ДВОЙКА ПИК
…Бог сидит на небесах и смеётся над людьми, которые не верят в Него…
На границе со Швейцарией мы подъехали к странной заправке - там была только одна колонка. Из зелёного домика вышел человек, такой маленький, что его можно было принять за карлика или что-то в этом роде. Папашка достал большую карту и спросил, как быстрее всего переехать через Альпы и попасть в Венецию.
Писклявым голоском карлик ответил ему и показал дорогу на карте. Он говорил только по-немецки, но папашка перевёл мне его слова и сказал, что карлик советует нам переночевать в селении, которое называется Дорф.
Во время разговора карлик не спускал с меня глаз, как будто я был единственным ребёнком в мире. Думаю, я особенно понравился ему тем, что мы с ним были одного роста. Когда мы уже собирались ехать дальше, он подошёл к нам с небольшим увеличительным стеклом в зелёном футляре.
- Возьми это, - заикаясь, сказал он. (Папашка переводил.) - Когда-то я отшлифовал это стекло, которое нашёл в желудке подстреленной косули. Думаю, в Дорфе оно тебе пригодится, я даже в этом уверен. Признаюсь, как только я тебя увидел, я понял, что тебе в поездке может понадобиться лупа.
Неужели Дорф такое маленькое селение, что без лупы его трудно увидеть, подумал я. Но, прежде чем сесть в машину, я пожал карлику руку и поблагодарил за подарок. Ладонь его была не только меньше моей, но и гораздо холоднее.
Папашка открыл окно и помахал карлику, а тот в ответ замахал нам обеими руками.
- Ведь вы из Арендала, nicht wahr? - спросил карлик, когда папашка уже завёл мотор.
- Верно, - ответил папашка и дал газ.
- Откуда он узнал, что мы из Арендала? - спросил я.
Папашка посмотрел на меня в зеркало:
- Наверное, ты ему это сказал.
- Ничего я не говорил!
- Сказал и сам не заметил, - настаивал папашка. - Я, во всяком случае, этого не говорил.
Но ведь я знал, что и я не говорил этого, а даже если бы и сказал, карлик бы не понял, ведь я ни слова не знаю по-немецки.
- Как думаешь, почему он такой? - спросил я, когда мы снова выехали на шоссе.
- А ты не знаешь? Этот человек такой маленький, потому что он искусственный. Его сделал один еврейский волшебник много веков тому назад.
Я, конечно, понял, что папашка смеётся надо мной, но всё-таки сказал:
- Неужели он такой старый?
- А ты и этого не знаешь? - продолжал папашка. - Искусственные люди не стареют, как мы. Это единственное преимущество, которым они могут похвастаться. Но оно достаточно существенное, потому что они не только не стареют, но и не умирают.
Пока мы ехали, я вытащил лупу и посмотрел, нет ли у папашки в голове вшей. Вшей не было, но на затылке у него я нашёл несколько седых волосков.
Проехав границу со Швейцарией, мы увидели указатель с поворотом на Дорф. И свернули на узкую дорогу, поднимавшуюся в горы. Здесь было почти пустынно, лишь кое-где среди деревьев на высоких холмах стояли швейцарские виллы.
Вскоре стемнело, и я уже совсем собрался поспать на заднем сиденье. Но не успел я заснуть, как очнулся, потому что папашка остановил машину.
- Перекур! - сказал он.
Мы вышли из машины, чтобы глотнуть свежего альпийского воздуха. Было уже совершенно темно. Звёздное небо раскинулось над нами, словно электрическое одеяло с мириадами крохотных лампочек в тысячную долю ватт.
Папашка отошёл на обочину, чтобы помочиться, потом закурил сигарету и вернулся ко мне.
- Мы с тобой карапузики, сынок. Крохотные фигурки из конструктора "Лего", которые пытаются доползти из Арендала до Афин на своём старом "фиате". Назло всем! А далеко за пределами нашей горошины - я имею в виду ту горошину, на которой мы живём, - находятся миллиарды галактик. Каждая из них состоит из многих сотен миллиардов звёзд. И Бог знает какого количества планет!
Он стряхнул с сигареты пепел и продолжал:
- Не думаю, сынок, что в космосе мы одни, но кто знает. Космос кишит жизнью. К сожалению, мы никогда не узнаем, есть ли в нём люди, кроме нас. Галактики подобны пустынным островам, между которыми нет пароходного сообщения.
О папашке можно сказать что угодно, но я никогда не замечал, чтобы с ним было скучно беседовать. Он не ограничивается своим ремеслом смазчика. Будь на то моя воля, он бы уже давно получал от государства жалованье как философ. Он сам сказал мне однажды что-то в этом роде. У нас есть много разных департаментов, сказал он. Но нет департамента философии. Даже большие страны считают, что вполне могут обойтись без него.
С такой наследственностью я иногда пробую принимать участие в философских беседах, которые папашка ведёт, когда не говорит о маме.
- Хотя космос и огромен, это ещё не означает, что наша планета - горошина, - сказал я ему.
Он пожал плечами, бросил окурок на землю и закурил новую сигарету. Вообще-то, когда он размышлял о жизни и звёздах, его обычно мало интересовало мнение других людей. Для этого он слишком хорошо знал, что думает он сам. Вместо ответа он сказал:
- Откуда же тогда, чёрт подери, мы взялись, Ханс Томас? Ты когда-нибудь задумывался об этом?
Конечно задумывался, и не раз, но я знал, что он, собственно, не ждёт от меня никакого ответа.
Поэтому я позволил ему развивать дальше свою мысль. Мы с папашкой так хорошо знаем друг друга, что я уже давно понял, когда лучше промолчать.
- Знаешь, что однажды сказала бабушка? Она сказала, что вычитала в Библии, будто Бог сидит на небесах и смеётся над людьми, которые не верят в Него.
- Почему? - спросил я - всегда легче спрашивать, чем отвечать.
- Сейчас объясню, - начал он. - Если существует Бог, который нас создал, значит, мы в его глазах нечто искусственное. Мы чешем языком, ссоримся и воюем. Бросаем друг друга и умираем. Ты меня понимаешь? Мы чертовски хитры, изобрели атомную бомбу и летаем на Луну. Но никто из нас не задаёт себе вопроса, откуда мы взялись. Мы просто живём, и всё.
- И Бог смеётся над нами?
- Вот именно! Если бы мы изобрели искусственного человека и этот искусственный человек принялся рассуждать о курсе на бирже или о скачках на ипподроме, не задумываясь над самым простым и важным вопросом, откуда он взялся, мы бы просто сдохли от смеха.
Он засмеялся как раз таким смехом, а потом продолжал:
- Людям следует лучше понять Библию, сынок. После того как Бог создал Адама и Еву, Он стал ходить по саду и шпионить за ними. Буквально говоря. Он прятался за кустами и деревьями и следил за всем, что они делают. Понимаешь? Он не мог оторвать от них глаз, так Его занимали созданные Им существа. Я не упрекаю Его. Нет, я хорошо Его понимаю.
На этом папашка погасил сигарету, и перекур был окончен. Я подумал, что, несмотря ни на что, я очень счастливый мальчик, потому что мне предстояло присутствовать на тридцати или сорока таких перекурах до того, как мы доедем до Греции.
В машине я достал лупу, которую мне подарил таинственный карлик. Я решил использовать её для более глубокого изучения природы. Если я лягу на землю и буду долго-долго смотреть на муравья или на цветок, я, может быть, проникну в какие-нибудь её тайны. И тогда я подарю папашке на Рождество немного душевного покоя.
Мы все поднимались и поднимались и никак не могли доехать до Дорфа.
- Ханс Томас, ты, кажется, заснул? - спросил папашка после долгого молчания, и я бы, конечно, заснул в ту минуту, когда он задал свой вопрос, если бы он его не задал.
Чтобы не лгать, я ответил "нет", и сон окончательно покинул меня.
- Видишь ли, - сказал папашка, - я начинаю подозревать, что тот карлик просто обманул нас.
- Ты не веришь, что он нашёл лупу в желудке косули? - пробормотал я.
- Ты устал, Ханс Томас. Я имел в виду дорогу. Зачем ему понадобилось посылать нас в эту пустынную местность? Шоссе тоже проходит через Альпы. Мы проехали уже четыре мили, и нам не попалось ни одного человеческого жилья, я уже не говорю, когда мы в последний раз видели место, где можно было бы переночевать.
Я действительно так устал, что был не в силах ему ответить. И думал только о том, что, наверное, поставил мировой рекорд по любви к отцу. Он не должен был быть смазчиком. Ему следовало позволить размышлять вместе с ангелами о тайнах жизни. Папашка внушил мне, что небесные ангелы гораздо умнее людей. Конечно, они не такие умные, как Бог, но они, не задумываясь, способны понять всё, что понимают люди.
- Какого чёрта он отправил нас в Дорф? - продолжал папашка. - С таким же успехом он мог послать нас в деревню, где живут карлики.
Это было последнее, что я услышал перед тем, как заснул. Мне приснилась деревня, где было много-много карликов. Все они были очень добрые. Они несли всякий вздор, перебивая друг друга, но никто из них не мог ответить на вопрос, в какой части света они находятся или откуда попали сюда.
Смутно помню, как папашка вынул меня из машины и отнёс в кровать. Воздух тут странно благоухал мёдом. И женский голос сказал:
- Да-да. Aber natürlich, mein Herr.
ТРОЙКА ПИК
…разве не странно украшать камнями поляну в лесу так далеко от людей…
Когда я утром проснулся, я понял, что мы всё-таки доехали до Дорфа. Папашка спал в постели рядом со мной. Было уже больше восьми, но я понял, что ему надо поспать ещё немного. Как бы поздно он ни ложился, он имел обыкновение выпить перед сном рюмочку. Сам он называл это "рюмочкой". Но я-то знал, что эти рюмочки бывали порой отнюдь не маленькими. К тому же их могло быть довольно много.
В окно я увидел большое озеро. Я тут же оделся, вышел и спустился на первый этаж. Там я встретил толстую и очень добрую женщину, она пыталась поговорить со мной, хотя не знала ни одного норвежского слова.
- Ханс Томас, - повторила она несколько раз. Наверное, папашка по пути в наш номер представил ей меня, несмотря на то что я спал.
Я вышел на лужайку перед озером и начал качаться на дурацких альпийских качелях. Они были такие длинные, что на них можно было раскачаться и взлететь выше крыши. Качаясь, я рассматривал селение. И чем выше взлетал, тем больше видел.
Я с нетерпением ждал пробуждения папашки. Он обалдеет, когда увидит Дорф при дневном свете. Дорф был типичным игрушечным селением. Между высокими, покрытыми снегом горами на двух-трёх узких улочках было несколько лавок. Когда я взлетал вверх, мне казалось, что я сморю вниз на деревню в Леголенде. Постоялый двор размещался в белом трёхэтажном здании с розовыми ставнями и множеством крохотных окошечек из цветного стекла.
Мне уже надоело качаться на альпийских качелях, но тут вышел папашка и позвал меня завтракать. Мы вошли в помещение, которое, без сомнения, было самой крохотной столовой на свете. Там с трудом помещались четыре столика, и, словно этого было мало, мы с папашкой оказались единственными постояльцами. Рядом со столовой находился ресторан, но он был закрыт.
Я понял, что папашку мучают угрызения совести за то, что он проснулся позже меня, и поэтому попросил к завтраку вместо альпийского молока стакан лимонада. Папашка сразу согласился и за это потребовал себе "viertel". Название звучало таинственно, но то, что налили ему в бокал, подозрительно напоминало красное вино. И я понял, что дальше мы поедем не раньше завтрашнего утра.
Папашка сказал мне, что мы остановились в "Gasthaus". Эго слово означает "гостиница", или "постоялый двор", но, если не считать окошек, это заведение ничем не отличалось от обычного пансионата. Назывался этот постоялый двор "Красавчик Вальдемар", а озеро - Вальдемарским озером. Если я правильно понял, и то и другое было названо в честь одного и того же Вальдемара.
- Он нас надул, - сказал папашка, сделав глоток своего подозрительного напитка.
Я сразу догадался, что он имеет в виду карлика. Наверняка его звали Вальдемаром.
- Мы дали круголя? - спросил я.
- Круголя? Отсюда до Венеции ровно столько же, сколько от той бензоколонки. В километрах, конечно. Это значит, что расстояние, которое мы проехали после того, как спросили у него дорогу, мы проехали напрасно.
- Вот чёрт! - воскликнул я. Из-за того, что я много времени проводил с папашкой, мой язык уже почти ничем не отличался от языка заправского матроса.
- У меня осталось всего две недели отпуска, - сказал он. - А мы не можем рассчитывать на то, что встретим маму, как только въедем в Афины.
- Тогда почему бы нам не поехать дальше уже сегодня? - спросил я - мне хотелось найти маму не меньше, чем ему.
- А с чего ты взял, что мы не поедем дальше сегодня?
Я даже не стал отвечать, а просто показал на его "viertel".
Он захохотал. Он смеялся так громко и звонко, что толстуха тоже засмеялась, хотя и не понимала, о чём идёт речь.
Я пожал плечами. Мне совсем не нравилось, что мы только едем-едем и нигде не живём, поэтому я не стал протестовать. Однако я не понял, действительно ли он думает, что придёт в себя, или собирается посвятить остаток дня распитию крепких напитков.
Папашка начал рыться в нашем "фиате". Ночью, приехав сюда, он достал из машины только зубные щётки.
Когда мой босс перестал рыться в машине, мы с ним договорились совершить долгую прогулку. Хозяйка постоялого двора показала нам гору, с которой открывался особенно красивый вид, но считала, что путь туда и обратно займёт у нас слишком много времени, ведь было уже за полдень.
И тут папашке пришла в голову счастливая мысль. Ибо что делает человек, которому хочется спуститься с горы, не поднимаясь на неё? Он спрашивает, нельзя ли доехать до вершины на автомобиле! Хозяйка ответила, что доехать на автомобиле наверх, конечно, можно, но, если мы доедем туда на автомобиле, а спустимся пешком, нам всё равно потом придётся подняться туда пешком, чтобы забрать нашу машину.
- Мы поедем наверх на такси, а спустимся пешком, - решил папашка. Так мы и сделали.
Хозяйка вызвала по телефону такси, и таксист решил, что мы с папашкой слегка чокнулись, но папашка помахал у него перед носом швейцарскими франками, и он сдался. Хозяйка постоялого двора лучше ориентировалась в этой местности, чем карлик с бензоколонки, - таких гор и такого пейзажа мы ещё в жизни не видели, хотя и приехали из Норвегии.
Непостижимо далеко внизу мы увидели маленький пруд и вокруг него микроскопическую россыпь точек, являвшихся домами. Это были Дорф и Вальдемарское озеро.
Хотя лето было в разгаре, здесь, наверху, продувало до костей. Папашка сказал, что мы находимся над уровнем моря выше, чем самая высокая гора у нас дома, в Норвегии. Мне это понравилось, но папашка был разочарован. Он признался, что затеял эту поездку в горы только потому, что надеялся увидеть отсюда Средиземное море. Думаю, он также надеялся увидеть отсюда, чем мама занимается в Греции.
- В море я привык к противоположному, - сказал он. - Там днями и часами можно было стоять на палубе, не видя на горизонте земли.
Я попробовал представить себе, что чувствует человек, который не видит земли.
- На море лучше, - сказал он, как будто прочитав мои мысли. - Без моря я всегда чувствую себя взаперти.
Мы начали спускаться с горы. Тропинка виляла среди лиственных деревьев. И здесь тоже пахло мёдом.
Один раз мы легли отдохнуть. Папашка закурил сигарету, а я вытащил свою лупу. Муравей полз по небольшой палочке, но он не пожелал останавливаться, поэтому я не сумел как следует его разглядеть. Тогда я стряхнул муравья на землю и стал рассматривать палочку. Под увеличительным стеклом она выглядела очень забавно, но ума мне это не прибавило.
Неожиданно в листве послышался шорох. Папашка вздрогнул, словно испугался, что здесь, наверху, мы можем встретить кровожадных бандитов. Но это оказалась всего лишь невинная косуля. Она постояла, глядя нам в глаза, и снова скрылась в лесу. Я взглянул на папашку и понял, что они с косулей одинаково испугались друг друга. С тех пор я всегда думаю о папашке как о косуле, но сказать об этом вслух, естественно, не решаюсь.
Хотя папашка и выпил за завтраком "viertel", он чувствовал себя весьма бодро. Мы побежали вниз по склону и остановились только тогда, когда обнаружили на полянке среди деревьев целую батарею белых камешков, лежащих рядком. Им наверняка было несколько сот лет, все они были гладкие, круглые и не больше кусочка сахара.
Папашка остановился и почесал в затылке.
- Как думаешь, они здесь выросли? - спросил я.
Он отрицательно помотал головой.
- Здесь пахнет христианской кровью, - сказал он.
- Разве не странно украшать камнями поляну в лесу, так далеко от людей?
Он ответил не сразу, но я понял, что он согласен со мной.
Чего папашка терпеть не мог, так это когда он был не в силах объяснить то или другое явление. В таких случаях он напоминал мне Шерлока Холмса.
- Это похоже на кладбище, - сказал он наконец. - Каждому камешку отмерено своё место в несколько квадратных сантиметров…
Я думал, что он скажет, будто жители Дорфа похоронили здесь несколько маленьких лего-человечков, но даже для папашки это было бы чересчур.
- Наверное, ребятишки похоронили здесь божьих коровок, - сказал он, не в силах найти лучшего объяснения.
- Всё возможно. - Я как раз склонился над одним из камешков со своей лупой. - Но едва ли божьи коровки разродились тут этими камешками.
Папашка издал нервный смешок, обнял меня за плечи, и мы стали спускаться по склону, но уже гораздо медленнее.
Вскоре мы подошли к бревенчатой избёнке.
- Как думаешь, здесь кто-нибудь живёт? - спросил я.
- Разумеется! - ответил он.
- Почему ты так в этом уверен?
Он молча показал мне на трубу. Над ней поднимался тонкий дымок.
Чуть ниже избёнки мы напились воды из трубы, проведённой сюда из ручейка. Папашка назвал это колонкой.
ЧЕТВЁРКА ПИК
…и увидел крохотную книжечку…
Когда мы спустились в Дорф, день был уже на исходе.
- Сейчас неплохо бы пообедать, - сказал папашка.
Большой ресторан был открыт, и нам не пришлось заползать в крохотный обеденный зал. За столиками с кружками пива сидели жители Дорфа.
Нам подали сосиски со швейцарской кислой капустой. А на сладкое был яблочный пирог с альпийским кремом.
После обеда папашка сидел и потягивал альпийский самогон, как он выразился. Мне стало до того скучно смотреть на эту картину, что я прихватил бутылку малиновой шипучки и поднялся в нашу комнату. Там я ещё раз прочитал норвежские журналы об утёнке Дональде, которые читал уже десять или двадцать раз, а потом начал раскладывать пасьянс. Я дважды разложил его, но оба раза у меня ничего не получилось уже с самого начала. Тогда я спустился к папашке в ресторан.