, неадекватные реакции на них, место, где нет цели для жизни, где все - пустота, пепел и жестокость, сегодня все было по-другому.
Бурков знал, что сейчас они приедут к Тане, она заварит чай, переоденется в майку и шорты, а ему даст халат, они лягут вместе на диван перед телевизором, посмотрят фильм и заснут. Соития ему не хотелось, казалось, оно обоснованно поставит под сомнение их любовь, разорвет тонкие доверчивые нити их единства.
Ночью Буркова посетил кошмар.
Ему снилось, что наступило утро, и он встал с Таниного дивана, и отправился в душ. Он отодвинул занавеску над ванной и вдруг увидел, что в ванной сидит Таня, но наполовину уже не Таня, а отвратительный оборотень, сочетающий в себе черты собаки и свиньи.
Зубастое бородавчатое рыло скалилось на Буркова, а под ним извивалось Танино тело, на глазах покрываясь жесткой, пселой щетиной. Между ягодицами рвался наружу толстый волосатый хвост.
Чудовище рыкнуло на Буркова и, защищаясь, он схватил его за еще не переродившееся, человеческое горло, которое оказалось неожиданно тонким, и стал душить. Он душил и душил, все сильнее стискивал пальцы, оборотень закатывал глаза, хрипел, но продолжал ровно, мерно дышать.
Бурков проснулся, вскрикнув. Рядом покоилась Танина голова, доносилось ее спокойное дыхание - это его он слушал, пока душил оборотня.
Буркову стало страшно.
Он мог задушить ее во сне.
9
Москва не радовала Колю. Летом - особенно. Он проснулся, будто от укуса, в пять утра и сразу выбежал на улицу.
Воздух стал плотным от тополиного пуха. Как зимой. Обледенелый. Город был ужасен. Сочетание темных туч и желтых кислотных дымов придавало небу такой вид, словно ему наставили синяков. И если небо было в синяках, то город под ним был избит, разнесен в клочки, смертельно ранен - создавалось впечатление не просто умирающего в нем общества, но общества умирающих, кладбища размером с город.
Ряды домов были покрыты пленкой серой грязи - с закопченным тополиным снегом на крышах, с грязными пуховыми сосульками, свесившимися с карнизов, с желтушной изморозью, испятнавшей стекла под мрамор - они к тому же казались ряд за рядом стоящими надгробиями на кладбище великанов.
Колю Кульберга растила мать. Отец оставил их, когда Коле было девять, но считал своим долгом забирать сына к себе на один из летних месяцев. Это было самое страшное время в Колиной жизни.
Его отца звали Виктор, вроде бы он происходил от поволжских немцев, но родом был из Владивостока. Во Владивосток маленький Коля Кульберг и летел на самолете из Москвы, провожаемый бабушкой.
После развода отец не общался с матерью. Она была художницей - открытая, красивая женщина, всегда тянувшаяся к ярким вещам и мужчинам. Она много смеялась. Виктор Кульберг был высоким, спортивным, непреклонным человеком, у него были длинные, с большими кистями и твердыми ладонями руки.
Он был великолепным рыбаком, охотником, обладал множеством спортивных трофеев, и ко всему прочему прекрасно стрелял. Он любил карты, любил покутить, любил хорошо выпить, но почти никогда не бывал пьян. Он ценил внешние признаки успеха. Одним словом, он был мужчиной до мозга костей. Коля восхищался некоторыми чертами отцовского характера, но было немало и таких, которые он не выносил, а иные просто выводили его из себя, он их боялся и ненавидел.
Виктор никогда не признавал своих ошибок, даже если подтверждение было у него перед глазами. В тех редких случаях, когда он понимал, что не сможет избежать их признания, он надувался, как избалованный ребенок, которому невыносимо трудно отвечать за последствия собственных прегрешений. Он никогда не читал книг и журналов, кроме тех, что предназначаются для спортивных болельщиков, тем не менее у него было свое непоколебимое мнение по любому вопросу, начиная с того, как жарить узбекский плов и заканчивая арабо-израильским конфликтом.
Он всегда упорно отстаивал свою неквалифицированную точку зрения, не замечая, что ставит сам себя в дурацкое положение. Но хуже всего было то, что любая, самая невинная провокация просто выбрасывала его из себя, и Виктору стоило невероятных усилий восстановить равновесие. Во время приступов злобы он вел себя, как сумасшедший: выкрикивал какие-то бредовые обвинения, вопил, размахивал кулаками, крушил все подряд. Не единожды он участвовал в драках. И много раз бил свою жену.
Он любил гонять машину, не обращая внимания ни на кого на трассе. Во время сорокаминутной поездки из аэропорта к отцовскому дому Коля сидел, выпрямившись, и ни разу не шелохнулся, прижав руки к бокам. Он боялся смотреть на дорогу, но боялся и не смотреть.
В один из летних приездов отец решил, что Коля достаточно подрос для настоящей мужской рыбалки.
Стояло лето 1994 года, Коле было четырнадцать лет.
Судно называлось "Лилиана". Оно было большое, белое и поддерживалось в хорошем состоянии. Но какой-то неприятный запах - смесь бензина и дохлой рыбы - распространялся по всей палубе, хотя Коле показалось, что только он замечает его.
- Похоже, сегодня будет клевать, - сказал отец, когда они шли вглубь порта, по скользким, воняющим рыбой мосткам.
- Откуда ты знаешь? - спросил Коля.
- Сказали?
- Кто?
- Те, кто знает.
- Это, кто? Рыбы?
Отец недобро взглянул на Колю.
- Это Ким и Василич. Ребята обслуживают наше судно.
Компания, собравшаяся на "Лилиане", состояла из Коли Кульберга, его отца и девяти друзей отца. Все они были высокие, крепкие, хорошо сложенные мужчины, такие же, как Виктор, и звали их: Леша, Миша, Паша, Саша, Андрюша…
Как только "Лилиана" отчалила от берега и, маневрируя, вышла из порта, взяв курс в открытый океан, на палубе за капитанской рубкой был сервирован завтрак. На столе было несколько термосов с портвейном, два сорта копченой рыбы, зеленый лук, хлеб и нарезанная дольками дыня.