Молодежь также часто пытается найти этот смысл, собираясь в банды и в стаи, живя по законам этой стаи и пытаясь заменить этим отсутствующий смысл собственной индивидуальной жизни. Все это пройдет, когда произойдет нужная степень заполнения, и третье состояние перейдет в сочетание первого и второго. Но пока этого не произошло, молодежь не может savour, не может смаковать непонятную ей жизнь. Напротив, она вынуждена торопливо заглатывать жизненные ощущения огромными, непрожеванными кусками, чтобы наполнить жировое тело как можно скорее и избавиться от тягостной неопределенности, от этого мучительнейшего третьего состояния.
С точки зрения принципа жирового тела бессмертие было парадоксально нелепой вещью. В то время как смысл жизни, по моим убеждениям, прояснялся только при достаточной мере наполнения "жирового тела", бессмертие отождествлялось в моем сознании прежде всего с душевным бессмертием, то есть с "жировым телом" бесконечных, неограниченных размеров. Такое "жировое тело" всегда оставалось бы практически пустым, и поэтому самоценность чувств всегда была бы нулевой, а стало быть, смысла жизни нельзя было бы почувствовать вовсе. Никогда, во веки веков!
Но зачем тогда жить в мучительном третьем состоянии, без всякого смысла, да и можно ли вообще назвать жизнью такого рода существование? В таких условиях формирование высших мотивов и ценностей попросту невозможно, а без них жизнь - это уже никакая не жизнь, а всего лишь способ существования белковых тел. Выходит, что бессмертный пожиратель бутербродов у Стругацких был мертв как минимум с тех самых пор как добрался до источника бессмертия? Видимо, так оно и было, ведь дыхание, сердцебиение и поедание бутербродов - это не жизнь, а лишь только необходимые предпосылки для жизни.
А что же такое тогда жизнь? Ответ напрашивался сам собой: жизнь - это иногда приятное, а чаще болезненное и мучительное наполнение "жирового тела", а вовсе не конфета "Белочка". Но что же заставляет человека наполнять свое "жировое тело", невзирая на муку и боль? Без сомнения, это должно было быть первичное беспокойство, интимно связанное с чувством времени, точнее с чувством ограниченности времени. И наполнить "жировое тело" можно только один раз.
Ну, а что будет с первичным беспокойством в случае бессмертия? Да его и не будет вовсе! Откуда ему взяться, если нет ограниченности времени, если впереди вечность. И при этом я хорошо знал, что первичное беспокойство - это основа жизни, это то, как жизнь непосредственно ощущает сама себя. Итак, выходит, что бессмертие - это отсутствие первичного беспокойства, то есть отсутствие жизни, то есть смерть. А скорее всего, даже и не смерть, а лучше сказать, "безжизние", потому что смерть - это то, что наступает после жизни, то, во что превращается жизнь, ее заключительный аккорд.
Жизнь - это то, что является в то же время и смертью, но смерть проявляет себя не сразу, а только после наполнения жирового тела. Наполнение жирового тела - это небольшая, но существенно важная отсрочка между возникновением жизни и превращением ее в свою противоположность - смерть. Смерть забирает жизнь с собой, и вместе с жизнью она забирает ее результат - наполненное жировое тело.
Таким образом, с некоторых пор меня стал занимать странный вопрос: что представляет из себя смерть и каким образом она использует бесчисленное множество жировых тел, наполненных человеческими радостями и горестями, изведанными за целую жизнь.
Ну, а что будет, если дать физическое бессмертие высокодуховному человеку, сделать бессмертным только его тело, а остальное все оставить, как есть? Тогда человека будет двигать вперед "первичное беспокойство", как и положено, он будет наполнять свое "жировое тело" и не станет вечным пожирателем бутербродов. А что с ним будет дальше? Он выполнит свою жизненную программу, реализует и поймет себя, выскажет людям все, что он хотел, исчерпает все возможности духовного роста. И тогда начнется застой, духовное умирание. Душа не может стоять на месте, ей необходимо постоянное движение вперед. А двигаться уже некуда… Проблема Вечного Жида в усиленном варианте? Пожалуй! Почувствовав духовное умирание, такой человек будет изо всех сил стремиться избавиться от жизни. Конечно, его, как патриота, можно будет попросить еще пожить для страны, но ведь нельзя жить только для других!.. А для себя уже ничего не осталось…
А если вечное физическое бессмертие получит диктатор, тиран? Пресытившись властью за много лет, он тоже почувствует начало духовной смерти, и скорее всего, разъяриться на подданных. Пожалуй еще захочет лишить жизни их всех и взять их вместе с собой в свою страшную могилу…
Нет! Не получается у меня гармоничного бессмертного человека - все время какое-то уродство. Наверное, это не зря, и тогда выходит, что смерть делает жизнь правильной и гармоничной. Еще один парадокс! Сколько их таких еще появится в голове у "неправильного жука"?..
9. Кое-что о мистических слияниях.
Итак, я работал врачом-интерном в одной клинической психиатрической больнице. Та больница находилась в московском пригороде, и добирался я туда на электричке. Корпуса больницы располагались в живописной дубовой роще, и летом вся больница утопала в зелени. Я шел от платформы до больницы сперва по асфальтовой дорожке, потом по узенькой тропинке, проходившей по краю овражка, затем пересекал овраг по висячему мостику и оказывался в дубовой роще. Летом я шел через рощу с опаской, уворачиваясь от бомбежки и артобстрела - на вершинах дубов обитало несметное количество громадных черных оручих грачей. Зимой мне часто приходилось пробираться по глубокому снегу, если была метель, и больные не успевали прочистить дорожки лопатами.
Название пригорода, впрочем как и номер больницы, где я работал, проходя интернатуру, неважны для повествования, а важно то, что там со мной происходило. А происходили там со мной разные вещи. Некоторые из них приходилось подолгу обдумывать, и не всегда придуманная версия объяснения событий меня устраивала. К описываемому моменту я уже закончил курацию больных в острых отделениях и, по плану моей интернатуры, перешел в хронические, где больные лежали подолгу. Это были сильно измененные шизофреники с более или менее выраженными дефектами личности, так называемые травматики с психопатизацией личности, то есть те, на чью психику повлияла перенесенная травма головного мозга, эпилептики с изменениями личности, ну и конечно, хронические алкоголики, наркоманы и токсикоманы.
Вначале я попал в мужское отделение. Обстановка там резко отличалась от острых отделений - поскольку преобладал здесь не острый психоз, а дефект личности, здесь было поменьше надзора, несколько больше свободы для больных. Больные здесь жили месяцами и даже годами, знали друг друга, а иногда даже трогательно заботились друг о друге (впрочем, как выяснилось, это было больше характерно для мужских отделений). Часто в отделениях я слышал доверительные беседы больных, которые иногда переходили в своего рода совещание-практикум. -…да хули ты мне бля рассказываешь, а то меня по утрам блевать не тянет! Как встану, стоит блядь глоток воды выпить, так блядь от самой жопы наизнанку рвет! - Ну ты фраер! А меня блядь не рвет! Меня не рвет, ебена мать! У меня блядь дома весь туалет заблеван на хуй!….ну так и как же ты поправляешься с утреца, ебенать? - Да известно блядь, как! Сперва блядь покурить надо, чтобы душевную устойчивость обрести, потом обождать минут пять или десять. А там уже можно пивко, на хуй, маленькими блядь глоточками… только осторожненько блядь, не торопясь! Пивко с утра - это блядь ювелирная работа! Можно курить и пивко пить прямо между затяжечками, помаленьку. Затяжка - глоточек… А как пивко доехало - ты ж чувствовать должен этот момент, как тебя внутри блядь отпускает - ну и ты тут хуяк! - и сразу полстакана водяры вдогонку! Оба-на! А еще через пару минут еще полстакана - еблысь! Ну и заебись, сразу все пучком! Организм в полном твоем распоряжении - дальше пей, что хочешь. А до вечера дожил - там вообще проблем никаких, там блядь все уже как по маслу - там можно и портвешок, и яблочную блядь, слезы Мичурина, да что друзья блядь нальют, или на что денег хватит! Вот как надо, понял, мудила? - Хули тут непонятного! Ты блядь умный, у тебя ума - только на залупу мазать! Когда это у меня с утра блядь дома водка стояла? У меня с утра уже и хуй давно не стоит! - А ты мозгами-то бля прокручивай, так и найдешь! У тебя мозгов и на залупу не хватит. Сам бля знаешь, днем друзья выручат, а уж с утра бля - там каждая миклуха сам себе маклай! - Умный ты блядь маклай! Если ты такой умный, хули же ты сюда-то блядь попал? - Ну ты бля и хуйнул! А стаж? У меня же блядь стаж, как у Клима Чугункина!.. Ну-ка спрячь кружку, фофан бля, видишь - Борменталь идет!
Больные в хроническом отделении почему-то прозвали меня Борменталем. Ну конечно, понятно почему: по аналогии с моей фамилией. Вообще, некоторые матерые алкоголики сродни философам, народ вобщем неглупый и такой же несчастный. Впрочем, автор "Пигмалиона" подметил это гораздо раньше меня. Хотя папаша Элизы Дулитл, пожалуй, слишком легко переквалифицировался из алкаша в философы.
Я подошел, сунул руку под стол и вынул кружку из руки больного.
- Что пьем? - поинтересовался я.
- Да вот, чайком балуемся - смущенно ответил больной.
- Николай Петрович, а можно мне вашего чайку глоточек попробовать?
- Если после нас не побрезгуете, отчего же нет! - ответил больной.
Я поднес кружку ко рту и сделал глоток. Жидкость была страшно жгучей и терпкой, вызывая дикую оскомину.
- Ну как, доктор, вам наш чай? - спросил больной.
- Хороший чай, только крепкий очень - ответил я.
- Мы тоже ребята крепкие - ответил Николай Петрович, что впрочем, никак не соответствовало истине. Пониженный вес, вялые дистрофичные ткани, алкогольная миокардиодистрофия, печень торчит из подреберья сантиметра на два, и край ее тверд как угол стола… Помрет мужик от цирроза, жалко… Уже мертв наполовину, хотя ничего не видит и не чувствует. Алкоголизм - дело добровольное, но в сущности, это тоже не что иное как насильственная смерть, точнее самоубийство.
- И все же я бы вам обоим, а особенно вам, Звягинцев, посоветовал лучше пить молоко или простоквашу. Вот ее и носите из магазина через вашу дырку в заборе, а не портвейн. И заварочки поменьше в чай кладите. Но ведь вы ребята взрослые, вам и решать, чем свою крепость укреплять - молоком или чайком этим вашим и прочей отравой. Что хотите думайте, ребята, а я бы так жить не стал, я бы или вылечился или повесился!
Я брякнул кружку с "чайком" на стол и вышел из коридора, не оглядываясь. Не могу понять простой вещи: если человек решил совершить самоубийство, зачем растягивать процесс на многие годы, какое в этом удовольствие?
Я вышел во двор, наполненный солнцем вперемежку с густой тенью от разлапистых дубов, позвать одного из больных, которых я курировал. Мне надо было задать ему несколько вопросов о самочувствии и записать в историю болезни этапный эпикриз. Во дворе угрюмые мужики в черно-серых больничных робах и с топорами в руках не торопясь, но ожесточенно, с мрачным мужским наслаждением рубили дрова. При больнице было несколько корпусов, в том числе и общежитие для младшего персонала, где стояли печи, которые топились дровами и углем. Я понимал, что в полутюремной закрытой больничной обстановке рубка дров, запах теплого дерева, свеженарубленные щепки и стружки, которые можно было помять в руках и понюхать - все это было таким же праздником души для больного, как стакан портвейна, за который грозило наказание уколом сульфозина, или полулегального чифиря, или термос, наполненный теплой водой с растворенным в ней тюбиком зубной пасты Поморин, за которые тоже, вобщем, не миловали..
Мужики с отрывистым хаканьем рубили дрова, помахивая топорами, и пели какую-то мрачную, суровую мужскую песню, сливая голоса в унисон.
Емуде, емуде, ему девушка сказа-а-ла,
Не манди, не манди, Неман дивная река.
Хххххак!!
Толстое полено раскололось пополам и развалилось на стороны. Я подошел поближе и стал тихонечко слушать, стараясь не привлекать внимания.
Как ябу, как ябу, как я буду с ним купа-аться, С толстым ху, с толстым ху, с толстым худенька така! Хххххак!!
Я продолжал стоять, не двигаясь, как зачарованный. В песню тем временем подвалило еще несколько голосов.
Хххххак!! Хххххак!!
Охуе, охуе, ох уехал мой миле-о-нок,
Прямо сра, прямо сра, прямо с раннего утра
Хххххак!!
Тут в песню неожиданно влез тонкий, стенающий тенорок. Тенорок жалобно взвыл и повел за собой басы:
Ой пальцем в жо, пальцем в жо, пальцем в желтое коле-е-чко
Тенорок стеняще надорвался на верхней ноте, взвизгнул и резко оборвался, вылетел из песни, как птица из клетки.
С толстым ху, с толстым ху, с толстым худенька такаа-а-а-а! - мрачно, но в этот раз глубоко и мягко потянули-выдохнули басы и бережно уложили песню на траву, рядом с порубленными поленьями и щепой, подсвеченной солнечными бликами. Я подошел еще ближе и, прижмуряясь от солнца, глядел, как больные оттаскивают и укладывают свежепорубленные поленья. У солнца были густые, пушистые рыжие усы, как в детстве. Казалось, что даже воздух во дворе пах солнцем. А еще он пах запахами лета, автомобильной гарью из гаража, терпким мужским потом и теплым запахом дерева. У этих людей, отделенных от мира высоким деревянным забором, был свой кусочек лета, как бы отдельно отрезанный для них этим забором, и мне было немножко стыдно вот так стоять на этом солнечном дворе и подставлять лицо тому кусочку солнца, который предназначался не мне, а им. Ведь мое солнце было не здесь, а там - за оградой.
Вдруг один из больных уронил топор на землю и уставился на свою руку, как будто это была неожиданно появившаяся змея. Я приблизился и увидел, что пальцы на его руке дрожат, кривятся, крючатся сами по себе, как в агонии, а лицо больного на моих глазах из багрово-сизого быстро становилось белым как мел. Дрожание неожиданно перешло на глаза больного, они заметались в орбитах, а затем закатились вверх.
- Р-р-р-а-а-а-а-а!!! - Из горла больного вырвался мощный утробный рев, и я едва успел подхватить его тело, перехваченное жесточайшей судорогой, чтобы уберечь от падения.
Неожиданно я увидел рядом с собой сильные заскорузлые руки, которые приняли ношу из моих рук. Больной положил товарища на землю, тотчас ему сбоку в рот в промежуток между зубами с силой воткнули туго скатанный грязный носовой платок, чтобы он не поломал зубов, а двое навалились на ноги и на руки, которые трясла и подбрасывала судорога, уже перешедшая из тонической в клоническую фазу. Я хотел было помочь, но один из больных посмотрел на меня таким взглядом, что я почувствал себя лишним и некомпетентным в такого рода делах. Еще бы - ведь я не принадлежал к их братству боли.
Эк тебя, Санек! Ну ниче, Санек, ниче, все нормально будет, все будет заебись!..
Изо рта больного, которого только что сразил эпилептический припадок, обильно пошла пена. Обладатель тенорка в это время появился из корпуса, куда он успел сбегать, с носилками в руке. Больные сами уложили припадочного, руки и ноги которого все еще подрагивали, на носилки и унесли в корпус. Я стоял и чувствовал себя в этом отрезанном мире чужим и лишним.
Неожиданно я пришел в себя и вспомнил, что вышел во двор позвать своего больного.
- Янчова Александра я от вас заберу, где он у вас тут? - обратился я к больным. Тощий мужик, гадко кривляясь, обернулся ко мне:
- Да вы че, доктор, да его же при вас того… припадком хуйнуло… я хотел сказать, уебало его припадком… то есть извините доктор, я не хотел матом, я хотел сказать, ведь это же его вот только сейчас припадком ебнуло, вы же это… вы же его сами это… вы же его аккурат за руки держали, когда его припадком-то пиздануло!
Я махнул рукой на больного, чтобы он перестал материться и кривляться, но тут же сообразил, что это хорея, и не кривляться он не может. И не материться, видимо, тоже. Я вспомнил диагноз: копролалия. Наконец-то я пришел в себя окончательно и вспомнил, что упавший в припадке больной действительно был мой больной Александр Янчов, за которым я пришел во двор. Видимо, я так растерялся, впервые в жизни увидев grand mal, что забыл и лицо больного, и все на свете. Я решил постоять еще пару минут на солнце и пойти в корпус. - Вот она, блядь, болезнь как человека-то калечит! Какой человек на радость рожден, а какой и на муку! Только что ведь дрова рубил, песни пел, и сразу - еблысь! И припадком наебнуло! Вот хуйня-то какая, а, бля! А пальцы-то как дергались у него, ой блядь страсть какая! А потом всего перехватило, сердешного, аж до пены со рта! И ведь ни хуя тут - ну ни хуя же тут, блядь, не лечат! Так блядь - одна хуйня эти ебучие таблетки с блядь уколами! Небось одни и те же таблетки всем хуячат, что от триппера, что от эпилепсии. А болезнь, она блядь свое берет!.. Ни хуя жизни нет в этой ебучей блядь больнице, ебаный рот, только сиди и жди, когда тебя тоже вот так, блядь, ебулызнет!
Мне надоело слушать завывания кривляющегося от хореи больного, которые почему-то напомнили мне Коровьевское "Хрусь, пополам!", и я пошел прочь со двора. Я зашел в палату, больной Янчов находился в состоянии сильного оглушения, лицо его было слегка синюшным, от него попахивало мочой (видимо, обмочился во время припадка), о припадке он ничего не помнил, говорил с трудом и вяло, но вобщем потихоньку приходил в себя. Я посмотрел на зрачки больного, чтобы не пропустить анизокорию, проверил пульс и давление, осмотрел зубы и ощупал кости конечностей на предмет переломов и отрывов сухожилй, которые нередко случаются во время сильных судорог, после чего ушел в ординаторскую, чтобы записать в историю время наступления припадка и то, как он протекал.
Вернувшись домой, я как всегда стал обдумывать случившееся. Без сомнения, больные, по многу месяцев находившиеся в обществе себе подобных и в изоляции от здоровых людей, испытывали друг к другу какое-то особое отношение, вне зависимости от личных друг к другу симпатий и антипатий. Это было по-видимому не что иное как совершенно особое братство по боли, братство по увечью, которое и роднило их всех. И вот я застал их как раз в тот момент в их мрачной жизни изгоев, наполненной страданием, когда они испытывали некое радостное освобождение, короткую разлуку со своей болью, маленький лучезарный полет над своим уродливым кукушкиным гнездом, и эти взмахи топорами, эта мрачная полуматерная окаянная песня, сливала их души в едином порыве, сообщала им всем единый нерв и ритм. Я был готов поклясться, что это было гораздо сильнее, чем любой сеанс групповой психотерапии, будь то психодрама Морено или гештальт-группа или все что угодно.