Старший Брат не взял оружия в руки. Только бормотал: "кровь… нефть, как кровь… черная кровь, красная кровь… кровь порождает кровь…"
Всю первую войну Турпал и Бислан не выпускали автоматов из рук. Мы виделись мало. Я учился на юрфаке в Петербурге и дома бывал наездами. Один раз Бислан зашел ко мне в гости. Изложил основы учения ваххабитов и сказал, что я тоже должен принять истинную веру. Я слушал не перебивая. И только потом спросил:
- Браза, а как же рок-н-ролл? Ты больше не слушаешь рок?
- Вообще-то нам не положено. Но, если никто не узнает, то некоторые песни… Они ведь о том же самом. We are buying a stairway to heaven…
После первой войны Бислан отошел от ратных дел. Женился и завел детей. А Турпал остался в бандформированиях. Как соратник Радуева и один из видных пропагандистов и идеологов движения. И когда исход второй чеченской был предрешен, он все еще скрывался. В лесах. Так говорят - в лесах. Не понимайте буквально. Никто не скрывается в лесах. Или в горах.
Да какие там леса и горы! Подумаешь, Кордильеры нашли. Все наши леса и горы можно прочесать одним батальоном за пару суток.
Это странная война, все так говорят. Линия фронта проходит по каждой улице, а тыла нет вообще. Война молчания. Все всё знают, но никто ничего не скажет. Омерта.
Турпала надо было найти и ликвидировать. Но это было почти невозможно. Оставляя следы тут и там, он всегда уходил от преследования.
И тогда взяли Бислана, который мирно жил дома. И просто сказали вслух, что если Турпал не придет сам, то его брат пропадет в Чернокозово, как пропали уже тысячи других. Просто сказали вслух. Те, кто молчат, услышат и передадут.
И Турпал пришел. Через два дня пришел и попросил отпустить брата.
Их расстреляли обоих, со связанными сзади руками, у залитой кровью стены в подвале комендатуры. И в ту же ночь тайно вывезли тела, чтобы закопать за селом, на берегу мелкой речонки.
- С тобой что-то не так?..
Девушка за столиком в кафе напротив меня искренне беспокоилась. Какая девушка? Ах да, ей 17 лет, высокая, светлая. Мы только что тут же и познакомились, и зовут ее, кажется… Яна?.. Слушает рок.
Причина ее беспокойства была ясна. Я уже с полчаса не отвечал на вопросы, не поддерживал разговор, только тупо смотрел в стеклянную стену кафешки на залитый неоновыми огнями Невский проспект.
И я заговорил. Быстро, сбивчиво, стараясь успеть и, как будто бы оправдаться:
- Знаешь, я недавно прочитал, я удивился, да, прочитал, что мы живем в ледниковом периоде. Третьем ледниковом периоде. С точки зрения геофизической истории. Первый был давно, да, еще динозавры вымерли, потом второй, а сейчас третий. Я дат не помню, это все очень большие цифры. Третий ледниковый где-то в середине, он уже пошел на убыль. Но все равно. Поэтому вечная мерзлота, и Антарктида, айсберги. "Титаник" погиб, кино, наверное, видела. А когда-то все было по-другому. Ось Земли располагалась по отношению к Солнцу без всякого там наклона. И не было смен сезонов, на всей Земле был ровный и теплый климат. Лето. Было много еды, на всех хватало. И одеваться было совсем не нужно - тепло ведь. А если есть еда, и не нужно одежды, зачем кудато все время ехать? И кому тогда нужны нефть и бензин? А потом в Землю ударил большой метеорит - БАБАХ! И наклон земной оси искривился. Все из-за этого. На севере стало слишком холодно, а на юге - слишком жарко. Вымерли растения. Вот большой папоротник - он вымер и сгнил, и стал нефтью. И стало мало еды. Люди стали убивать животных, есть их мясо и одеваться в их шкуры. Но всем не хватало. И тогда люди стали убивать друг друга. Сначала все убивали всех. Потом самые сильные, хитрые и злые придумали государство. Они сказали, что теперь только они имеют право убивать, делить мясо и шкуры, и назвали это "правительство" и "закон". А потом люди научились делать много еды и одежды, и уже хватило бы на всех. Но к тому времени правительство придумало цветную бумагу и стало печатать ее в ограниченном количестве, чтобы точно не всем хватало, они назвали это "деньги". Цветную бумагу надо было менять на еду. И еда стала гнить, а люди продолжали умирать с голоду. И еще им нужна нефть, много нефти. Но нефть кончается, и такой папоротник больше не растет. Все из-за этого, земная ось накренилась, неправильно накренилась. Поэтому люди убивают, и брат убивает брата, и друг убивает друга. Это все ледниковый период, это холод, это ледник, он во всем виноват. Вот, дверь открыли, чувствуешь этот ветер? В нем запах арктических льдов и вечной мерзлоты. А мы не виноваты. А еще, знаешь, что я узнал? Ученые подсчитали изменения в наклоне земной оси и говорят, что Земля выравнивается! Ледниковый период кончится, уже совсем скоро, может, всего через пару миллионов лет. Снова везде будет тепло, лето, вечное лето, и много еды, и никому не будет нужна нефть. И убивать станет незачем. И мы не будем убивать, честно, мы тогда не будем никого убивать!..
Девушка смотрела на меня с изумлением и непониманием. Затянулась пауза. Она взглянула на часы и нервно встала.
- Мне пора. Уже поздно. Темно. И… знаешь, я не приеду к тебе на выходные. Я вспомнила, у меня есть дела…
- Пока.
- До свидания, извини. Было очень интересно с тобой пообщаться. Я, может, позвоню. Ты такой умный и… необычный. Пока.
И торопливо направилась к выходу.
Я продолжал смотреть сквозь стекло. Есть так много картин, которые мы бы не хотели увидеть заново, но память - это такое кино, которое не остановить. В темной будке оператора сидит… даже не хочется думать о том, кто там сидит, но бесполезно просить его остановить фильм или сменить ленту.
Потом я сидел в комендатуре. На простом деревянном столе лежал пистолет, еще горячий от выстрелов. И снова видел, как… Я зашел в подвал. Они были на коленках, со связанными сзади руками, у стенки. Бислан беззвучно плакал. Оглянувшись на лязг отпираемого засова, Турпал увидел меня и произнес, с трудом шевеля разбитыми в кровь губами:
- А, это ты. Привет.
За моей спиной стояли трое бойцов питерского ОМОНа. Турпал кивнул на них головой.
- Видишь, браза. Вот ты и собрал свою рок-группу. Только вокалиста у тебя так и нет. Одни барабанщики…
И хрипло, во весь голос, запел: "Balls to the wall!.. O-O-O-O-O-O-O-O-O! Balls to the wall!"
Я расстрелял их очень гуманно, правда. Каждому по пуле в голову. Без всех этих зверств, которые устраивали менты и солдатня. Их головы подпрыгнули, ударились как мячики о бетонную стену. И тела сползли на пол.
Через два часа я ушел домой. Нашел кассету, включил старый магнитофон и, уставившись в потолок, слушал.
Shine on you crazy diamond…
Сияй, сумасшедшая драгоценность, сияй. Сквозь потоки красной и черной крови, сквозь синюю форму и форму цвета хаки, сияй. Сквозь фонарики из цветной бумаги…
Спустя месяц я перевелся обратно в питерскую прокуратуру.
Кафе закрывалось. Между столами мельтешил молодой паренек со шваброй. Наверное, подрабатывает после учебы, подумал я.
Слишком много историй начинается в кафешках. И некоторые заканчиваются там же. Я почувствовал, что сегодня, в этой кафешке, закончилась история моего рок-н-ролла. Именно сегодня, в кафешке, а не в коридорах юридического факультета, и не в подвале комендатуры, и не в двухкомнатной квартире с женой и ребенком.
На Невском меня встретил в лицо холодный ветер, с запахом арктических льдов и вечной мерзлоты. Я поднял воротник пальто и зашагал к своей пещере. До лета было еще очень далеко.
Пионервожатый
У меня осталась ее фотография. Почти случайно наткнулся на нее в кипе старых бумаг на отцовской квартире. Старое фото в коричневых тонах. Она стоит в школьном платье, на фоне идиотских зеленых елок, держит руки за спиной и смотрит. Дерзко, как она умела смотреть. Простая подпись на обороте: "Помни меня. Айнет". И я вспомнил все…
В классе Айнет была неформальным лидером, и Марье Ильиничне приходилось с ней считаться. В тот день она пришла к классной руководительнице с целой делегацией девчонок.
- Марья Ильинична!
- Да, Айнет?
- Успеваемость у нас в классе плохая.
- …?
- С уроков часто сбегаем.
- … …?
- Дисциплины вообще никакой!
… … …?
- А все почему?
- Почему же, Айнет?
Марья Ильинична уже чувствовала подвох…
- А потому. У нас ведь до сих пор нет пионервожатого! Вот и не на кого равняться, не с кого брать пример!
- Ну, хорошо, девочки. Я скажу завучу, вам подыщут хорошего вожатого. Я рада, что вы хотите улучшить дисциплину в классе.
- Марья Ильинична, а не надо никого искать.
- ???
- Мы уже нашли.
Конечно, я был удивлен, когда завуч-организатор попросила меня взять шефство над отрядом 7-го "В" класса. На дворе был конец восьмидесятых: пионерская организация захирела, кризис системы чувствовался в каждом ее звене. К тому же мне была непонятна двусмысленная улыбка, сопровождавшая просьбу.
До окончания моего последнего учебного года оставались считанные месяцы; я вел себя как дембель за неделю до приказа, даже на уроки редко ходил - а тут пионервожатым! Но на встречу с 7-м "В" пошел. Интересно стало, что ли.
Когда я увидел ее карие глаза, дерзко смотрящие в мои, мне все стало ясно.
Так я стал пионервожатым. Шефство оказалось легким и приятным бременем. Из всего отряда шефствовал я только над стайкой из шести девчонок, руководимой Айнет. Это была элита класса - симпатичные, отличницы. Так получалось, что остальные пионеры отряда в общественной жизни участия не принимали. Сразу после уроков они бежали домой, помогать по хозяйству, возиться с животными, заниматься сельской работой, к которой здесь приучали с малолетства.
Да и Айнет с подругами особого желания приобщать одноклассников к нашей компании не испытывали. Помню, в их головах созрела идея в воскресенье отправиться в поход, на пустующую базу отдыха в лесистых холмах у прозрачной горной речки. Я предложил: давайте скажем вашим мальчикам, им наверняка тоже будет интересно.
Девчонки помолчали. Потом кто-то сказал: да ну их, они тупые и скучные.
И в поход мы тоже пошли всемером. Добрались на попутном автобусе. Устроили пикник на лужайке, жгли костер. Через окно забрались в деревянный домик и просидели до самого вечера, разговаривая о всякой всячине.
Когда стемнело, мы расстелили на траве принесенный с собою плед и улеглись на него все вместе, лицом вверх, чтобы смотреть на небо. Каждая из девчонок жалась поближе ко мне, но лучшее место, на моем левом плече, досталось, конечно, Айнет. Мы показывали друг другу загорающиеся звезды, тыкая пальцами в небо, споря, кто увидел их первым, а потом вдруг затихали, покоренные красотой ночи. Стрекотали цикады, шумела на белых камнях река, запахи льнущих ко мне юных девичьих тел мягко кружили голову.
Этот момент вечности потом не раз будет сниться небритому, месяцами не разбирающему дорожную сумку, живущему в поездах и самолетах, тупеющему от ежедневного дешевого вина и засыпающему на гостиничных проститутках человеку, хотя мне трудно понять, отчего он помнит и почему ему снится то, что никогда не могло произойти с ним.
Еще мы гуляли. По выходным и в будни, сбегая с уроков, шатались по центру сонного населенного пункта, пили квас и газировку из автоматов, до онемения в горле наедались сливочным мороженым, держались за руки и щурились на весеннее солнышко в голых тополиных парках.
Закрывались в пустых школьных кабинетах и танцевали медленные танцы под "Скорпионз" и Стинга из принесенного с собой кассетника, который назывался так же, как все остальное, что происходило с нами - "Весна". И целовались, все вместе и по очереди, в пахнущие мятной жевательной резинкой губы, в покрытые первым загаром шеи и в груди, белые, с розовыми сосками. Так, как можно целоваться только в марте, когда цветет сирень, и в апреле, когда вспыхивают пьяными лепестками вишни, и в мае, когда акации сбрасывают свой цвет под ноги прохожим, на пыльные тротуары.
Это была настоящая сексуальная революция в национальной провинции, где, взяв девушку за руку, ты должен на ней жениться, где свадьбы устраиваются родителями, где девочки сразу после школы выходят замуж, и даже мальчики хранят девственность до первой брачной ночи - не потому, что хотят этого, а потому что просто не с кем ее потерять. Где не знают контрацептивов и увеличивают население планеты, один за другим порождая детей целомудрия с горящими и неудовлетворенными глазами, которые любят и убивают, потому что не видят разницы, а кровь для них пахнет цветами и на белой простыне, и под зеленой гимнастеркой.
А мы чувствовали себя вне правил, вне каст, мы были неприкасаемыми - но и неприкосновенными. Это была наша революция, наш нежный террор, и мы могли спасти эту землю, только мы могли ее спасти. Но не успели. Потому что был май. Уже наступил май, и у нас не хватило времени. А потом наступило лето. Неожиданно, как танковый корпус, прорвавший линию обороны. И стало жарко. Потом стало очень жарко…
Последний звонок, аттестаты, медали, выпускные вечера. Все было ясно. Я уезжаю поступать в Ленинград и, конечно, поступлю, а значит, не вернусь. А они остаются тут еще на три года, а может, больше, может, на всю жизнь, может, на всю смерть. Наши последние встречи были грустны.
Мы собрались в кабинете географии. Не шутили, как раньше, не обсуждали учителей и школу. Даже не говорили о каникулах, как, наверное, должны были. Мы молчали, и каждый думал о своем. Я сидел на учительском столе и вращал глобус. Наверное, это была Айнет, она предложила: давайте сделаем записочки, пусть каждый напишет самое сокровенное, то, о чем он думает, без утайки, и спрячем их в глобус. Идея понравилась, и все оживились. Тогда я сказал: через 10 лет, в этот день, здесь, на этом же месте, мы соберемся, разрежем глобус и достанем из недр голубой планеты свои мечты, чтобы сверить их с тем, во что превратится наша жизнь, чтобы узнать, насколько мы останемся верными себе и превзойдем собственные ожидания. "Ура", - закричали все, и стало радостно. У нас появилось будущее. Девочки разбежались по углам и накарябали по несколько строк на листочках из разорванной ученической тетрадки. И я написал: "Девочки, я вас всех люблю, пусть у вас все в жизни получится! Хочу, чтобы рядом всегда были такие верные друзья и нежные подруги! Айнет, я и ты, это самое главное, что было в нашу весну. И мы никогда ее не забудем… Всегда ваш Пионервожатый!" Потом я снял глобус с оси, запихнул листочки в дыру Северного полюса и торжественно водрузил Землю на шкаф.
В места своего детства я вернулся лишь много лет спустя. Это случилось как раз в промежутке между первой и второй войнами. Многие дома были разрушены, повсюду виднелись воронки от бомб и валялись неразорвавшиеся фугасы. Я собрался пойти в центр, и дядя впихнул мне за пояс тяжелый "макаров": мужчине появляться на людях без оружия считалось неприличным.
Я отправился на прогулку. По улице фланировали опьяненные временно завоеванными свободой и независимостью горцы. У каждого был автомат или пистолет, у некоторых даже пулемет или гранатомет на плече, хотя он, может, просто шел покурить и поболтать на скамейке с соседями. Некоторые вежливо приветствовали и спрашивали меня о здоровье семьи. Я почти никого не помнил и удивлялся, что эти люди меня знают. Но останавливался и разговаривал. Я тоже спрашивал о том, как поживают тето и тето, и чаще всего узнавал, что они больше никак не поживают. Одного одноклассника застрелил снайпер, другого убило при разрыве шариковой бомбы, третий пропал без вести, наверное, в плену. Соседи, дальние родственники, просто знакомые: убиты, ранены, покалечены. Но говорилось об этом спокойно. И каждый рассказ заканчивался национальным заклинанием, благословением покойным: "Да позаботится о них Всевышний". Имя Всевышнего в заклинании было не арабским, не мусульманским, а местным, оставшимся от язычества. И смысл фразы был близок к пожеланию усопшим быть препровожденными в поля счастливой охоты или в страну вечной весны.
Вечной весны… Про Айнет я тоже спросил. Они с братом только сели в машину, спеша выехать из-под обстрела, когда прямо в автомобиль попала мина. Хоронить было почти нечего. Куски плоти перемешались с разорванным и покореженным железом.
На рынке торговали арбузами, картошкой, сигаретами, коврами из Сирии, патронами к любому виду оружия, на лавках были разложены целые арсеналы, а рядом стояли минометы и даже маленькая пушка. Постепенно я добрался до школы № 8. Школа стояла пустой, уже начались каникулы. Впрочем, и до каникул в школе, по всей видимости, едва теплилась жизнь. Во время боев рамы были выбиты, и только кое-где сохранились стекла. Повсюду красный кирпич стен был испещрен выбоинами от пуль и осколков.
Я зашел в открытую дверь и стал бродить по этажам, заходить в классы и лаборатории. Про кабинет географии я вспомнил не сразу, но когда вспомнил, мне захотелось найти глобус.
И я нашел его, к своему удивлению, нашел. Каким-то чудом он оказался там. Земля была сорвана с оси и валялась в углу за покосившимся шкафом. Складной нож впился в Атлантический океан, планета была разорвана, и из недр ее выпали записочки на пожелтевшей, разлинованной тетрадной бумаге.
Это были они. Я читал их, читал все подряд. Девочки писали о том, что мечтают уехать отсюда, в Москву или в Ленинград, и остаться жить там, в большом городе. Выйти замуж за любимого человека и родить ему детей. Одна хотела стать актрисой, другая врачом. Еще они выдавали свои маленькие секретики. И мне тоже писали: мы будем скучать, Артур. Спасибо, что научил меня целоваться. У тебя вкусные губы, я хочу, чтобы у моего любимого были такие же губы, как у тебя. Все вперемешку у каждой на маленьком листочке.
Ее листочек тоже был там. "Артур, я люблю тебя, и всегда буду любить. Возвращайся и забери меня, или останься со мной, где бы я ни была, когда ты прочтешь это письмо. Я знаю, что ты должен вернуться, и мы будем вместе. Мы должны быть вместе. Навсегда. Твоя Айнет".
Комок, похожий на удушье, подступил к моему горлу, и я застыл, глядя в выбитое окно на пустой, испаханный воронками школьный двор. В ладонь легла спокойная, холодная сталь пистолета.
Я вернулся, Айнет. Я вернулся.