– Не знаю. Нет, наверно. Ой, смотри-ка – следы от копыт. Полно. Наверно, сюда олень приходил.
– Я же говорил.
Они на минуту замерли, почувствовав, что добрались куда-то и теперь непонятно, как дальше быть. Кажется, до конца леса ближе не стало, кругом была чаща.
Потом вышло солнце и наполнило поляну бледным, желто-зеленым светом. Вода в реке и в заводи сделалась совершенно прозрачная.
– Я придумал! Я плавать буду!
Хупер стянул с плеч сумку и швырнул на землю. Он содрал с себя всю одежду и разбросал как попало по траве. Киншоу на него смотрел. Он не двигался. Ему было не до глупостей. А Хупер опять про все забыл и только наслаждался приключеньем. Он голый побежал к реке, мелькнув среди стволов, будто какая-то белая зверюшка, прыгнул в воду, пустив взрывы брызг, и начал плескаться, скакать, танцевать, колотить руками.
– Киншоу, иди сюда! Ой здорово!
Он взбивал руками фонтаны.
– Ну, чего ты? Плавать, что ли, не умеешь? Мировая вода.
Киншоу все не двигался. Он вспомнил яркую, ненастоящую синь бассейна, в котором его заставлял нырять тот мальчик – Тэрвилл.
– Ты что – боишься?
Он подумал: нет, нет, тут же другое дело, тут хорошо. Там было плохо потому, что полно людей и дикий шум, и, если б он утонул у них на глазах, они бы все равно купались, стояли, хохотали, разговаривали как ни в чем не бывало. Он вдруг будто сразу вырос, стал ужасно сильный, могучий, он теперь что угодно мог. Он начал раздеваться, хотя и не разбрасывал вещи, как Хупер. Он их положил аккуратной стопкой на ранец.
Странно было стоять нагишом под открытым небом. Он посмотрел вниз, на свое тело и поджал пальцы на ногах, потому что под них забивались холодные листья. Хупер смотрел, ждал и бил руками по воде. Он начал выть, как дикий индеец.
Минутку Киншоу постоял на берегу. А потом его захлестнула радость, до него опять вдруг дошло, что вот он, Киншоу, стоит здесь, среди лесов, и опять он почувствовал, как это важно. Он вложил палец в рот, испустил ответный клич и с разгона бухнулся в воду.
Она оказалась просто удивительно теплая, плескалась у него между ног, лизала живот. Сперва он стоял в воде и дрожал от удовольствия. Потом поплыл, опустив лицо в воду. Он открывал глаза и смотрел вниз. Там было темно, зелено и сине. Проплывали рыбы. Он увидел ноги Хупера, они колыхались, как листья какого-то морского анемона. Он сделал бросок вперед.
Они долго-долго стояли в воде. Киншоу думал: не хочу вылезать, никогда, лучше этого нет ничего на свете. Они отмыли грязь, в которой вымазались, когда упали тогда с берега, и стали носиться, высоко задирая коленки, орали, плескались. В заводи было глубоко. Киншоу плыл под водой, выныривал, как черепаха, и брызгался на Хупера.
В конце концов солнце спряталось. Хупер уже сидел на берегу и разглядывал ноготь на ноге. Деревья подальше стали темные, почти черные, а вода, бурлившая вокруг Киншоу, вдруг помутнела. Он поежился.
– Я его ободрал, – сказал Хупер. – Об камень ударился.
– Кровь идет?
– Нет, но все равно внизу, откуда ноготь растет, мокро вроде. И покраснело.
– Лейкопластырь хочешь?
– А ты луну с неба хочешь?
– Зачем? У меня правда есть.
– Пластырь?
– Целая коробка. Какие хочешь.
Хупер поднял глаза. И сказал небрежно:
– Ладно, давай.
Киншоу побрел к берегу и вылез.
Хупер сказал:
– Ну, вид у тебя – ой.
Киншоу все еще стоял на четвереньках, с него стекала вода.
– Руки и ноги болтаются.
– А у самого? У всех так.
– Ну да, не так. Ты прямо как марионетка, когда все веревки поотпускали.
У Киншоу кровь бросилась в лицо. Не взглянув на Хупера, он прошел к своей одежде. Зубы у него стучали, руки стали синие и в мурашках.
– Фу ты, вытереться нечем, – сказал он скучно.
Хупер теперь стоял на берегу, хотя и не отрывал глаз от своего пальца. Он сказал:
– Мне холодно.
– Можно костер разжечь, – сказал Киншоу. – У меня спички есть.
– Не надо, опасно, наверно.
– Почему? Натаскаем камней и сделаем вроде печки. В воде полно камней. И потом – тут сыро, деревья не загорятся, ничего не будет. И что-нибудь сварим.
– Что варить-то? У меня только печенье и помидоры. И мятные лепешки. Их не варят.
– Помидоры можно сварить. И что-нибудь поймаем. Поохотимся.
– Это же глупая игра.
– Почему игра? Мы замерзли – это раз, а когда костер – заодно и варят. Мне есть хочется.
– Ну да, что мы тут поймаем? Фига два.
– А что хочешь.
– Ну, например? Да ты костер-то хоть разводил? Умеешь?
– Нет. А чего там уметь? Зажег – и все дела. Ты одевайся давай, а то закоченеешь.
Киншоу свернул трусики и быстро ими растерся. На него напала жуткая дрожь, ему даже стало плохо. Джинсы противно липли к ногам, когда он их натягивал. Он застегнул молнию, нагнулся и до отказа подвернул штанины.
Хуперу он сказал:
– И ты закатай, сейчас за камнями в воду полезем.
В воде было хорошо. Но теперь он вдруг спохватился, что, наверно, баловаться не стоило. Хуперу-то что, ему все шутки, игра, он и грозу забыл, и как он перепугался, и что они заблудились забыл, и вообще как они сюда попали. Киншоу подумал: кому-то надо соображать. Ну, а ему гораздо важней поскорей отсюда выбраться.
Но как оказалось приятно командовать Хупером! Еще вчера, еще даже сегодня утром он себе и не представлял такого, да в общем-то и не хотел. "А теперь, – он думал, – теперь я все знаю про Хупера. Он как маленький. И глупый. И вредный". Киншоу себя считал гораздо взрослей и вообще другим. Ответственней.
Хупер держал в руках плоский камень. Киншоу сказал: "Ну скорей давай". Хупер не ответил. И сразу Киншоу понял, что все он сглазил. Он обернулся. Хупер смотрел на него, держал в руках большой камень, и с него стекала вода. В глазах появилась прежняя хитрость.
– Хватит тебе командовать, Киншоу.
– Ладно, кончай, нам еще костер разжигать.
– А я тебе не нанялся.
Киншоу бросил камень, который сам держал, сел на корточки и стал рыть ямку. Хупер медленно, размеренным шагом подошел с берега.
– Ты кое-что забыл, а? – он сказал.
– Нам много камней таскать. Больших. Еще штук двадцать. Чтобы все как надо.
– Я кой-чего могу сделать, что тебе не понравится. Сам знаешь.
Киншоу снизу взглянул на него с тоской и отвалился на пятки.
– Собираешься ты костер разводить или нет, а, Хупер?
– Не притворяйся, как будто не слышал.
– Хватит умничать. Ты только болтаешь.
– Это я-то?
Нет, Киншоу подумал, нет. Ох, господи, боюсь я его, боюсь.
– Ты меня боишься. Потому и убежал. Ты меня с самого начала стал бояться. И нечего из себя строить.
Киншоу встал и, ни слова не сказав, пошел к реке за новым камнем. И услышал за собой шаги Хупера.
– Сам небось знаешь, что будет, если мы тут ночевать останемся, – сказал Хупер.
– Что будет? Ничего.
– Придется всю ночь костер жечь.
– Ну. – Киншоу поднял камень и на Хупера опять не взглянул.
– Тут мотыльков полно, – тихо выговорил Хупер, – их в лесу всегда много. И здоровенные – учти.
У Киншоу свело живот. В ноздри полезла затхлость Красной комнаты. Хупер увидел, какое у него лицо. И спокойно отошел, пошел к месту для костра.
– Подумаешь, мотыльки несчастные, – заорал Киншоу ему вслед. – Не очень-то я испугался.
Хупер оглянулся и хмыкнул.
"Ничего он мне не сделает, нет, что он мне может сделать? – думал Киншоу. – Просто болтает, дурак".
Но он знал, и Хупер знал, что вопрос не в том, чтобы что-то сделать. Хватит и того, что Хупер сейчас увидел его лицо. А на лице застыл ужас от одной мысли о тогдашнем страхе.
Киншоу захотелось на все плюнуть, махнуть рукой. Ему вечно не везло. Уж как Хупер испугался тогда грозы, а ведь прошло и хоть бы что, и Киншоу знал, что на этом не сыграешь. Он мог, конечно, позлить Хупера, хотя и то кто его знает, да у него и не поймешь, он не покажет виду. Но того страха не вернуть, разве только опять гроза подоспеет или еще какая-нибудь напасть, которая от Киншоу не зависит. А Киншоу совсем по-другому устроен, и Хупер его раскусил, он в самый первый день его раскусил.
Киншоу знал, что ему с Хупером не сладить. Приступы радости, торжества над Хупером – не в счет, они сразу проходили. Да и какая в общем-то разница, кто пойдет по лесу первый. Киншоу на себя обычно не очень надеялся, понимал, что ничего особенно не умеет. И до сих пор ему это было даже все равно. А теперь – нет, теперь заговорила гордость, ему надоело унижаться. Все получалось ужасно обидно.
Они, прутик за прутиком, складывали костер.
– Сколько сейчас времени?
Киншоу вынул часы из ранца. Он совершенно не представлял себе, который час.
– О, поздно. Уже три.
Хупер плюхнулся на камни.
– Что ж теперь будет? Что делать?
– Костер разводить.
– А потом?
– Потом поедим. Я рыбу поймаю. Я же сказал. Наткнем ее на палку, и она зажарится.
– Нет, а после? Как мы отсюда выйдем?
– Пойдем – пойдем и дойдем до ограды. Да мы скоро выйдем, не вечно же нам идти.
– Не скажи. Он большой.
– Он?
– Ну да. Барнардов лес.
– Ладно болтать! Лес – это еще где! А мы в Крутой чаще.
– Ничего подобного. С чего ты взял? Крутая чаща маленькая. А мы вон сколько оттопали.
– Значит, кружим, наверно. Какой же это Барнардов лес?
– Ну а почему нет? Скажи.
Киншоу вздохнул.
– Да потому что сперва надо выйти из Крутой чащи. Я по карте смотрел. Выходишь, проходишь поле, и тогда уже лес.
– Но можно и по-другому пройти.
– Как еще по-другому?
– Где они соединяются. Наверху. И никакого поля, а сразу попадаешь в лес. Там мы и прошли.
Оба долго молчали. Киншоу сел на землю и стал думать. Потом спросил:
– Это точно?
– Точно.
– Ой.
– Я думал, ты знаешь. Это каждый знает.
– Нет.
– Если б Крутая чаща – тогда бы что! Ерунда. А мы сошли с тропинки, когда оленя гнали.
– Все ты!
– Тебя никто не заставлял.
– А теперь мы, может, все глубже и глубже забираемся.
Хупер ворошил палкой листья.
– И мы не знаем, как идти туда, а как обратно.
– Ну да.
– И никак не поймешь. Не узнаешь. Мы неизвестно где.
– Да.
Лицо у Хупера побелело.
– Нас не найдут, – и у него сорвался голос, – хоть даже догадаются, хоть сто человек пошлют, и то не найдут.
Киншоу не ответил. Вдруг Хупер бросился ничком и начал колотить кулаками по земле, рвать ногтями листья. И хрипло, как-то горлом, вопить. И сучить ногами.
Киншоу смотрел на него с испугом. Он сказал:
– Ладно тебе, Хупер. Кончай. Как не стыдно.
Но Хупер его не слышал, он орал во всю мочь и потом заплакал. Киншоу стало совсем тошно, на него уже опять накатывал ужас. Он не знал, что делать, – и вовсе не из-за Хупера даже. Хотелось вскочить и бежать куда глаза глядят, за деревья, но он одумался. Так можно совсем заблудиться, и потом – нехорошо бросать Хупера. Поэтому он встал, нагнулся и схватил его за ноги.
– Хватит! Молчи, молчи, молчи! – Он поддал эти ноги вперед и тряхнул, стукнул об землю – раз, раз и еще. Но без толку: Хупер все вопил и колотился. Его голос отдавался эхом по всей поляне, высоко и гулко.
Киншоу совсем отчаялся, он потянул его, перевернул на спину и ударил по лицу – еще и еще.
– Молчи, Хупер. Молчи! О господи, да перестанешь ты или нет!
Хупер перестал. Он лежал на спине, высоко задрав коленки. Лес притих. Киншоу медленно отошел прочь. Сердце у него бухало. Раньше он Хупера не трогал. Ух, как нехорошо.
Тут же он подумал, что Хупер снова начнет орать или, чего доброго, вскочит и будет драться. Но тот не двигался, долго не двигался. Лес стоял тихо-тихо, и опять вылезло солнце. Потом на дереве, прямо над головой у них, как-то странно, надрывно закатилась птица.
Хупер опять перевалился на живот, уткнулся лицом в землю и заплакал. Он плакал, и плакал, и всхлипывал, и сопел. Киншоу бил ногой по корявому корню, смотрел и не знал, что сказать. Но Хупер, кажется, про него забыл, так что он, наконец, от него отошел и занялся костром.
Он вырыл круглую неглубокую яму, а рядом полукружьем уложил камни, как стенку. В яму он набросал листьев, а потом уложил прутья – колодцем. Киншоу отыскал длинную прямую палку и стал ее обстругивать: делать вертел. Он сидел на земле по-турецки и орудовал ножом. Тишина опять была мертвая, только хлюпал Хупер и шуршала вода.
Киншоу старался не вспоминать про то, что сказал Хупер. Может, это и неправда и ни в каком они не в лесу. И все обойдется. Они тут еще дня не провели, и еды у них полно. И скорей всего они сейчас где-то совсем недалеко от опушки. Но если уж ночевать, так самое лучшее – тут. Вода есть, огонь будет. Если дождь, можно спрятаться в кустах. Вообще место тут хорошее. И еще он радовался, что держится, все обдумывает и не распускает нюни, как Хупер.
И вдруг он вспомнил про веревку. И ему даже странно стало, как это он про нее сразу не подумал. Он положил на камни обструганную палку и пошел к ранцу. Сзади раздался шум – это насилу поднялся с земли Хупер. Сперва Киншоу на него и не оглянулся. Он разглядывал веревку. Моток был большой, крепкий. Наверное, длиннющая веревка.
Когда он повернулся, он увидел, что Хупер скорчился над водой и его рвет. Киншоу заволновался. Хупера перестало рвать. Он вытер рот рукавом.
– Ну как, все? – спросил Киншоу.
Хупер распрямился. Его передернуло. Он все смотрел вниз, на воду. Киншоу подошел ближе.
– Хупер, знаешь чего. Я, наверно, пойду погляжу, может, опушку найду.
Хупер тут же уставился на него в испуге. Лицо сделалось серое, как прокисшее молоко.
– Нет, ты заблудишься.
– Не заблужусь. Я привяжу к дереву веревку и буду все время разматывать. Кто-то в истории так делал, они тогда от быка спаслись. Или от кого-то там еще. В общем, это сила. Может, мы даже у опушки, а сами не знаем. Я пройду во все стороны и погляжу, может, где есть просвет. В общем, мы лучше разберемся, где чего. Так будет правильно.
– По-моему, глупости все это. А сам говорил, костер разведем, варить будем.
– Вот вернусь – и будем. Хочешь – пока разжигай.
Хупер посмотрел на воду.
– Может, я рыбу поймаю.
– Ну и порядок.
– Киншоу, только ты все равно не уходи.
Киншоу засомневался. Он подумал: боится один оставаться. И сказал:
– Я недолго.
– Мало ли что будет. Вдруг веревка оборвется.
– Я все равно вернусь.
– А вдруг...
– Ну что, что вдруг-то?
– Не знаю. Мало ли.
– Нет, ты скажи!
– Лес ведь. Мало ли чего.
– Ничего с тобой не случится. Вот посмотришь.
Хупер сел на корточки и стал водить по воде рукой, нашаривать рыбу.
– Ладно. Иди, раз ты такой дурак. Заблудишься и пускай, мне-то что.
Киншоу сказал:
– Я тут спички для костра оставил.
Хупер даже не взглянул в его сторону.
Он зашагал прочь от реки под прямым углом, к деревьям. На краю поляны он привязал веревку к ветке, на шесть узлов. И пошел, а веревка разматывалась.
Впереди были сплошные деревья. Они росли плотно, а чуть подальше опять мешались с ежевикой и пышным подлеском. Здесь пока было еще светло, а потом куда темнее. Значит, какая уж там опушка. Стояла тишина. Меньше пахло сыростью, чаще пролетали птицы и больше пели. Он свернул влево, и поляна скрылась из виду, но ничего – веревка сзади шуршала по стволам. Впереди начиналась непролазная заросль, и он решил туда не соваться: вдруг порвется веревка. Куда ни посмотришь – лесу не было конца. Ему стало тесно и душно, небо застила густая зеленая темень.
Кролик сидел на голом корне чуть не под ногами у Киншоу. Киншоу остановился. Он подумал: можно его убить. И мы его зажарим. Он и перочинный ножик захватил. А то – чего бы он зря болтал насчет охоты. Если кончатся запасы в ранце, а они все не найдут дорогу, им придется охотиться.
Кролик его не замечал. Киншоу не дыша подошел еще на шаг. Зверек повернул голову и пугливо на него посмотрел. Он увидел, как у кролика дрожат ноздри. Глазки были очень блестящие и почти прозрачные. Киншоу бросился вперед, упал на кролика и прижал его к земле. Мягкое тельце задрыгалось, затрепыхалось и вдруг стихло. Оно было теплое. Киншоу вспомнил, как он трогал того, другого кролика. Он осторожно отвел руки, потом крепко обхватил кролика с обоих боков и приподнял. Лапки отчаянно задергались, и глазки, он увидел, налились кровью и выкатились от ужаса. Он понял, что не может его убить. Легче уж убить Хупера.
Он нагнулся и отпустил кролика. На мгновенье тот так и замер, застыл, и на шерстке были примятины от его ладоней. А потом прыгнул в кусты, взбаламутив сухую листву.
Тогда Киншоу свернул вправо и шел, пока хватило веревки. Его встречали дубы с огромными стволами, морщинистыми и серыми, как слоновьи ноги. А среди них, несчастные, корежились деревца, загубленные теснотой и тьмою, все в лишаях и, как в светлую замшу, одетые мхом.
Киншоу думал: можно уйти. Бросить веревку и уйти куда глаза глядят.
Он разволновался от этой мысли. Он будет один-одинешенек, вольный как ветер, без всякого Хупера и даже без всякого ранца. Он ни капли не боялся. За день он убедился, что в самой природе для него нет ничего страшного, с этим он сладит, он находчивый. Он уже хотел остаться один в лесу, ему открылся совсем новый мир.
Но вот Хупер... Киншоу присел на траву и вспомнил, как того тошнило в воду. Хупер совсем не может один, тем более если что случится. Он от страха в штаны наложит, совсем ошалеет. И начнет носиться по лесу как полоумный. Киншоу понимал, что его нельзя бросить. Зачем-то Хупер за ним увязался. Хорошего мало, ведь он хотел от него избавиться. И потом, он еще боялся Хупера, он никак не мог его раскусить. Хупер хитрый, такой подведет, такому нельзя верить.
И все равно Киншоу чувствовал, что он за него отвечает, и беспокоился за него. Он понял, что кое в чем важном он лучше разбирается, и если уж кто может найти дорогу из лесу, так только он. А сбежит он – и с Хупером может ужас что случиться, и он будет виноват.
Он встал и пошел обратно, сматывая веревку в моток. Так он шел долго. Он думал: Хупер уже поймал рыбу и она, наверно, жарится на костре. Он проголодался. Ему вдруг ужасно захотелось поесть этой рыбы. Хупер, конечно, из всего сделает игру, а в общем-то – и правда, чем плохо?
Он дошел до поляны, но Хупера сперва не заметил. Костер так и стоял незажженный. Он подумал: "Ох, черт, уперся один, еще заблудится, а потом ищи его. Ох, черт".
Он сложил ладони рупором:
– Хупер!
Потом он заметил, что над краем берега торчит нога. Рыбу, значит, еще ловит.
– Хупер, толку от тебя чуть, я бы уже десять штук наловил, больше даже, а ты...
Он осекся.
– Ох, господи!
Хупер лежал ничком, и ноги торчали над берегом. На воде размывалось кровавое пятнышко, кровь, кажется, текла у него из головы.
– Ох, господи, господи!..